Марк Леви - Дети свободы
– Да что на вас нашло? - обиженно спрашивает Клод.
– Видел бы ты себя со стороны! Ты так смердишь, старина, и так выглядишь, что я сильно сомневаюсь, захочет ли составить тебе компанию хотя бы таракан.
Клод нюхает воздух и присоединяется к нашему дурацкому, беспричинному хохоту, который мы бессильны сдержать.
10 июля
Еще только рассвело, а жара стоит невыносимая. Особенно в нашем проклятом поезде - он прочно застрял на месте. В небе ни облачка, никакой надежды хоть на короткий дождик, который мог бы немного облегчить страдания узников. Говорят, испанцы, когда им тяжело, начинают петь. И в самом деле, из соседнего вагона доносится монотонное пение на прекрасном каталанском языке.
– Посмотрите-ка! - восклицает Клод, пробравшись к оконцу.
– Что там такое? - спрашивает Жак.
– Солдаты выстроились вдоль поезда. Подъезжают фургоны Красного Креста, оттуда выходят санитарки, они несут нам воду.
Санитарки направляются к вагонам, но фельдфебели останавливают их, приказывают поставить ведра и отойти. Заключенные сами должны взять их, как только работники Красного Креста удалятся. Любой контакт с террористами запрещен!
Старшая сестра властным жестом отталкивает солдата.
– Какие еще террористы? - возмущенно говорит она. - Вот эти старики? Эти женщины? Эти голодные люди в вагонах для скота?
Она гневно бранит его и объявляет, что по горло сыта приказами. Пусть не забывает, что очень скоро им придется держать ответ за свои действия. Ее сотрудницы поднесут пищу прямо к вагонам, и никак иначе! И женщина добавляет:
– Меня вашими мундирами не испугаешь!
Шустер размахивает револьвером и спрашивает, не пугает ли ее в таком случае оружие, однако старшая сестра, смерив его взглядом, вежливо просит оказать ей одну милость. Если у него хватит мужества убить женщину, пусть будет так любезен стрелять ей не в спину, а прямо в центр красного креста, который она носит на своей форме. И добавляет, что этот крест достаточно велик, чтобы даже такой олух, как он, смог попасть в цель. Это сослужит ему хорошую службу, когда он вернется на родину, но в особенности если его арестуют американцы или макизары.
И, пока Шустер оторопело пялится на нее, старшая сестра приказывает своему женскому воинству подойти к вагонам. Солдат на перроне явно забавляют ее властные повадки. Может, им попросту приятно видеть, что нашелся человек, вынудивший их командира проявить хоть какую-то человечность.
Старшая сестра первой отодвигает дверь вагона, и другие женщины следуют ее примеру.
Старшая сестра, работавшая в Красном Кресте города Бордо, думала, что она уже все повидала в своей жизни. Две войны, многие годы, отданные уходу за самыми обездоленными, - ей казалось, что ничто не способно ее удивить. Однако при виде нас ее глаза испуганно расширились, и она отшатнулась, невольно воскликнув:
– О, боже!
Ужаснувшиеся санитарки застыли, глядя на заключенных; их лица ясно выражали гадливость и возмущение условиями, в которых нас содержали. Напрасно мы старались хоть как-то привести в порядок свою одежду - это не помогало, иссохшие лица выдавали наше состояние.
К каждому вагону санитарка подносит ведро воды, раздает галеты и перекидывается несколькими словами с пленниками. Но Шустер уже орет во все горло, веля работникам Красного Креста отойти от поезда, и старшая сестра выполняет приказ, сочтя, что сегодня уже в достаточной мере испытала судьбу. Двери вагонов снова задвинуты.
– Жанно! Ну-ка, иди, глянь сюда! - говорит Жак, который распределяет галеты и отливает каждому его порцию воды.
– Что там такое?
– Да такое, что тебе стоит поторопиться! Встать на ноги неимоверно трудно, а туман, в котором я пребываю вот уже несколько дней, делает эту задачу еще сложнее. Но я почувствовал жгучее нетерпение товарищей, и оно меня подгоняет. Клод стискивает мое плечо.
– Смотри! - восклицает он.
Легко сказать "смотри"! Я почти ничего не вижу дальше собственного носа и только смутно различаю несколько ближайших силуэтов: вот, кажется, Шарль, а за ним Марк и Франсуа.
Потом я вижу неясные контуры ведра, которое Жак протягивает мне, и вдруг замечаю на дне оправу новеньких очков. Протянув руку, я погружаю ее в воду и вытаскиваю их, сам не веря своему счастью.
Друзья, затаив дыхание, молча ждут, когда я водружу очки на нос. Внезапно лицо моего братишки становится четким, как прежде, и я вижу взволнованные глаза Шарля и радостные улыбки Жака, Марка и Франсуа, которые крепко обнимают меня.
Кто же это понял мою немую просьбу? Кто смог принять близко к сердцу безнадежный удел депортированного, обнаружив на дне ведра разбитые очки? Кто проявил столько доброты и сочувствия, изготовив для меня новые, проследив, в течение нескольких дней, за поездом, безошибочно определив, в каком вагоне они нужны, и сделав все необходимое, чтобы новая пара попала именно по назначению?
