Ирина Маленко - Совьетика
– Каким ты был, таким остался,
Орел степной, казак лихой…
Какой же тут начинался хохот! И как мы потом спорили, кто же именно засмеялся первым и проиграл!
Когда мы перешли в 7-й класс, директриса «выжила» наконец Фаину Иосифовну из школы. (Я потом встречалась с ней в библиотеке, куда она устроилась на работу.) Наше отношение к ней Алла очень метко выразила так: «Ой, ну что ж баба хороша!»
Никто как-то не думал, что «хорошая баба» была еврейкой по национальности, хотя она сама и не думала этого скрывать. А вот про другую мою любимую учительницу – Эмилию Вениаминовну – в нашем классе сразу подумали почему-то именно это… Интересно, правда? Если человек свой по духу, никто просто не задумывается над его этнической принадлежностью, а как только чем-то не такой, как все, то причину того сразу пытаются найти именно в ней….
Эмилия Вениаминовна преподавала русский язык и литературу. Это была настоящая советская интеллигентка в хорошем смысле слова: утонченная, духовно-возвышенная. Ей бы в вузе преподавать, а в школе… Многие просто, как говорится, «не доросли до ее музыки». Я – доросла, и мне было на ее уроках хорошо и интересно. А наша «камчатка» сочла ее слишком не от мира сего. Эмилия Вениаминовна была коренной одесситкой по происхождению. Она с блестящими от восторга глазами рассказывала нам о Пушкине, а «камчатка» нагло зевала. А потом произошло и вовсе из ряда вон выходящее: один из наших ребят вслух назвал ее еврейкой. «Почему у нас теперь евреи русский язык преподают?»
Самое глупое заключалось в том, что он сам был из обрусевших евреев! Не знаю, было ли это ему самому известно, но ему достаточно было для этого просто посмотреть на себя в зеркало. И девочка из нашего класса, с которой он дружил – на голову выше его да к тому же отличница – тоже была из обрусевших евреев.
Эмилия Вениаминовна ничего не сказала ему в ответ: она была для этого слишком культурна. И даже никому не пожаловалась. Зато не выдержала я:
– Что же делать, Олег, раз некоторые русские родного языка не знают и больше чем на «троечку» по нему не тянут!
Потом уже я познакомилась с Эмилией Вениаминовной поближе. Я переписывалась с ее дочкой, которая была на год старше меня и жила в Одессе у бабушки. А муж Эмилии Венаминовны, Яков Михайлович, стал моим репетитором по французскому. К тому времени вместо Фаины Иосифовны французский у нас преподавала другая учительница, для которой основным языком был немецкий, и я боялась, что моих знаний не хватит для хорошего результата на вступительных экзаменах в институт. Яков Михайлович преподавал французский в нашем пединституте, и мама договорилась с Эмилией Вениаминовной, что я буду брать уроки у них на дому. Никогда до этого я не видела, как живут дома учителя, и было интересно и немного странно видеть Эмилию Вениаминовну в фартуке на кухне. А еще было интересно, как же живут евреи – так же, как мы, или с какими-то национальными особенностями. (К тому времени я уже решила для себя, что стану этнографом.) Никаких особенностей я не заметила – за исключением того, что Эмилия Вениаминовна готовила на ужин фаршированную рыбу и была так вежлива с Яковом Михайловичем, словно он был посторонним человеком. Яков Михайлович страшно много курил, Эмилия Вениаминовна деликатно кашляла в кулачок, а потом говорила примерно так:
– Яша, ты так много куришь… Не будешь ли ты так любезен, если это тебя, конечно, не затруднит, курить на лестнице? Большое спасибо!
Я боялась Якова Михайловича как огня и часто делала ошибки из-за одного только этого. Он казался мне таким строгим! Приходилось буквально заставлять себя ходить на эти занятия. Но зато он действительно меня поднатаскал, и этот экзамен- в московский вуз!- я сдала с блеском.
В девятом классе к нам пришла новая математичка взамен умершей – Галина Афанасьевна. Это была еще совсем молодая, но уже разведенная женщина – старше нас всего на 6 лет. Она попыталась с самого начала установить с нами товарищеские отношения, на равных – большая ошибка! Учитель всегда должен сохранять некоторую дистанцию от учеников – по крайней мере, если они еще не взрослые. Но Галина Афанасьевна рассказывала нам о своем бывшем муже-курсанте (тогда все девушки из пединститута стремились выйти за военных!), которого она с пренебрежением называла «бритым кактусом». Нас с Аллой она называла «девушки на «К». После этого было как-то трудно воспринимать ее всерьез. Ребята у нее на уроках запросто могли отказаться пойти к доске, и она вместо того, чтобы навести дисциплину, смирилась и вызывала все время одних и тех же. Что тоже не придавало ей авторитета в наших глазах.
