Салман Рушди - Прощальный вздох мавра

Но мой отец не был воителем за святое дело – ничего подобного. Этот человек, который дома производил впечатление слабака и недотепы, стал на деле подлинным императором, Великим Моголом людских слабостей. Шокирует ли вас, если я скажу, что спустя несколько месяцев после переселения в Бомбей он уже торговал живым товаром? Меня, мой читатель, это шокировало. Мой отец, Авраам Зогойби? Авраам, чья история любви была так романтична и полна такой возвышенной страсти? УВЫ, он самый. Мой отец, которого я простил, хотя он не заслуживал прощения… Я уже много раз повторял, что с самого начала наряду с любящим мужем, безотказным покровителем и защитником выдающейся современной художницы существовал и другой, темный Авраам; человек, прокладывавший себе путь угрозами и принуждением, умевший вить веревки из строптивых моряков и владельцев газет. Этот Авраам постоянно имел сношения и заключал взаимовыгодные сделки с такими личностями – назовем их теневиками, – которые торговали запрещенным товаром вроде контрабандного виски и девочек с таким же усердием, с каким Тата и Сассуны занимались своим легальным бизнесом. Бомбей, как стало ясно Аврааму, был в те годы совершенно не похож на «закрытый город», о котором говорил старик Сассун. Для нещепетильного человека, готового к тому же идти на риск, – короче, для теневика – город был открыт шире некуда, и возможные доходы такого предпринимателя ограничивались лишь пределами его воображения.

Мы еще вернемся к внушавшему панический страх мусульманскому теневому боссу по прозвищу Резаный, чье настоящее имя я не дерзну доверить бумаге, довольствуясь этой мрачной кличкой, хорошо известной всему преступному миру города и, как мы увидим, далеко за его пределами. Пока скажу лишь то, что в результате альянса с этим господином Авраам получил «крышу», то есть защиту, совершенно необходимую при его методах работы; и в обмен на эту «крышу» мой отец стал, и скрытно оставался на протяжении всей своей долгой и неблагочестивой жизни, главным поставщиком новых девочек в дома, которыми весьма эффективно управляли люди Резаного, – в бордели на Грейт-роуд, Фолкленд-роуд, Форас-роуд и в Каматипуре.

– Как? Откуда? – УВЫ, увы, из южноиндийских храмов, в особенности же из святилищ в штате Карнатака, посвященных богине Келламме, которая, как видно, оказалась неспособна защитить своих несчастных юных молитвенниц… Известно, что в наш тяжкий век с его предрассудками, заставляющими предпочитать детей мужского пола, многие бедные семьи отдавали девочек в храмы особо чтимых божеств, будучи не в состоянии ни прокормить дочь, ни выдать ее замуж и надеясь, что она будет жить в святом месте на правах служанки или, если повезет, танцовщицы; тщетная надежда, увы, ибо во многих случаях во главе храмов стояли мужчины, непостижимым образом чуждые всякой нравственности, что делало их уступчивыми к предложениям наличных денег за юных девственниц, не совсем девственниц и совсем не девственниц, находящихся в их ведении. Так торговец пряностями Авраам, используя свои обширные связи на Юге, мог собирать урожай несколько иного рода, который в наисекретнейших своих приходно-расходных книгах он обозначал словами «Пряности жаркие высшей категории», а также, как я прочитал с некоторым недоумением, «Перчик чили сверхострый зелененький».

В столь же тайном сотрудничестве с Резаным Авраам Зогойби занялся торговлей тальком.

Кристаллический гидратированный силикат марганца, Mg3Si4O10(OH)2 – тальк. Когда Аурора за завтраком спросила Авраама, почему он решил стать специалистом по детским задницам, он объяснил это двойным выигрышем, который он будет получать, во-первых, из-за протекционистской государственной политики с ее запретительными тарифами на ввоз импортного талька, а во-вторых – благодаря демографическому взрыву, гарантирующему «попочный бум». Он с энтузиазмом распространялся о глобальных возможностях этой продукции, характеризуя Индию как единственную страну Третьего мира, способную без порабощения всемогущим американским долларом поспорить с Западным миром по части экономического прогресса и роста; он утверждал, что многие другие государства Третьего мира ухватятся за возможность покупать высококачественный тальк не за зеленую валюту. К тому времени, как он перешел к соображениям о вполне реальном скором захвате рынков, которые компания «Джонсон и Джонсон» привыкла считать своей вотчиной, Аурора перестала его слушать. А когда он принялся петь рекламную песенку на привязчивый мотив «Бобби Шафто», слова которой сочинил сам, моя мать закрыла уши руками.

– «Бэби Софто» – чистота, «Бэби Софто» – красота, – распевал Авраам.

– Делать или не делать тальк, решай сам, – закричала Аурора, – но сейчас же прекрати эту какофонию! Она мне уши дерет.

