Нодар Джин - Учитель (Евангелие от Иосифа)
Чиаурели сослался на идеологические разногласия. Но не забыл и о 30 сребрениках. Мизерность гонорара возмутила Мао. «Сукой», однако, он назвал не Иуду, а Рим.
Судили Иисуса так же поспешно, как действовал он сам. В ту же ночь. И обвинили в самых тяжких грехах. В осквернении бога, Закона и Храма, в призыве к насилию, к низвержению империи и местной власти.
Каждое из этих деяний каралось смертью, но на суде Иисус вёл себя дерзко. Молчал. Мол, один бог мне судья, а он знает, что перед ним я невиновен. Судивший его римский прокуратор тоже был немногословен. Мол, не бог тебе судья, а я, и я вот знаю, что перед людьми ты виновен.
И не только перед ними, но и перед евреями. Которые, кстати, не позволяют мне тебя помиловать. Смотри, я умываю свои и передаю тебя в их руки.
Его приговорили к кресту, напялили на лоб терновый венец, связали руки и повели на лобное место. Называлось оно Голгофа, Лысая Гора. Христос ликовал, ибо был на пути к бессмертию.
— Не видно! — вставил Ши Чжэ от имени Мао. — Не видно, цто ликует. И цто бессмертный. Наоборот, оцень грустный.
Чиаурели заметил, что Христос ликует в душе, внутри. А внешне грустит по другому поводу. По поводу разочарования в учениках. Вообще в евреях.
А также — из-за сомнений, что его миссия может оказаться напрасной. Что люди надругаются над ним: позволят ему сдохнуть на кресте ради них, потом сочинят о нём легенду, начнут его всячески возносить и хвалить, но жить будут по-прежнему.
То есть, если и докопаются когда-нибудь до истины о его поступках и душе, всё равно будут верить именно легенде. Чтобы прикрывать ею собственную скверну, как прикрывают себе срамное место фиговым листком.
66. Распни на всякий случай! Так, мол, лучше…
Как только Христа потащили на Голгофу, Мао снова потянулся к яблоку и насадил его на нижние зубы. Едва сдавив их верхними, вскрикнул от боли. Выдернул плод изо рта, израненный и обслюнявленный, и вслух пожалел себя за больные дёсны.
Миша прервал рассказ и заметил, что если человек стал народным движением, каждая его болячка вызывает не жалость, а любопытство. И обещает стать великой разгадкой.
Мао не среагировал. А может быть, наоборот, — среагировал. Забрал с блюдечка нож, расколол яблоко пополам и ткнул им в центральный квадрат триптиха на столике:
— А потом?
Мишель шепнула что-то Мише на ухо, и тот резко кивнул. Потом вскинул на меня испуганные глаза, но не извинился. Хотя знал, что я не люблю, когда при мне шепчутся. Спросил:
— Гавагрдзело?
Я вынул из кармана перочинный ножик, раскрыл его и выбрал красное яблоко.
— Миша спрашивает меня, продолжать или нет, — сообщил я Мао. — Продолжать можно, но он пропустил главное…
Я начал с головы. Научился у отца. Сапожника Бесо, точнее. Если даже он и не приходился мне настоящим отцом, сапожником был настоящим. Орудовал ножиком виртуозно.
Забираешься кончиком под кожицу фрукта у самой головы — и всё. Под самую кожицу, — не глубже. И всё — ножиком больше ничего не делаешь.
Остальное — другой рукой. Ровно и плавно крутишь в пальцах фрукт вокруг оси — и кожица ползёт вниз прозрачной вьющейся лентой. Сперва кружится мелко и несмело, а потом — вольнее. Но недолго. Едва зарябит в глазах, она сворачивается в прежний, тесный, круг и валится тебе на колени игривой спиралью.
— Миша пропустил главную вещь, — продолжил я, опустив голое яблоко на тарелку. — Прокуратор предложил народу помиловать Иисуса в честь праздника свободы. В этот праздник народ имел тогда такое право. Три раза предложил. И все три раза народ — что? Отказал. Распни, кричал, его! Распни на всякий случай! Распни! Так, мол, лучше…
Я принялся разрезать яблоко на крупные ломтики.
— «Распни»? — переспросил Мао. — А поцему луцсе? Неузели народ знал, цто он всё равно станет потом зивой? Неузели знал?
— Не знал, — ответил я и, подцепив ножиком один из ломтиков, протянул его Мишели. — Просто: так, мол, лучше… Лучше, чем если не распять…
Мао внимательно посмотрел на меня.
Мишель широко улыбнулась, напомнив мне о пролёте между зубами, и сняла с ножа ломтик.
— Иосиф Виссарьоныч, — услышал я вдруг за спиной Валечкин голос. — Можно минутку?
— Ты когда вошла? — удивился я. — Не видел.