Когда мы уже сдавали выпускные экзамены, на экзамене по алгебре и началам анализа возникла паника среди учителей: одно из заданий было таким сложным, что даже они сами не были уверены в решении. Галина Афанасьевна, вся красная, выбежала за дверь. В коридоре уже скопились наши родители, в том числе мой Шурек. Одна из мам сама была учительницей математики. Все они, собравшись в кружок, спешно пытались решить злополучную задачу. Галина Афанасьевна попыталась к ним примкнуть чтобы помочь.
– Девочка, а тебе тут что надо? – осадил ее Шурек, никогда ее раньше не видевший…
Экзамены в нашей школьной жизни были 2 раза: после 8 класса и выпускные. После 8-го сдавали алгебру и русский язык – письменно и устно. Выпускных экзаменов было 7: сочинение, литература, алгебра, физика, химия, история и обществоведение и иностранный язык.
И когда я позднее увидела, как в Ирландии (Северной) мучают детей, заставляя их «выбирать свое будущее», сдавая экзамены, которые определят, где они будут продолжать образование, уже в 11 -летнем (!) возрасте (нам в 8 классе было по 15!), у меня просто мурашки по коже пошли. И это при том, что первые три года они там в начальной школе играют в игрушки и чуть ли не с сосками туда ходят! Оно понятно, конечно: зачем буржуазному государству тратиться на полноценное образование детей каких-то работяг или тем более, безработных?… А вы бы слышали, как с пеной у рта защищают там эту позорную систему привилегированные родители! Точно как Уэф в «Киндза-дзе»: «Когда в обществе нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели, а когда нет цели, то..»
К слову, любой из нас мог продолжать образование в десятилетке вне зависимости от того, как он сдал в 8 классе экзамены: уходить в ПТУ или в техникум было делом сугубо добровольным. Да и там ребята все равно продолжали изучать общеобразовательные предметы и заканчивали ту же программу, что и десятиклассники: с той только разницей, что их еще и обучали профессии.
Выпускные экзамены я все сдала на отлично (хотя экзамен по химии и дался мне нелегко.) Возможно, потому, что не чувствовала на себя давления: я ведь не «шла на медаль». У меня ведь была четверка по НВП . «По чему, по чему?» – недоверчиво спросили меня московские экзаменаторы при поступлении в вуз…
На уроках НВП учили стрелять, а я была принципиальной пацифисткой и считала, что опасность войны сильно преувеличена. Невдомек было мне, что если она и не была тогда такой сильной, как сегодня, то уж во всяком случае именно благодаря таким вещам, которым нас на этом уроке учили! И таким людям, которые писали наши по ней учебники.
…А потом наступил наконец выпускной вечер – самый мой счастливый день в после приема в пионеры! Родители чуть ли не с утра колдовали в школе над приготовлением закусок и десертов. Вечер начался с закатом солнца. Мы не осознавали, что вместе с этим закатом солнца уходит в небытие и наше детство… Был конец июня. Сначала мы слушали торжественные речи, потом состоялось вручение аттестатов, потом начались ужин и танцы. Нам даже позволили выпить по бокалу шампанского, дав нам таким образом понять, что считают нас почти уже взрослыми. В танцах я, естественно, не участвовала (фи!), хотя дома танцевать любила. Наши девочки были все такими красивыми в специально сшитых к этому дню платьях. Многие впервые в жизни завили волосы или покрасили губы, хотя нам было по 17 лет. Но никого это не удивляло – удивило бы, если бы кто-нибудь посмел в таком виде прийти на занятия!. (В мамино время директор ее школы сразу посылала таких в туалет- умываться.)
Эмилия Вениаминовна прощалась в этот день не только с нами, но и с нашим городом: она насовсем возвращалась в Одессу, где тяжело заболела ее мама… Поэтому она была вдвойне грустной. Я обещала ей писать. Пришли на выпускной вечер и другие учителя, которые к тому времени уже несколько лет нас не учили.
– А ты, Женя, кем решила стать? – спросила меня наша географичка.
– Я буду поступать на исторический, – честно сказала я.
– Вот и слава богу, а то я помню, в 7 классе ты что-то такое себе выдумала, какую-то этнографию! – подхватила она.
Напрасно она считала, что я «поумнела»: это просто я вычитала, что именно после исторического можно стать этнографом. Вообще-то больше всего на свете мне хотелось поступить в ИСАА при МГУ, но там даже в брошюрке для абитуриентов было написано, что «принимаются преимущественно москвичи, преимущественно мужчины, из числа КПСС и актива ВЛКСМ», и надо было доставать рекомендацию чуть ли не из горкома комсомола. Для меня это открытие стало настоящей драмой. У меня не было шанса ни по одной из этих статей. Я не была ни москвичом, ни мужчиной. И кто бы мне дал такую рекомендацию, если я была просто отличницей, не лезшей в комсомольские активисты? К моему времени наше отношение к комсомольским и партийным работникам уже прочно определялось анекдотом о колхозном собрании:
