Дэймон Гэлгут - Арктическое лето
– Я всегда ел отдельно, жил отдельно и думал отдельно, – говорил Мохаммад. – Возможно, я не сын своего отца.
Морган улыбнулся.
– Возможно, ты прав, – сказал он. – Но со временем поймешь по своему лицу, копирует ли оно лицо отца.
– Гм, наверное. Но я не считаю правила полезными. С людьми – сплошные исключения из правил, как и с английской грамматикой.
Морган был очарован эксцентричностью речей Мохаммеда. Их странность не только заставляла его собственный язык звучать иначе, но и по-новому освещала личность говорящего. Морган начал смотреть на Мохаммеда другими глазами. Он не ожидал встретить в нем ум, юмор, а также искренность, которая теперь становилась все очевиднее.
– Я кое-что вам сказать, – произнес Мохаммед. – До этого минуты я не доверять вам. Но я изменил свое мнение. Я хочу показать вам все.
Он вскочил с постели, открыл деревянный сундук и принялся доставать свои вещи – одну за одной. Раскладывая на постели, он называл их, причем голос юноши звучал почти сердито.
– Мой записная книжка, – говорил он, – мой ручка. Мой Библия, хотя я не следовать религии больше. Мой отец говорить, что это стыдно не следовать религии, в которой ты воспитался, но я не отказаться по такой глупый причина. Я просто не нравиться христианство. А это мой одежда. Немного их. Это моя кондуктора значок, которую вы видеть много раз. Это мой иголка и нитка. А это губная помада.
Он наклонил сундук, чтобы показать Моргану, что он пуст.
– Не так много, но весь чистое, – сказал он с вызовом. – Теперь я показать вам все, что есть.
* * *Только в конце их второй встречи, произошедшей через несколько недель, Мохаммед сказал при расставании:
– Я иметь честь спросить ваше имя.
– Эдвард Морган Форстер.
– Форстер, – повторил Мохаммед. – Я рад познакомиться с вами.
С того момента Мохаммед звал его по фамилии. Поначалу это казалось Моргану недопустимой вольностью, и он чувствовал себя едва ли не обиженным. Но потом решил, что это своеобразный знак равенства между ними, и порадовался такому обстоятельству.
До сей поры отношения между двумя мужчинами следовали обычному сценарию. Грубое физическое влечение скрывалось под сдержанностью, и существовала опасность, что их встречи так и останутся вполне респектабельными.
Но Моргана все более терзали эротические фантазии, разрушающие нормальную работу его рассудка. Он хотел жить так, как один из молодых людей в стихотворении Кавафиса, потворствовавший своим страстям без малейшего чувства вины. Он был очень далек от вещей и людей, которые действительно имели значение, на самом краю мира, где не имелось никого, кто мог бы обо всем рассказать матери или устроить скандал. И, если он ничего не сделает, его дружба с Мохаммедом так и останется навеки замороженной между правилами хорошего тона и страхом.
Проблема состояла в том, что он не знал, как это сделать. Он часто вспоминал о своем приключении на пляже в Монтазахе. Но там все произошло без слов, в соответствии с законами, чьих правил он не понимал. Мог ли он таким же образом сблизиться с Мохаммедом? Кроме того, в Доме Печали он чувствовал себя не в своей тарелке и был слишком неуверен в себе, чтобы запустить механизм соблазнения.
Лучше было бы предпринять что-то у себя дома. Хотя и с этим все обстояло непросто. Его хозяйка, Ирэн, была натурой властной, постоянно крутилась вокруг его двери, высматривая, чем он занят, и приставала с советами относительно того, с какими людьми ему лучше водить знакомство. Морган ей нравился, она высоко его ценила, и ему совсем не хотелось ее разочаровывать. Немыслимым казалось привести Мохаммеда домой в то время, когда там находится Ирэн.
Но в конце концов сама судьба предоставила ему шанс. Ирэн владела двумя пансионатами, одним в Кэмп-де-Сезар, и другим в Саба-Паша, и жила по неделе то в одном, то в другом. Ей нравилось, когда ее сопровождал Морган, поэтому он иногда чувствовал себя неким подобием куклы, которую повсюду таскают за собой. Но в этот раз, когда она попросила Моргана переехать вместе с ней, он отказался. Между ними вышла небольшая размолвка, но в конце концов она сдалась.
Он тотчас же пригласил в гости Мохаммеда. Такое простое действие – и тем не менее, когда приглашение было сделано, Морган одновременно стал терзаться и желанием, и мрачным предчувствием. Недостаточно получить шанс – необходимо его использовать.
