Ирина Маленко - Совьетика
«Реальная обеспеченность доходов населения гарантируется стабильностью государственных розничных цен на основные предметы потребления и снижением цен на отдельные виды товаров по мере создания необходимых условий и накопления товарных ресурсов. Индекс государственных розничных цен в СССР в 1974 составил 99,3% по отношению к 1965. В течение длительного времени не меняются ставки квартирной платы (с 1928), а также коммунальных и транспортных услуг.», «В бюджете семей рабочих и служащих квартплата в среднем составляет около 1%, а вместе с коммунальными услугами – примерно 4%, в то время как в промышленно развитых капиталистических странах расходы трудящихся на жильё составляют в среднем около 1/3 семейного бюджета и имеют тенденцию к повышению» . Надо ли к этому что-то добавлять?…И это не слова – мы теперь сами, к несчастью, имеем возможность сравнивать .
Да, я помню очереди. Не смертельные. Пустые прилавки на моей памяти я увидела только во времена Горбачева – как и талоны на мыло и водку. В моем детстве никто не голодал, продуктов было достаточно, причем настолько дешевых, что люди покупали зачастую больше, чем им нужно, а потом эти излишки либо выбрасывали, либо копили (у переживших войну наших бабушек сильно было чувство необходимости создания дома запасов на черный день). Да, сыра или колбасы в магазинах было 2-3 сорта, а не 25. Но что лучше: 2-3 сорта, которые всем по карману – или сегодняшние «полные» прилавки, на которых портятся красная рыба и икра потому что люди не могут себе позволить такую роскошь? Господа «демократы», да вы начните продавать эти деликатесы по советским ценам – и ваши полные прилавки опустеют в миг!
Ни для кого не было секретом, что дефицит возникал потому, что торговые работники прятали вещи и продавали их знакомым или нужным людям или же «из-под прилавка» – втридорога. Сейчас об этом не любят вспоминать, пытаясь приписать дефицит тому, что при социализме якобы производилось недостаточно. Разве ж на всех жуликов напасешься! В начале перестройки пытались нам внушить, что это якобы следствие низких зарплат продавцов. Так что, если вору повысить зарплату, он красть перестанет? Такие же аргументы нам приводили те же самые «прорабы перестройки» и в отношении медработников: вот, мол, если бы им платили как на Западе, да тогда б они…
Ну и что, стали они от этого лучше сегодня, когда бесплатной медицины у нас фактически больше не существует, а «гуманные» самопиарящиеся журналистики в прессе регулярно умоляют «благотоворителей» собрать деньги на операцию больным детям, которые иначе обречены? А тот, кто это говорил – бывал ли он в полуразрушенной лучшей в стране ирландской детской больнице, где детям время от времени по ошибке вырезают здоровые органы? И видел ли он, как лечат врачи кубинские – при все нехватке медикаментов из-за блокады и на свои социалистические зарплаты?
К слову, меня лично колбаса никогда не волновала. Единственное, за чем я была готова стоять в очереди – это за бананами. Они действительно были редкостью – и потому мы их так обожали, что при возможности накупали сразу килограмм по 5. Но если бы мне предложили выбирать между возможностью есть бананы каждый день и бесплатной медицинской помощью и образованием для населения и отсутствием в стране массовой преступности, думаю, не надо вам объяснять, какой бы я сделала выбор… Да пусть убираются со своими бананами! И «Пепси» пусть не забудут захватить в придачу!
*****
…Весной 81 года, когда мне было 14 лет, меня приняли в Комсомол. Если в пионеры нас принимали всех вместе, то прием в Комсомол был делом индивидуальным. И брали в него, вопреки тому, что теперь пишут, не всех. Жору, например, не взяли. Сначала твою кандидатуру утверждали в школе, потом принимали – после индивидуальной беседы с тобой – в райкоме Комсомола. Меня приняли в марте – как раз тогда, когда начал свою голодовку протеста со смертельным исходом в далекой Северной Ирландии Бобби Сэндс…
Когда в Дерри произошло Кровавое воскресенье, мне было 5 лет. Северная Ирландия, или «Ольстер», как у нас ее именовали (мы не знали тонкостей местной фразеологии: Ольстером Северную Ирландию называют только ее некоренные жители-протестанты),отложилась в моем подсознании с раннего детства как одно из самых мрачных мест на нашей планете. Из телерепортажей в новостях и в «Международной панораме»помню звуки стрельбы, бегущих и кричащих людей, бросающих в армейские броневички бутылки с зажигательной смесью (именно так их называли у нас, а не «коктейлями Молотова»)… Помню, как пытаясь понять, что происходит в Ирландии вообще, я читала переведенные на русский язык ирландские детские книжки вроде «Лошадиного острова» Эйлис Диллон или «Голуби улетели» Уолтера Маккина. Советские переводы были хороши еще и предисловиями, в которых подробно объяснялась история данной страны и символические образы в книге, которые можно понять, только зная ее. Именно из такого предисловия к детской книжке узнала я впервые о кельтских вождях, об ирландских монахах и о зверствах войск Кромвелля, о Великом Голоде и об эмиграции, о таких народных ирландских песнях, как «Четыре зеленых поля», и об ИРА…
Бобби Сэндса в наших газетах и по телевидению всегда называли только полным именем – Роберт. Это потому, что в нашей культуре несолидным считалось называть взрослого человека сокращенным именем. (Это сейчас развелись у нас всякие инфантильные Гоши Куценко…) Президент Картер, например, у нас тоже был Джеймс, а не Джимми. Почему-то остались в памяти какие-то связи его со священниками и церковью – наверно, потому что Сэндс был верующий католик. Для нас самих любая церковь была чем-то доисторическим, вроде динозавров.
