Алексей Колышевский - Патриот. Жестокий роман о национальной идее
…Они проходили мимо комплекса правительственных зданий слева от Капитолия и направлялись к мемориальному обелиску Вашингтона. Гера разглядывал приземистую архитектуру этих мастодонтов и вспомнил, что когда-то, в тридцатые годы прошлого века, человек по фамилии Шпеер раскладывал перед новым канцлером Германии, запомнившимся всему миру как любитель скошенной челки и усиков а-ля Чаплин, чертежи будущего имперского Берлина. Разумеется, эти «билдинги» проектировал не Шпеер, но вероятность того, что чертежи архитектора фюрера могли попасть в руки американцев, едва закончилась война, была теперь не просто допустимой, она была уже даже не вероятностью, она была фактом. Эта страна впитывает в себя все, что считает нужной, и не собирается ни в чем и никому давать отчета. Она имеет целый мир, имеет, нагло и грубо тиская его, будто тело женщины, оставляя на нем синяки и незаживающие раны. Америка — это мировой трахальщик: чем большее количество партнеров по неволе он трахает, вернее, насилует, тем больше ему хочется продолжать. Его эрекция не ослабевает и своим каменным фаллосом, сделанным из того же материала, что и эти монументальные здания, он рвет тела непокорных и покорных, ему уже все равно, он вошел в раж и никогда не остановится.
Своим разговором с Прониным Гера решил ни с кем не делиться, так как не хотел «портить послевкусие» от выпитой им только что истины. Он представил, как эту тему подхватят его блоггеры, как разнесут ее за считаные часы по всей Сети, как он закажет одну, нет, лучше несколько статей этим яйцеголовым обозревателям, и они подхватят. Его идею. Не могут не подхватить. Судьба страны решается, хотя, пожалуй, это сказано громко. Не страны, а вот его, Герина, персональная судьба, которая волновала его положа руку на сердце гораздо больше, чем хоть что-то или кто-то в этом далеком от совершенства мире.
И через его «Око» вдруг все увидят, что выход вот он, рядом, и он очень-очень легкий и все произойдет так, как он задумал, и сотни бюрократов, чьи мозги ворочаются со скрежетом проржавевшего механизма мельницы, которая давно уже ничего не молола из числа зерен с пажити истины, все, как один, хлопнут себя пухлой ладонью по медному лбу и возопят: «Эврика!» И тогда можно переходить в совершенно иное качество, качество самой жизни, заняв в пантеоне земных богов пусть нижнюю, но уже широкую и прочную, как сама твердь земная, ступень. Вот было бы лихо! И ездил бы он на деньги налогоплательщиков в «агитационные туры» на разрисованном государственной символикой автобусе, попивая коньячок и тиская пьяненьких шлюшек, а по прибытии в пункт назначения, скажем, в Нижний Новгород, наспех замазав тональным кремом следы от засосов на шее, с умно-брутальным видом выступил бы перед местной прессой на тему «Жить стало лучше, жить стало веселей», добавив про себя «к счастью, далеко не всем». И пусть все это лишь мерзость и фарс, но все же это плод его круглосуточно озабоченного мыслями ума. Это выдумки современной пропаганды, у руля которой стоят циники высшей пробы, подобные ему, помогающие российским небожителям удержаться на священных ступеньках пантеона и стремящиеся подвести под основание их пребывания там хоть какую-то идеологическую основу. Это его религия, которую он хочет подарить всем, хотят они того или нет. Воображение Геры разыгралось, и он представил себя окруженным толпой соратников, единомышленников. Их собрания, во время которых со стола сдвигаются бутылки, кружки и пепельницы и стол застилается трехцветным полотнищем российского флага. Сверху на него ложится голая шлюшка: их всегда достаточно неподалеку. Все встают вокруг: гениальные продюсеры, журналисты из числа тех, кто умело предает бумаге его слова, писатели, подобные Бухиеву, популярные ЖЖ-идиоты, еще какие-то совершенно непонятные личности, словом, все циники, состоящие на службе богов, и кто-то один, выбранный на этот раз, совокупляется со шлюшкой. В момент их оргазма все пьют алкоголь и что есть силы орут: «Слава России!» Вот до чего можно подняться, вот какой нероновщиной можно наполнить свои дни вместо того, чтобы трястись от каждого звонка этого негодяя Рогачева, который, а Гера был в этом уверен, никогда ни словом не обмолвился о нем, Германе Кленовском, в нужные уши, от обладателя которых зависит все в этой стране. И он, этот человек с нужными ушами, ничего не знает о нем, великом и ужасном. «Да ладно, — осадил Герман сам себя, — чмо ты, Гера. Был чмом, чмом и помрешь. Боги будут на твоих глазах забирать себе лучшие куски от принесенного им в жертву, а ты, словно падальщик, с мерзким клекотом отгоняя от груды костей таких же, как ты сам, станешь рвать со скелетов уцелевшие после царской трапезы мослы». Его используют и не понимают, что он давно уже обрел самостоятельность и желание использовать сам тех, кто этого заслуживает, а их число равняется населению страны. И весь этот мозговой штурм производится им сейчас лишь для того, чтобы упереться в скалу по имени Петр Рогачев и понять, что ни обойти, ни перелезть, ни взорвать эту скалу у него никогда не получится. А значит, не будет флагов, автобусов, шлюх на трехцветном полотнище, не будет этого бесконечного, как сама Вселенная, драйва, имя которому власть.
Гера, оторвавшись ненадолго от будничной московской действительности, вдруг увидел самого себя со стороны. Увидел, хорошенько подвигал самого себя, словно он был 3D-моделью из игровой приставки, и понял, что для того чтобы перейти, наконец, на следующий уровень, ему больше не нужно убивать бесчисленных рядовых монстров, они кончились на этом уровне, где он задержался слишком уж надолго, но там, за поворотом стены, в отлично оборудованном пулеметном гнезде засел последний и самый серьезный монстр, который скосит его очередью тут же, стоит ему повернуть за угол и заявить тем самым: «вот, смотри, я здесь». Ответом будет красная лужа и пульсирующее перед стекленеющими глазами «Игра окончена». Только вот перезагрузки у него кончились, и после встречи с этим парнем он попадет прямиком в черную трубу, выбраться откуда во второй раз он уже не сможет.
В реальной жизни все было, к счастью, не то чтобы проще, а скорее вариативнее. И одним из вариантов была его возможность запросто подойти к монстру, не выдавая ему своего желания перейти на другой уровень игры. Разговаривать, быть с ним рядом, приучить его никак не реагировать, словно собаку на частого посетителя двора, в котором она бегает на круговой привязи, и, дождавшись, когда собака-монстр повернется к нему своей незащищенной спиной, вытащить из рукава искусно спрятанный там стилет и не теряться…
…Они приехали в дом Пронина около десяти часов вечера, оба были сыты, а Криста, гремящая своими пробирками в подвальной лаборатории, крикнула, что присоединится к ним, как только закончит.
— Мы к тебе спустимся, — крикнул в ответ Слава и обратился к Герману: — Хочешь посмотреть на мой будущий бизнес?
— Ну, разумеется, — скорее из вежливости ответил Гера. Он вдруг почувствовал, что невероятно устал за весь этот долгий день и все, что ему сейчас нужно, — это лечь и выключиться. Однако он не хотел обижать хозяина и послушно спустился за ним в подвал, где за приоткрытыми сейчас герметичными стеклянными дверьми колдовала Криста. Гера не любил химию еще со школы, но его внимание привлекли два больших стеклянных шкафа, уставленных одинаковыми пузырьками сродни тому, что он увидел вчера в Нью-Йорке, и который столь волшебным образом за какие-то несколько минут нейтрализовал в его крови верные пятьсот граммов «Джека».
Криста оказалась черноволосой женщиной, в жилах которой явно текло изрядное количество итальянской крови, создавшей на ее лице эти большие черные, обманчиво грустные глаза, пухлые губы, высокий лоб патрицианки и истинно римский профиль. Она, пожалуй, не была красива, но было в ней что-то одухотворенное, что присутствует в людях, занятых любимым делом, и занятых им успешно. Она протянула руку Гере и тут же, переключив свое внимание на мужа, обратилась к нему:
— Погляди-ка сюда, дарлинг, ведь мы наконец поладили с малюткой!
Герман посмотрел туда, куда она показывала пальцем, и увидел свернувшуюся клубком маленькую змею. Змея была заключена в некое подобие маленького квадратного аквариума и признаков жизни не подавала.
— Вот, извольте видеть: Криста — повелительница змей, — Слава широко улыбался, — сумела-таки выпросить у эфы ее яд. Теперь дело пойдет, и мы сделаем нечто совершенно грандиозное. Пусть попробует правительство не купить у нас это. — Он осторожно снял со штатива колбу с крошечной темной каплей и обратился к Гере: — Знаете, что это такое?
Гера, который, уже не стесняясь, зевал так часто, что его челюсти трещали от напруги, лишь отрицательно мотнул головой. Пронин спохватился:
— Да что же это мы! Тоже, хозяева называются! Пойдемте, я покажу вашу комнату, она очень уютная, тихая, прекрасно выспитесь.
