Висенте Сото - Три песеты прошлого
— Добрый вечер, входите, пожалуйста.
— Извините меня, извините, — так же тихонько откликнулся Вис.
А слегка прихрамывающий (не) знакомец — тоже тихонько — сказал:
— Это моя мать, моя мать, а это сеньор писатель, мама.
Старуха и Вис забормотали: очень приятно, очень приятно, — они друг другу понравились.
В едва освещенном прямоугольнике внутренней двери возникла расплывчатая, неопределенная фигура низенькой полной женщины, но тут же отступила и испарилась, где-то в глубине дома послышался торопливый шепот, мышиные шажки и детское хихиканье — наверное, ребенку хотелось взглянуть на гостя. И из прихожей, из теней, прятавшихся по углам в неясных очертаниях сундука, вешалки, пары стульев, они прошли, вернее, поднялись, преодолев две ступени, — причем только слегка прихрамывающий (не) знакомец и Вис, а мать исчезла в каком-то из углов — в небольшую гостиную, которая была, пожалуй, уютной, тут были и полки с книгами и картотеками, и современный ломберный столик, и вдруг слегка прихрамывающий (не) знакомец остановился, посмотрел на Виса, вскинул руки и пожал плечами, будто хотел сказать: ну что я могу поделать, — и заплакал. В три ручья. Склонил голову, закрыл лицо руками и плакал, горестно качая головой. Никогда в жизни Вис не видел, чтобы кто-нибудь так плакал, и подумал, что это, верно, слезы, которые сдерживались долгие годы, а теперь переполнили душу и бурным потоком вырвались наружу. Вис не знал, что делать, ему было еще горше, чем хозяину дома, тот по крайней мере плакал, а что делать ему? В эту минуту телефон, стоявший тут же, на столике, нетерпеливо зазвонил и перепугал обоих, хотя Вис знал, что это Бла, и слегка прихрамывающий знакомец схватил трубку, тотчас снова приняв мужское обличье.
— Я слушаю. Да-да, одну минуту. Это вас.
Вис взял трубку:
— Привет, что случилось?
— Все хорошо? — спросила Бла.
— Да, — ответил Вис и, так как Бла молчала, вопросительно сказал: — Бла?
— Меня вдруг охватил страх…
— Почему? Ведь мы…
— Я сидела здесь, глядя в стену, и ждала, когда же пройдут минуты, чтобы позвонить тебе, как вдруг мне пришло в голову, что тебе дали фальшивую визитную карточку…
Вис почувствовал не облегчение, а скорей беспокойство, неприятное запоздалое беспокойство, и наконец сказал:
— Ну теперь ты убедилась, что…
Бла показалось, что он сказал это осторожно, и она спросила:
— Как ты?
Вис подумал, что разговор их могут слышать по аппарату в другой комнате, и ответил:
— Все очень хорошо.
— Минут через пять или чуть больше я снова позвоню.
— Прекрасно.
— Пока. Bye[59].
— Bye.
Они уже много лет говорили друг другу: bye. Даже в Испании. Ну и что же. Слегка прихрамывающий знакомец улыбнулся Вису, вытер слезы рукой и даже утер пальцем нос, и Вис предложил: да возьмите вы платок, друг мой, — а слегка прихрамывающий знакомец сказал:
— Вы поступили разумно. Давайте мне ваше пальто. Садитесь.
Вис отдал ему пальто, сел, тогда слегка прихрамывающий знакомец открыл шкафчик-бар, неказистый на вид, но удобный, умещавшийся под книжными полками.
— Чего вы выпьете?
— О нет, нет, — отказался Вис.
— Ну как же так, — сказал хозяин дома и извлек две рюмки и бутылку виски.
— Ладно. Идет.
Они понемногу отхлебнули, и слегка прихрамывающий знакомец сказал:
— Сейчас сюда выйдет мой отец. Но если не хотите, я не буду его звать. Я уже успокоился. Сыт этим по горло. И мне на все наплевать. Он сидит дома, никому не показывается уже сорок один год и три месяца. О нем знаем только мы с матерью. Ну еще мой семилетний сын. И моя жена, конечно. Сорок один год и три месяца.
— Я так и подумал, — сказал Вис.
А слегка прихрамывающий знакомец отхлебнул виски и спросил:
— Почему?
— Не знаю, — ответил Вис, — почем мне знать. Вы что-нибудь такое сказали мне, я знаю, что была за жизнь… И я подумал о человеке, который прячется из-за политики. Из страха.
— Вы угадали, — подтвердил слегка прихрамывающий знакомец.
— Неужели по сей день?
— По сей день! Вы думаете, его можно урезонить? Чего только я не перепробовал! Ну хочешь, тебя навестит такой-то, ничего с тобой не случится, ну давай увезем тебя в Мадрид или в Севилью, там и будешь жить… ни в какую. Многое теперь изменилось, мы это знаем. Поэтому, когда я увидел вас и мне сказали, что вы приехали посмотреть наши края, послушать истории из нашего прошлого, я сказал себе: другой такой истории не сыскать, попрошу-ка я этого сеньора…
— Понятно, — сказал Вис, покраснел, поперхнулся и умолк.
