Тайный знак - Жукова Алёна
Клава пулей выскочила из дому и тормознула частника. Через двадцать минут она уже была в Котельниках.
– Спасибо, что приехали, Клавдия Васильевна, – встретила ее вахтерша. – Чего уж он там делает, непонятно, а шуметь минут двадцать как перестал. Идите скорей проверяйте, живой ли…
Клава с тяжелым сердцем открыла дверь квартиры, понажимав с минуту кнопку звонка. Во всех комнатах горел свет. Пол был усыпан осколками хрусталя и фарфора, валялись перевернутые стулья. На стене – большая винная клякса с потеками. Господи, твоя воля, что же случилось?
– Веня, Ве-еня, где ты? – Клава шла по квартире, заглядывая в комнаты.
В самой дальней, которая когда-то была переделана по просьбе Таниного мужа в репетиционную с большими зеркалами и балетным станком, спиной к двери стоял абсолютно голый Венечка и выполнял балетные па.
– Тьфу, пропасть, совсем с ума сошел! Не слышишь, что ли, звоню, звоню, – разозлилась Клава. – И оденься. Чего голый, охальник?
Вениамин повернулся к ней и спросил:
– Таня? Ты опять пришла? А меня здесь не кормят, денег не дают, только бьют больно. Ты видела, как Левушка меня поцарапал? Он кусаться начал, а я его проучил. Бросил он меня, старенького.
– Сдурел, что ли, какая я тебе Таня? – Клава насильно вдела руки Вениамина в рукава халата, запахнула полы и перевязала поясом с кистями. – Ты что это вытворяешь?
– Танюша, ты вкусненького принесла? Венечке плохо, Венечку бросили. Кушать хочу, покорми.
– Пошли. – Клава подтолкнула его в сторону кухни. – Ну, говори, много выпил? Дыхни давай.
Она не церемонилась с алкашами. Опыт у нее был богатый: покойный муж, да и на работе мужики, что ни день, в дребодан, но от Вени алкоголем не пахло. На кухне в раковине горой лежала грязная посуда, по обеденному столу резво сновали откормленные тараканы, валялись ошметки высохшей колбасы и сыра, сковородка была затянута плесенью. Тут только Клава заметила, что Венечка исхудал неимоверно – просто кожа да кости. Последний раз она его видела в июле, на Таниных сороковинах, а теперь, считай, середина сентября. Тогда он выглядел совсем иначе, как говорится, со следами былой красоты на лице, а уж фигуре его и молодой мог позавидовать.
– Господи, да ты что же это и вправду голодный сидишь? – изумилась Клава. – Погоди-ка, я сейчас.
Она стала проворно разгребать залежи грязной посуды и одновременно пыталась выспросить у Вени, что же с ним такое приключилось. Но он нес какую-то ерунду и все время называл ее Таней.
– Не Таня я, а Клава, не видишь, что ль? Чай не слепой и не пьяный. Чего городишь-то?! Посуду побил дорогую. Одного хрусталя, наверное, тысяч на тридцать расколошматил.
Она взялась было мести пол, но потом очнулась и присела за кухонный стол: одной квартиру в порядок не привести – вон хоромина какая! – нужно вызывать уборщицу. Венечка все это время кутался в халат и, оглядываясь по сторонам, махал руками.
– Чего размахался, кого высматриваешь? – раздраженно спросила Клава. – Нет тут никого.
– Как же нет? А старушка? Она в Аськиной комнате живет. Ты же сама ее привела. Видишь, там, в коридоре, стоит, в черном вся. Устал я от нее. Выгнать хотел, а она прячется. По ночам приходит, спать не дает, пальцем тычет больно. Прогони!
Клава встала и вышла в коридор. Никакой старушки она не обнаружила, но ей показалось, что дверь Аськиной комнаты захлопнулась, как от сквозняка.
– Так, Веня, пошли старушку выселять. – Клава широко распахнула дверь.
– Уходи, – тоненьким фальцетом вдруг закричал Вениамин и бухнулся на колени. – Христом Богом молю, уходи! – Он вцепился в Клаву и завыл: – Танечка, прогони ее. Я знаю, ты с ней заодно. Зачем в кровать мою ложишься? Ты холодная, мертвая, а Левушка теплый. Почему его прогнала? Все Венечку обижают. Хлебушка не на что купить, все украли.
Тут только до Клавы стало доходить, что Веня не в своем уме.
Она на всякий случай проверила кошелек, который лежал на виду в прихожей. Там было полно бумажных купюр и мелочи.
Вот ведь судьба, подумала Клава. И красивый, и талантливый, а сдвинулся на старости лет. Куда же его теперь такого, полоумного?
– Иди-ка, Веня, супчику похлебай, я там тебе сварила.
Она налила ему щей и заплакала, видя, как быстро и неаккуратно он ест. В голове ее никак не укладывалось, с чего бы это вдруг Вениамин зачудил. Ведь прекрасно же выглядел. Ни на похоронах, ни на сороковинах по Татьяне не скорбел, и было странным, что накрыло его сейчас, когда пора бы уже немного успокоиться.