Пишу это и вновь удивляюсь нежеланию Ауроры видеть, как часто и как небрежно Авраам обманывал ее, удивляюсь тому, сколько всего Аурора принимала без лишних вопросов, – потому что он, разумеется, лгал, и белый порошок, в котором он действительно был заинтересован, шел отнюдь не из карьеров в Западных Гатах; он попадал в некоторые емкости, помеченные знаком «Бэби Софто», весьма прихотливым путем, включавшим ночные караваны грузовиков неизвестно откуда и широкий, систематический подкуп полицейских и других государственных служащих, осуществляющих контроль на дорогах субконтинента; и эти-то сравнительно немногие емкости, продаваемые за границу, дали за несколько лет доход, намного превысивший прочие прибыли компании и позволивший провести широкую диверсификацию, – доход, который при всем том нигде не декларировался и не фигурировал ни в одной бухгалтерской книге за исключением сверхсекретной шифрованной книги книг, которую Авраам хранил глубоко запрятанной (возможно -в каком-нибудь глухом закоулке своей темной души).

Весь город, а может быть, и вся страна представляла собой большой палимпсест [77], надполье поверх подполья, белый рынок поверх черного; и если вся жизнь была именно такова, если невидимая реальность призрачно шевелилась под покровом видимой фикции, извращая все ее смыслы, как могла карьера Авраама быть иной? Как мог кто-либо из нас избежать этого мертвящего наложения? Как, связанные по рукам и ногам стопроцентной ложью окружающей действительности, увязшие в жирно намалеванном слезливо-арабском киче, могли мы проникнуть к подлинной, чувственной правде матери, утраченной нами под слоем краски? Как могли мы жить своей настоящей жизнью? Как могли мы не быть гротескными существами?

Теперь, глядя назад, я вижу, что Васко Миранда в своей болтовне в ночь Независимости о коррупции, которая одна лишь способна помериться силами с богами, был неправ только в том, что дал слишком мягкие формулировки. И наверняка Авраам Зогойби прекрасно понимал, что пьяный выброс цветистого цинизма было со стороны художника явным преуменьшением.

– Твоя мать и ее компашка художников вечно жаловались, как трудно им, бедным, из ничего делать нечто, – вспоминал в глубокой старости Авраам, рассказывая мне о своих собственных художествах и веселясь от души. – И что, спрашивается, они такое делали? Картины! Но я, я – я целый город создал из ничего! Суди сам, какой фокус трудней. Твоя дорогая мамаша вытащила из шляпы много милых зверьков; а я зато – уж сразу Кинг Конга!

В течение первых двадцати примерно лет моей жизни новые участки земли – «нечто из ничего» – были отвоеваны у Аравийского моря с южной стороны бомбейской бухты Бэк-бей, и Авраам вложил в эту поднимавшуюся из волн анти-Атлантиду большие деньги. В то время было много разговоров о необходимости уменьшить давление на перенаселенный город посредством ограничения объема и этажности строительства на новых, насыпных землях и создания второго городского центра на материке по ту сторону пролива. Аврааму важно было, чтобы этот план провалился, -"иначе как я мог поддержать высокую цену недвижимости, в которую я вбухал столько денег?" – спросил он меня, разводя скелетоподобными руками и скаля зубы в улыбке, которая когда-то была обезоруживающей, но теперь, в полутьме его кабинета, высоко вознесенного над городскими улицами, делала его девяностолетнее лицо похожим на алчный череп.

Он нашел себе союзника, когда главой муниципальной корпорации стал Киран Колаткар («К.К.», или «Кеке») -маленький, круглый, темнокожий и пучеглазый политикан из Аурангабада, самый крутой из всех матерых заправил, когда-либо правивших Бомбеем. Колаткар был тем человеком, которому Авраам Зогойби мог объяснить принципы невидимости, те скрытые законы природы, которые не могут быть отменены видимыми законами людей. Авраам растолковал ему, как невидимые денежные средства проходят через цепочку невидимых банковских счетов и заканчивают путь, видимые и чистые как стеклышко, на счете у хорошего друга. Он показал, как продолжительная невидимость города-грезы над водами может принести пользу тем хорошим друзьям, которые имели или приобрели по случаю долю в том, что до недавнего времени было невидимо, но теперь поднялось из моря, как некая Венера Бомбейская. Он показал, как легко будет убедить облеченных властью чиновников, в чьи обязанности входит отслеживание и контроль количества и этажности новых зданий в насыпной зоне, что они получат большие преимущества, потеряв дар зрения – «метафорически, конечно, мой милый, – это фигура речи, успокойся; не думай, что мы собирались кому-нибудь выкалывать глаза, как Шах-Джахан этому соглядатаю, который хотел раньше времени посмотреть на Тадж-Махал», – так что большие скопления новых зданий будут фактически невидимы для общества, они будут, так сказать, парить высоко-высоко в небесах. И невидимые эти здания – чудеса, да и только! – родят целые горы денег, они станут, может быть, самым доходным недвижимым имуществом на свете; нечто из ничего, волшебная сказка, и все хорошие друзья, которые помогут это сотворить, будут вознаграждены за труды.