В школе мы собирали подписи под петицией с требованием к британским властям удовлетворить требования ирландских политзаключенных. Это теперь те, совсем еще недавно без зазрения совести позволили члену собственного парламента умереть голодной смертью, строят из себя ярых поборников человеческих прав где-нибудь в Зимбабве или Чечне…
Об «Ольстере» в советской печати, по радио и по телевидению говорили много и регулярно. Тогда еще у нас везде были свои собственные корреспонденты, а не просто переводчики и перепечатщики с BBC. ИРА были, разумеется, борцами за свободу, современными революционерами. Если бы еще не религиозная ограниченность, им бы не было цены. Именно тогда я впервые услышала и название «Шинн Фейн».
Разве могла я тогда представить себе, что когда-то сама окажусь в Ирландии, что жизнь в «Ольстере» станет более или менее терпимой, зато в моей собственной стране появятся и безработица, и нищета, и закрывающиеся заводы, и заброшенные здания, и выселения не заплативших за жилье, и унижения женщин, и этнические войны, и наркотитки – и в целом неуважение к человеку и страх за завтрашний день…? И что встречу лицом к лицу людей, лично знавших Бобби Сэндса и даже друживших с ним? Как говорится в том анекдоте, «Не трожь его, он живого Ленина видел!»
И в моей памяти Бобби Сэндс навсегда переплетается с Комсомолом, хотят того ирландцы или нет…
…Кроме нелюбимых учителей, были у меня в школе, конечно, и любимые. Я душой отдыхала на уроках французского языка, которые у нас вела Фаина Иосифовна. Сначала, когда она нам представилась, мы чуть было не записали в своих дневниках «Осиповна» – потому что никогда не встречали в жизни никого по имени Иосиф (кроме Сталина в книжках; но о Сталине в наше время говорили очень мало). Фаина Иосифовна сама нас поправила: «Не Осиповна, а Иосифовна!» Это была маленькая, круглая черноглазая женщина, с глазами, похожими на две черные смородинки, немножко напоминавшая какую-то птицу, со смешливым и острым взглядом. По школе ходили слухи, что ее брат был когда-то женат на нашей директрисе, но ушел от нее, и поэтому директриса Фаину Иосифовну недолюбливает. А мы любили! Даже те, у кого с французским были нелады. Она была затейница: если на уроке оставалось свободное время, устраивала с нами игру. Например, в «молчанку»: кто первый засмеется или заговорит, тот проиграл. Мы напряженно молчали, а она садилась у окна, задумчиво-мечтательно смотрела в него, теребя платок на шее, и вдруг неожиданно тоненьким голоском заводила:
– Каким ты был, таким остался,
Орел степной, казак лихой…
Какой же тут начинался хохот! И как мы потом спорили, кто же именно засмеялся первым и проиграл!
Когда мы перешли в 7-й класс, директриса «выжила» наконец Фаину Иосифовну из школы. (Я потом встречалась с ней в библиотеке, куда она устроилась на работу.) Наше отношение к ней Алла очень метко выразила так: «Ой, ну что ж баба хороша!»
Никто как-то не думал, что «хорошая баба» была еврейкой по национальности, хотя она сама и не думала этого скрывать. А вот про другую мою любимую учительницу – Эмилию Вениаминовну – в нашем классе сразу подумали почему-то именно это… Интересно, правда? Если человек свой по духу, никто просто не задумывается над его этнической принадлежностью, а как только чем-то не такой, как все, то причину того сразу пытаются найти именно в ней….
