Нодар Джин - И. Сталин: Из моего фотоальбома

Нодар Джин

И. Сталин: Из моего фотоальбома J. Stalin: From My Photo-Album

В этом доме я и родился. Маленький. Дом маленький. Но к чему больше? Я в нём вполне помещался. Сам я, кстати, тогда тоже маленький был. А в пристройке дажe держал козу. Просто так. Звал Жанной. В честь Жанны д‘Арк. Отец мой Бесо работал тогда в Тифлисе. Познакомившись с ней, рассерчал и велел её гнать. Это, мол, плохо — дружить с козой. Люди подумают дурное. Но я отказался расстаться с Жанной — и он, напившись, её придушил. Когда я был в школе.

This is the house I was born in. It’s a small house. But why have a bigger one? I could fit into it pretty well. I myself was pretty small at that time also. And I even kept a goat in the outhouse. Just for the hell of it. I called her Jeanne. In honor of Jeanne D’Arc. My father, Beso, used to work in Tbilisi at that time. When he got to know her, he got angry and ordered me to chase her out. He said, it was bad to befriend a goat. People might think something fishy. But I refused to part with Jeanne, and once, when he got drunk, he suffocated her. I was in school at the time.

А это я как раз в школе. В заднем ряду. Зато в середине. В передний — к подушке — не пустил фотограф. Хотя я был лучший ученик. Его подкупили. Те, кто у подушки. Не сами, а родители. Мой же родитель, взглянув на карточку, приказал мне срочно вырасти. Но карточка ему понравилась: оспины на моём лице не проглядываются.

And this is me in school. In the back row. But in the very middle. The photographer wouldn’t let me sit in the front, by the pillow. Although I was the best student. He was bribed. By those who sat right by the pillow. By their parents. And as for my parent, when he looked at the photo, he ordered me grow up right away. But he did like it: you couldn’t see the traces of smallpox on my face.

Это и есть Кеке. Мама. Назвала меня Иосифом в честь Иисусова отца. Земного. Назови она меня в честь небесного родителя Христа, я уже в детстве был бы Всевышним. Кеке дала мне имя до родов. Родись я девочкой, меня звали бы Маро. Как маму Спасителя. Я рад, что родился не девочкой. Но когда именно родился, Кеке не помнила. Через неделю, мол, после Рождества. Но это не так. Я родился когда родился. Теперь все знают. А через неделю после Рождества меня просто крестили. Это дёшево. Достаточно добыть стакан воды…

There she is: Keke. My mother. She named me Joseph after Jesus’ father. The earthly one. If she'd named me after his heavenly father, I would've been Almighty already in childhood. Keke gave me my name before she gave birth to me. If I'd been born a girl, my name would've been Mary. After the Savior’s mother. I'm glad I wasn’t born a girl. But Keke couldn't remember when it was precisely that I was born. She said, it was about a week after Christmas. But that’s not so. I was born when I was born. Now everybody knows. And a week after Christmas, I was baptized. That’s cheap. A glass of water is enough…

Мне тут 20. Когда я впервые получил работу. В Тифлисской обсерватории. Зарабатывал неплохо. Шарф дорогой. Из-за него во время обыска один из жандармов назвал меня «интеллектуалом». Так — дурак — и записал в отчёте. Интеллектуалы мне не нравились уже тогда. Все тифлисские педерасты были интеллектуалами. А один был сразу и интеллектуал, и донжуан. Спал с мужиками, но увивался за бабами. Подчёркивая сложность натуры. Говорят, сам Дон Жуан тоже был педик.

I am twenty here. When I got my first job. In a Tbilisi observatory. I didn’t make a bad living. That scarf is expensive. Because of that scarf one of the gendarmes called me an «intellectual» during the search. And that’s exactly what that fool wrote in his report. I didn’t like intellectuals even at that time already. All the Tbilisi homos were intellectuals. And there was even one who was an intellectual and a «donjuan» at the same time. He slept with men, but — chased after women. They say, that Don Juan himself was a homo.

Пожалуйста: прошло время, наросла борода, голова отвернулась влево, но шарф — тот же. И всё-таки интеллектуалом я стать отказался. Но уберечься от бездомности не удалось. Как был тогда бездомным, так и остался: бездомность — где бы ни жил — есть бездомность.

There it is: time passed, the beard grew out, the head turned to the left, but the scarf remained the same. But still, I refused to become an intellectual. Although I could not escape homelessness. Just as I was homeless then, so — I am to this day: no matter where you live, homelessness is still homelessness.

А здесь мне уже 37. Когда я получил работу во второй раз. Работу министра. Я в книге рассказал — как и что. Тогда я вёл дневник, который потом потерялся. Выкрали, наверно. Но я писал в нём только абстрактное. Например, о разнице между оптимизмом и надеждой. Оптимизм — строй души. Надежду же может иметь и пессимист. Я как раз таким тогда и был — надеющимся пессимистом. Надеющимся на всё

And here I am already 37. When I got my second job. The job of a minister. I said everything in the book — how it all happened. At that time, I kept a diary, which got lost later. Probably, someone stole it or something. Anyway, I wrote only the abstract things in it. For example, about the difference between optimism and hope. Optimism — is the order of the soul. And as for hope, even a pessimist can have it. That’s, by the way, exactly how I was at the time — a hoping pessimist. Hoping for everything.

1922 год. Уже генсек. На это как раз я не надеялся: такого поста и не было. Ленин его для меня придумал. Чтобы я сплотил ему его партию. И правильно: к чему она, если не сплочена? Если партия не сплочена, — это не партия, а сборище людей. Я и сплотил. Вдобавок окружил ореолом загадочности. Как делал Учитель. Не Вождь, — он этого не умел, а Иисус. При этом я знал, что Вождь безнадёжен. Имею в виду не только здоровье. Мораль. Сестру свою в жёны предлагал мне, снабдить его змеиным ядом просил меня, но меня же и хотел ужалить. «Горные орлы», к каковым я его причислил в надгробной речи, так себя не ведут. Кстати, тогда меня и осенило, что как только Вождь преставится, я тоже придумаю для него пост, которого не было. Сделаю его в Мавзолее богом. И ему хорошо, и партии. Для дальнейшего сплочения. Я решил, что надо сохранить в нём всё как есть, даже китель, учредить всюду его уголки и разбить клумбы из его профиля. Единственное, чего я не мог представить, — что мозг нового бога искромсают потом на 30 тысяч ломтиков…

The year is 1922. I'm already the general secretary. That was one thing I didn’t hope for: no such post existed. Lenin thought it up especially for me. So that I could bring the party together. And he was right: what’s the point of it if it’s not together? If the party isn’t together, then it isn’t a party — it is an assemblage of people. And so, I brought it together. And in addition, I surrounded it with the halo of mystery. The way the Teacher used to do. Not Lenin — he didn't know how to do that, but — Jesus. Meanwhile, I knew that the Lenin was hopeless. I don’t mean only his health. His morals as well. He offered me to take his sister as my wife, he asked me to supply him with snake poison, but it was me he wanted to sting. «Mountain eagles», to whose ranks I relegated him during the graveside oration, don't behave in that manner. Incidentally, it was than that it dawned upon me that when Lenin passes away, I would also think of a post for him, which doesn't exist. I would make him into a god in the Mausoleum. It would be good for him and for the party. For the sake of further unity. I decided that everything should be kept in him exactly the way it is, even his overcoat, and make flowerbeds in his profile. The only thing I couldn't fathom was that the brain of the new god would be torn into 30 thousand shreds.

А здесь мне 40. Хорошая фотография, хотя я не люблю, когда меня фотографируют в профиль. Тем более — если я об этом не знаю. Шапка не моя. Ворошилова. Смешная. Как будто из головы что-то растёт. Конкретное. Мы с Климом тогда дружили. Относительно. Ибо дружба — как и Клим — понятие зыбкое. К тому ж она требует свободного времени.

And here, I'm already 40. It’s a good photo, although I don’t like to be photographed in profile. Especially, if I am not aware of it. The hat is not mine. It’s Voroshilov’s. It’s a funny one. It’s like something is growing out of the head. Something concrete. Klim and I were good friends at that time. Relatively speaking. Because friendship — just like Klim — is an unsteady notion. Besides, it requires free time.

А тут мы с тем же Климом и нашими жёнами. В свободное время. Не помню года. Не помню даже — кто это с его женой сидит рядом. Точно, однако, что — не Коля Бухарин. Тот подсел бы к моей, к Наде. Точно и то, что мадам Ворошилова — еврейка. Хотя Клим разлёгся тут не из презрения к ней. И не из барства. У него геморрой был…

And here, we are with the very same Klim and our wives. During the free time, I don’t remember the year. I don’t even remember who that is, sitting next to his wife. One thing is sure, though — it’s not Kolya Bukharin. He would have sat next to my Nadya. And another sure thing is that madam Voroshilov is Jewish. Although Klim didn’t recline here out of contempt for her. He had hemorrhoids.

А этот, лысый, Коля Бухарин. С кем? С Машей Ульяновой. Сестрой Ильича. Почему? Потому, что Ильич предлагал её мне в жёны. По принципу: на тебе, боже, что никому не гоже…

And this bald one is Kolya Bukharin. With whom? With Masha Ulyanova. Lenin’s sister. Why? Because Lenin offered me to take her as my wife. Following the principle: take what’s not good enough for anyone else…

Кирова я считал братом, и после его убийства враги назвали меня Каином. Но его кончину я переживал тяжелее, чем — Ильича. Мне без Кирова труднее, чем ему без меня. Вообще — мёртвым быть психологически легче, чем живым…Что касается Микояна, не понимаю — зачем ему шляпа? Чтобы на армянина не походить? Но это невозможно! И потом: что в том дурного, — быть армянином? Никакой чести, но и никакого позора. Так уж испокон веков ведётся: одни рождаются армянами, а другие нет.

I considered Kirov my brother, and after his murder, the enemies started calling me Cain. But I took his death harder than Lenin’s. I am having a harder time without Kirov, than Kirov — without me. In general, from a psychological point of view, it is easier to be dead than alive…And as for Mikoyan, I don’t quite get why he needs that hat? So that he doesn’t look Armenian? But that’s impossible! And then: what’s so bad in being Armenian? Not any great honor, but no shame either. That’s how it goes from the very beginning: some are born Armenians, other are not.

Нельзя не признать, что Микоян — мужик ответственный: хотя молод, сознаёт, что каждый человек, даже армянин, ответственен не только за выражение своего лица, но и за головной убор…

One can't but admit that Mikoyan is a responsible person. Although he's still young, he knows that every man is liable not just for the expression of his face, but the kind of hat he chooses to wear as well.