— Он столько выстрадал, это мы знаем.
— Как я понимаю, он был приговорен к смерти, но ему удалось бежать, скрыться.
И пристально посмотрел на знакомца и, должно быть, покачивал головой, но, сам не зная почему, не сказал знакомцу то, что сказал Бла. Наверное, хотел, чтобы тот сам ему об этом сказал, вопрос слишком деликатный, как будто его самого удручала разгаданная им тайна, и, не зная, что сказать, спросил:
— Он здесь, да? А он знает, что я?..
— Думаю, знает, — ответил знакомец.
Он встал и вышел, Вис допил свою рюмку и налил еще, а за дверью слышались приглушенные голоса, Вис вдруг почувствовал себя очень неловко: чем я могу помочь, кто я такой, хорош этот тип, решил меня в это дело впутать. Но тут вошел старик:
— Здравствуйте, как поживаете?
Вис встал и подал старику руку.
— Спасибо, хорошо. А вы?
Старик сердечно пожал протянутую ему руку:
— Хорошо, очень хорошо, садитесь, пожалуйста.
Вис сел, старик — тоже. Оба молчали. Знакомец все не возвращался, и Вис не знал, с чего начать разговор, но старик начал сам:
— Вот вы мне расскажите…
— Нет, — немного раздраженно прервал его Вис, — это вы, вы мне расскажите.
Старик встал и, прохаживаясь по комнате, стал говорить глухим голосом:
— Сын рассказал мне о вас. Вы знаете. Я не хотел с вами встречаться, вы уж меня извините, и на то была своя причина. Я не хочу выходить на улицу и не выйду, хоть бы меня тащили силой. Вы — первый человек, который меня увидел. Не считая домашних. Я не выхожу сорок один год и три месяца. — Для Виса эта цифра звучала как срок наказания, счет которому вела, без сомнения, вся семья. — И все это время я гляжу сквозь жалюзи, как мимо дома туда и сюда ходят соседи, вижу, как они стареют. Вы понимаете? Меня же не видит никто. Никто не знает, что я здесь, в доме. И как-то в погожий солнечный день мне в голову пришла очень серьезная и очень печальная мысль. Клянусь, это так. Такая мысль, что с ума можно сойти. Вам это, может, покажется глупостью…
— Нет, что вы, продолжайте, пожалуйста.
И старик продолжал:
— Я караулил, глядя в щелку жалюзи, чтобы увидеть всякого, кто пойдет мимо. Понимаете, чтоб убить время. А солнце припекало. И я заметил, что каждый идет вместе со своей тенью. Конечно, я видел это и раньше, но кто же обращает внимание на такие вещи. Так вот. У каждого своя тень. У мужчин. У любого мальчишки. Ясное дело. Даже мулы, знаете, даже собаки — все шли вместе со своей тенью. Деревья весь день стояли неподвижно, тень обходила их кругом, понимаете? А у меня тени не было. Потому что я осужден был сидеть в тени. И мне стало страшно. Даже задрожал, как умом тронулся. Голова кругом пошла… И я выругался дурным словом, вы уж меня простите, мне так вдруг захотелось ругаться непотребными словами, мне вдруг понадобилось во что бы то ни стало ругаться, а то я уж года два разговаривал что твои богомолки в церкви, я не знал, куда мне спрятаться, чтобы заорать во весь голос, жена ходила за мной по дому и плакала, а я схватил большой глиняный кувшин, сунул туда голову и ну орать, сам чуть не оглох, я и смеялся, и плакал, и сыпал ругательства — растакая твоя мать и разэтакая, — слезы и пот лились ручьями, я задыхался и пел: нет у меня тени, я мертвый. С тех пор, случается, снова на меня находит, и я снова проделываю все то же самое. Видите, какая штука. Это никуда не годится, так недолго и вовсе свихнуться. Ну так приспичит — мочи нет, как в молодости, когда долго без женщины. А потом я становлюсь совсем вялым и смирным. Как будто бежал и бежал в гору, пока не рухнул без сил. Сую голову в кувшин и плачу, и кричу, каких только матерей не поминаю — нет у меня тени, я мертвый…
Незаметно возникший откуда-то знакомец прервал отца:
— Раз ты можешь все это проделывать, какой же ты мертвый, сам посуди.
Старик сначала посмотрел на сына, будто не видя его, потом обернулся к нему лицом:
-А вот ты, ты ведь совсем живой, почему же ты этого не проделываешь?
Потом снова обратился к Вису:
— А что вы там пишете?
— Взгляните сами. "Кувшин”. И "ругательства”.
— "Ругательства”, — повторил старик.
— И вот еще: "сунул голову в кувшин”, "нет у меня тени”…
Тут зазвонил телефон, как он у них пронзительно звонит, знакомец снял трубку.