– Санитарка из Красного Креста, - отвечает Шарль. - Кто же еще?!
Мне хочется снова и снова разглядывать мир, я больше не слеп, туман рассеялся. И я верчу головой, изучая окружающее. Увы, картина, которую видят мои наконец-то прозревшие глаза, бесконечно печальна. Клод тащит меня к окошку:
– Смотри, до чего красиво там, снаружи!
Да, он прав, мой братишка: там, снаружи, действительно очень красиво.
– Как ты думаешь, она хорошенькая?
– Кто хорошенькая? - спрашивает Клод.
– Санитарка!
В тот вечер я убедил себя, что моя судьба, может быть, наконец-то определилась. В отказе Софи, Дамиры да и, честно говоря, всех других девчонок из нашей бригады целоваться со мной, видимо, крылось свое предопределение. Ибо женщиной моей жизни - настоящей и единственной! - наверное, суждено было стать той, что подарила мне зрение.
Найдя разбитые очки на дне ведра, она сразу же поняла мою мольбу о помощи, обращенную к ней из бездны нашего ада. Она бережно завернула оправу в носовой платок, стараясь не повредить остатки стекол. Пошла в город, к оптику, сочувствующему макизарам. Он тут же обследовал мои стеклышки, подобрал точно такие же и вставил их в новую оправу. Санитарка села на велосипед и поехала вдоль путей. Догнав наш состав и увидев, что он возвращается в Бордо, она поняла, что у нее есть шанс передать очки по назначению. С помощью старшей сестры Красного Креста она перед выходом на платформу определила нужный вагон, который нетрудно было узнать по следам от пуль на стенках. Вот так ко мне вернулись мои очки.
Сколько же доброты, сочувствия и мужества понадобилось этой женщине, чтобы выполнить свою задачу! Я поклялся себе, что если выберусь из плена, то сразу же по окончании войны разыщу ее и попрошу стать моей женой. Я уже видел в мечтах, как мчусь с развевающимися на ветру волосами по проселочной дороге, в открытом "крайслере" - или нет, лучше на велосипеде, так будет даже романтичнее. Стучу в дверь ее дома - коротко, два раза, - она открывает, и я ей говорю: "Я тот, кому ты спасла жизнь, и отныне моя жизнь принадлежит тебе!" Мы поужинаем, сидя у камина, и расскажем друг другу обо всем, что случилось за прошедшие годы, о долгих месяцах страданий в этом поезде, которые, однако, помогли нам встретиться. А потом мы вместе закроем страницы прошлого, чтобы писать вдвоем книгу будущего. У нас родится трое детей, а может, и больше, если она захочет, и мы счастливо проживем свой век. Я обучусь профессии летчика, как обещал мне Клод, и, начав летать, посажу брата в самолет, чтобы показать ему с высоты французскую землю.
Ну вот, отныне все выглядело вполне логично: жизнь обрела наконец смысл!
Учитывая ту роль, которую мой младший брат сыграл в моем спасении, и нашу тесную связь с ним, я счел вполне нормальным тотчас попросить его быть свидетелем на нашей свадьбе.
Клод как-то странно взглянул на меня и смущенно кашлянул.
– Послушай, старина, в принципе я ничего не имею против и с удовольствием буду свидетелем у тебя на свадьбе. Я даже польщен такой просьбой, но должен тебе кое-что рассказать, пока ты не принял окончательного решения.
Санитарка, которая принесла тебе очки, в сто раз более близорука, чем ты сам, судя по толстенным очкам на ее носу. Ты, конечно, скажешь, что тебе на это плевать, но я хочу разъяснить тебе еще одну вещь, поскольку в ту минуту, когда она уносила ведро, ты все видел в тумане: она лет на сорок старше тебя, наверняка замужем и имеет, как минимум, дюжину детей. Я не утверждаю, что в нашем положении можно привередничать, но, знаешь, все хорошо в меру…
Три дня мы сидели взаперти в вагонах на вокзале Бордо. Ребята задыхались от жары, временами кто-нибудь подползал к окошку, чтобы глотнуть свежего воздуха, но и там было не лучше.
Человек ко всему привыкает, и это одна из необъяснимых тайн бытия. Мы больше не ощущали исходившего от нас смрада, и никто уже не обращал внимания на тех, кто присаживался над крошечной дыркой в полу, чтобы справить нужду. Мы уже давно не мучились от голода, и только жажда терзала людей по-прежнему, особенно когда на языке появлялась новая язва. Оттого что не хватало воздуха, болело горло; нам становилось все труднее глотать. Но мы свыклись с этими неотступными телесными муками, со всеми лишениями, включая недостаток сна. Единственным прибежищем самых ослабевших из нас были короткие приступы безумия. Люди неожиданно вскакивали, начинали стонать или вопить, порой даже рыдали, а потом падали без сознания.