— Только что, Иосиф Виссарьоныч! Когда вы яблочко гостье нашей изволили пожаловать… Из Франции…
— А почему ты так вошла, что я не видел?
Она не нашла ответа. Помучившись, склонилась ко мне:
— Другие гости изволили пожаловать…
— Тоже из Франции? — улыбнулся я.
— Не-е. Почему? Лаврентий Палыч тут, товарищ Молотов, Хрущёв, и ещё этот, Микоян… Товарищ Микоян.
— А ещё кто-нибудь? Майор, например?
— Не-е. А какой?
— Скажи, когда придёт. Не заходи, позвони! — и отослал её сердитым взмахом руки, потому что под её злобным взглядом Мишель поперхнулась. — Продолжай! — повернулся я к Чиаурели. — Только короче.
67. Ангел качнул крыльями неуверенно…
Больше всего Мишу огорчило, что не осталось времени живописать христовы муки по дороге на Голгофу. Буркнул, что фильм об Иисусе начал бы с этой сцены. Великий страдалец волочится по каменистой дороге и вспоминает свои злоключения. Плюс злоключения человечества.
И то, и другое Христу пришлось вспоминать на кресте. Мысли были мрачные. Несмотря на то, что римский центурион напоил его зельем, которое не просто ускоряет конец, но и веселит душу. Скорой же смерти Иисус желал не из интересов пригвождённого к кресту человека, а из уверенности, что чем он быстрее умрёт, тем быстрее спасёт мир.
Мысли приходили мрачные, несмотря и на присутствие женщин. В частности — Марии Магдалины.
Мишель при этом снова повела плечами.
А также другой Марии, добавил Чиаурели, — Пресвятой Девы. Которая и родила Христа прямо от самого бога. Правда, в результате непорочного зачатия.
— Без спермы? — обрадовался Мао.
— Без совокупления, — ответила Мишель.
Мао повернулся к Ши Чжэ с какими-то словами, которые тот не пожелал переводить. Миша — хотя китайского не знает — откликнулся бурно:
— Ни в коем случае!
Мао задумался, но, видимо, не вспомнил иного надёжного способа производства отпрысков. Спросил поэтому — как же всё-таки Пресвятой Деве удалось произвести Иисуса «без ничего»?
Я вынужден был вмешаться. Во-первых, сказал я, не «без ничего». Мария понесла от духа, который, как известно, способен порождать что угодно.
Во-вторых же, напомнил я ему, Миша рассказывает легенду, а он, Мао, — как и сам Миша, — художник. То есть — человек с воображением. И потому должен понимать.
Мао согласился: Мишу, мол, как раз понимаю. Не понимаю легенду: зачем ей надо наделять Марию способностью рожать без спермы и совокупления.
Ответила Мишель: легенде это надо не для Марии, а для Христа; чтобы он получился божьим сыном; а бог совокуплениями брезгует. И — посмотрела на меня.
Не всякий бог, пообещал я француженке. Только бестелесный.
Мао рассмеялся.
Бестелесный бог торопился, тем временем, принять дух любимого сына. Объясняя торопливость наступлением праздника. К трём часам пополудни Иисус, пожаловавшись сперва на жажду, вскрикнул «Свершилось!» и испустил дух.
Убедившись, что он мёртв, римские центурионы позволили его друзьям снять тело с креста и отнести в могильный склеп. Где его обмазали мирровым маслом, завернули в белую плащаницу и оставили почивать на вечные времена.
Скептики ликовали, ибо Иисус, «чудотворец и божий сын», обещавший спасти мир, не сумел спасти даже себя. Не смог отвести собственный конец и, главное, нарушить порядок вещей. Их ликование, однако, длилось лишь полтора суток.
Будучи скептиками, они поставили стражу у входа в склеп, чтобы ученики не выкрали труп Иисуса и не при-творились, будто Учитель воскрес. Ибо, мол, его «воскресение» нанесло бы людям больший вред, нежели его ересь.
На рассвете воскресного дня обе Марии — та, которая дева, и вторая, которая наоборот, — вернулись к склепу, вход в который был замурован каменной глыбой. Стоило им, однако, приступить к ней — земля дрогнула, камень скатился вниз, а в проходе, обрамлённый пещерным мраком, возник крылатый ангел в белоснежном хитоне.
«Не бойтесь меня, — объявил он, хотя крыльями качнул неуверенно, — ибо я пришёл сказать, что Иисус воскрес, и тут, в гробу, его нету. И уже не будет. Известите об этом народ и идите на гору. Где его и узреете!»
Так и вышло. На горе Христос объявился народу во плоти. И благословил его со словами: «Мне дана абсолютная власть на небе и на земле. И пусть об этом узнают все народы. И все народы пусть отныне следуют мне. А я пребуду с вами до скончания мира!»
Так опять и вышло: с тех пор Иисус и правит этим миром.
68. Христос отказался бы стать христианином…