Клава не знала, как правильно поступить и что в таких случаях делать, но решила позвонить в «скорую». Минут через тридцать за окном раздался знакомый сигнал. Она выглянула в окно – двое с носилками направлялись к подъезду.
– Ну, мать, рассказывай, что приключилось, кто помирает? – Громадный, как шкаф, лысеющий мужчина лет сорока в мятом, не первой свежести халате вошел и заполнил собой почти всю кухню.
– Ты мне сначала скажи, кто у вас тут за главного? – сурово спросила Клава.
– Я и есть. Фельдшер Семенов Николай Николаевич. Прошу любить и жаловать.
– Любить мне тебя ни к чему, а вот подсобить смогу. Родственник мой овдовел, жену схоронил недавно. Видал, какой бедлам учинил? Глюцынации, тьфу, пропасть, язык сломаешь! Ну, всякое разное ему кажется, чего и нет. Меня не узнает, дом запустил. Сегодня приехала, а он в чем мать родила балетом занимается. Он балерун бывший.
– Да, мать, горе твое понять можно, но везти его нам некуда. Таких, считай, по Москве в каждом доме с десяток наберется, а то и больше. Больница не резиновая, это же понимать надо.
– Что уж я не понимаю, что ли? Держи вот. – Клава вложила в руку фельдшера толстенькую пачку купюр. – Я очень даже понимаю.
– Ну ты, мать, действительно понятлива. – Он быстро спрятал купюры в карман брюк. – Телефон у вас где? Буду место искать родственнику твоему. Вася, оформляй: острый сенильный психоз и попытка суицида. Ты, мать, запомни: в комнату вошла, а он на подоконнике стоял и вниз сигать собрался, голый, конечно.
– Хорошо, поняла, заметано, только скажи, куда везти будете. Мне же его навещать после.
– Вась, чего там, восьмая? Мать, в восьмую психиатрическую везем. Завтра по ноль-девять наберешь и телефончик узнаешь. Одевай родственника.
Клава отметила, что фельдшер не подошел к больному, не подержал за пульс, в глаза даже не заглянул. Второй, худой и низкорослый, вроде как санитар, вообще в коридоре топтался. Она надела на Веню шерстяной спортивный костюм, решив, что ему, тощему такому, будет в нем теплей. Помогла надеть плащ. Но провожать дальше лифта не стала, почувствовав дурноту и слабость в ногах. Тут только вспомнила, что за хлопотами сама забыла поесть, с утра голодная, но вставать, наливать суп, греть чай сил уже не было. Она отломила сухую горбушку от батона и сжевала, запив водой.
– Ох, Веня, Веня, что же с тобой дальше делать? Век в больнице держать не будут, а если придурком останешься, так это ж все на мою голову.
И опять ей показалось, что в Аськиной комнате хлопнула дверь. Прислушалась и зашла с опаской: все окна были закрыты, откуда ж быть сквозняку? Обойдя квартиру, выключила свет, решив, что наводить хоть какой-то порядок будет уже завтра. Легла в Асиной комнате. Еле уместилась на узенькой девичьей кровати, от усталости сразу провалилась в сон и очнулась только, когда уже светало. Заснуть больше не могла, лежала и думала о судьбе человеческой, о том, что у любого, самого везучего из везучих, все в один день может пойти коту под хвост, и получается, зря копил, зря работал, изворачивался, доставал. Клава вздохнула, ей не давала покоя мысль, что существует в жизни нечто, чего она не поняла, упустила, не использовала. Как это объяснить, она не знала, но именно ковры, хрусталь – просто хлам, который от беды не спасет. Но ведь должно быть то, что беду отводит? Не может не быть.
Она тяжело повернулась на бок, и глаза ее уперлись в окно. Там, кроме неба, по-осеннему серого, ничего хорошего не было. Подумала вдруг, что, может, только несколько раз в жизни чувствовала себя счастливой: первый – в юности, когда из загоревшегося сарайчика для скота вытащила полудохлую козу Ляльку, которая потом ожила и еще как бегала; второй – когда мужа-пьяницу с того света вытянула и он надолго завязал; ну а третий – когда Мишенька родился. Вздохнув, собралась встать с кровати, но еще раз глянула в окно. Всходило солнце, оно разорвало в клочья дождевую тучу, похожую на губку, набухшую грязной водой, и раскрасило розовым облака. Клава улыбнулась, неожиданно почувствовав облегчение и даже непонятно откуда взявшуюся радость, похожую на счастье, хотя совершенно не было для этого причин. На небе образовалась ярко-голубая река, по которой плыл маленький серебристый самолетик. Она посмотрела на часы и поняла, что дети уже приземлились за океаном и что у них все в порядке. Мысленно расцеловала Мишу и даже Аську, хотя при мысли о невестке тут же на душе заскребли кошки: «Ну ведь не пара она моему Мишке, не пара!» И сразу легкость улетучилась и свет погас. Голубая река неба затянулась тяжелыми облаками. Клава вздрогнула: дверь заскрипела и легонько хлопнула, словно кто-то вышел.