В назначенный вечер он ни в чем не был уверен. Встретив Мохаммеда на станции, пошел с ним к своему жилищу, но, когда они приблизились, им овладело беспокойство. Когда же они подошли к входной двери, его буквально колотило от волнения.
Однако, как только они вошли в дом, он успокоился. Никто их не видел, и мир снаружи продолжал вращаться так, как вращался до этого. Наконец они оказались в комнате вдвоем.
– Это мой Дом… – начал Морган с улыбкой, – …я не знаю чего.
Морган всегда считал свое жилище скромным, но, посмотрев еще раз на картины, висящие на стенах, на ковры, устилавшие пол, на вид, простиравшийся за окном, он не нашел в нем ничего печального.
– Дом Уютного Одиночества, – закончил он.
– Вы есть одиночество? – спросил Мохаммед.
– Иногда.
Мохаммед никак не мог успокоиться и сесть – он, хмурясь, ходил по комнате, брал в руки разные предметы и снова клал их на место. Наконец один из увиденных им предметов позволил разговору сдвинуться с мертвой точки.
– Вы играть в шахматы? – спросил он.
– Немного.
– Может быть, мы играть партию?
Сев на постель, они установили между собой стол. Морган во все глаза смотрел на своего друга. Это было удивительно – видеть в своей комнате молодого египтянина, трамвайного кондуктора. Игра казалась пустой абстракцией; значение имело лишь присутствие, совсем рядом с ним, симпатичного человека.
От страха его бросало то в жар, то в холод. Морган понимал, что первый шаг должен сделать именно он. С противоположной стороны его ждать не приходилось, учитывая различия в их социальном статусе, а также гордость Мохаммеда. Хотя Морган и предполагал, что египтянин может ответить на телесную увертюру. По крайней мере, когда им случалось сталкиваться физически, Мохаммед не отстранялся. Еще более любопытным было то, что в первые минуты их встречи он держал руки в карманах, словно пытался скрыть результаты испытываемого возбуждения. Таким образом, знаки представлялись благоприятными.
Да, он должен начать действовать, но Морган не знал, как именно. Откуда другие люди – Кавафис, Сирайт, Карпентер – знали, что им делать? Какие слова нужно говорить? Лучше всего было, конечно, дать волю страсти, а уж тело последует за ней. Даже если оно так трепещет, что грохот сердца заполняет все пространство комнаты.
И вот начался этот особый ритуал, напоминающий движение шахматных фигур на доске. Потянувшись за пешкой, Морган коснулся колена Мохаммеда и позволил своим пальцам задержаться. Ощути он хоть малейшее отторжение, крохотное вздрагивание – отдернул бы пальцы. Вместо этого Мохаммед придвинулся к нему. Все нормально, он может продолжать.
Морган поднял руку и погладил Мохаммеда по волосам. Ощущение было очень отчетливым, словно его осязательная способность вдруг многократно усилилась. Он на мгновение испугался – в таких случаях трудно притвориться, что твой интерес чисто случаен. Если со стороны Мохаммеда и последует агрессия, то именно сейчас.
Мохаммед что-то пробормотал.
– Что? – переспросил Морган. – Я не расслышал.
– Я сказал, короткие волосы, – ответил египтянин. – Короткие, но жесткие.
Голос его был прерывист.
– Мне нравятся ваши волосы, – сказал Морган.
– Нет. Ваши лучше.
Теперь Мохаммед поднял руку, чтобы, в свою очередь, потрогать волосы Моргана. Барьеры рушились, огромные дистанции сокращались.
– Красивые волосы, – сказал Мохаммед.
– Нет.
– Да. Я счастлив…
– И я…
Они оба погружались в то, что извне могло быть воспринято как крайняя степень усталости, хотя Морган никогда еще не чувствовал такого воодушевления. Он обнаружил, что полулежит на постели, и рука Мохаммеда поддерживает его. Ему стало вдруг ясно, что этот момент ждал его долго, если не всю жизнь, скрываясь под покровом обыденности и притягивая к себе сквозь пустые, напрасно прожитые годы. От страха он едва соображал, но единственное, что сейчас требовалось от него, – идти той тропинкой, что уготована ему, тропинкой, по которой он был обречен пройти. Потянувшись вперед, он закрыл глаза и прижался губами к губам своего друга. Легкий привкус табака. Сухая текстура кожи. Он подумал: «Со времен Хома не было ничего подобного. Поцелуи».
Он целовал Мохаммеда.
Словно все это было в порядке вещей, они отстранились друг от друга и улыбнулись. Но волнение победило скромность, и Морган не смог сдержаться. Он вновь придвинулся к Мохаммеду, перевернув шахматную доску и рассыпав по всему полу фигуры.
