Ричард Форд - Трудно быть хорошим
Роза голода не ощущала. Она пребывала в каком-то трансе, похожем на обморок. Она была почти невесома, и казалось, что она не ходит, а отталкивается от земли кончиками пальцев и парит над ней как ангел, тревожно и всевидяще. Магда, закутанная в шаль, походила на белку в дупле — так же надежно защищена от врагов, и ни один из них не сможет проникнуть в ее маленький дом через узенькую щелку в шали. В эту Щель Роза могла видеть лицо Магды — совершенно круглое, словно карманное зеркальце. Черты лица Магды были абсолютно не похожи на печальное, потемневшее, желчное лицо Розы. У Магды были голубые глаза, а прямые детские волосики были почти такого же желтого цвета, что и лоскутная звезда, пришитая к пальто Розы. Глядя на Магду, можно было подумать, что она из их детей.
Роза плыла над землей и мечтала оставить Магду в какой-нибудь деревне. Можно было на минуту выйти из колонны и сунуть Магду в руки любой из женщин, которые собирались у обочины. Но если она выйдет, они могут начать стрельбу. А если, допустим, она выскочит из строя всего на полсекунды и всучит сверток незнакомой женщине — вдруг та не возьмет? Удивится, испугается, выбросит сверток, и тогда Магда может умереть, ударившись головой. Маленькой круглой головкой. Хороший ребенок. Магда перестала пищать, довольствуясь просто вкусом иссохших грудей. Ловко дергает сосок крохотными деснами. Уже прорезался один нижний зуб, поблескивает, похожий на беломраморное надгробие гнома. Не жалуясь, Магда освобождает Розины груди — сначала левый сосок, потом правый. Соски потрескались, в них нет ни капли молока. Потрескавшиеся молочные железы иссякли, груди Розы все равно что потухшие вулканы, ослепшие глаза или холодная яма. Поэтому Магда начинает сосать уголок шали. Она сосет и сосет, распуская слюни по пряже. Шаль вкусная, из льняного полотна.
Это волшебная шаль, она могла кормить ребенка трое суток. Магда не умерла, осталась жива, но совсем затихла. Изо рта у нее странно пахло корицей и миндалем. Глаза ее были постоянно открыты, она даже не мигала, казалось, она позабыла, что нужно спать. Роза, а иногда и Стелла смотрели на Магду, вглядываясь в голубизну ее глаз. Еле переставляя ноги, они плелись по этапу и изучали лицо Магды. «Арийское», — сказала однажды Стелла голосом тонким, как струна; и Роза подумала, что Стелла посмотрела на Магду взглядом юного людоеда. И когда Стелла произнесла слово «арийское», оно прозвучало для Розы так, словно Стелла сказала: «Давай съедим ее».
Но Магда выжила, стала ходить. Правда, ходила она плохо. Отчасти потому, что ей было всего пятнадцать месяцев, а отчасти из-за того, что ее тонкие, словно спицы, ноги не могли поддерживать раздутый живот. Живот был большой и круглый, и в нем был только воздух. Роза отдавала Магде почти всю свою еду, Стелла не давала ей ни крошки. Стелла все время была голодна, она сама была растущим ребенком, хотя почти и не выросла совсем. У Стеллы не было менструаций. У Розы тоже. Роза тоже была голодна как волк, но она научилась у Магды сосать палец, и это помогало. Жалости для них уже не существовало. У Розы ничего не вызывало сочувствия, она смотрела на Стеллины торчащие кости безо всякого сострадания, поскольку была уверена, что Стелла только и ждет, когда умрет Магда, чтобы вонзить зубы в ее маленькие ножки.
Роза знала, что Магда скоро умрет, она уже должна была умереть, но она была спрятана в волшебную шаль, принимая ее за дрожащие округлости грудей Розы. Роза цеплялась за шаль так, словно она укрывала только ее. Никто не мог забрать шаль у Розы. Магда молчала. Никогда не плакала. Роза прятала ее в бараке, прикрыв шалью, но она знала, что в один прекрасный день кто-то может ее выдать; или кто-нибудь — не обязательно Стелла — выкрадет Магду и съест. Когда Магда научилась ходить, Роза сразу поняла, что теперь она умрет совсем скоро. Что-нибудь случится. Роза боялась заснуть. Во время сна она прижимала сверху Магду бедром; она боялась, что может задушить Магду. Роза весила все меньше и меньше. Роза и Стелла понемногу превращались в воздух.
Магда молчала, но глаза ее были очень живыми, словно голубые тигрята. Она смотрела. Иногда смеялась — должно быть, это был смех, хотя это было уму непостижимо. Магда ведь не видела ни одного смеющегося человека. Магда смеялась, когда ветер начинал трепать края шали. Это был дурной ветер, он носил по воздуху черные ошметки, которые заставляли Розу и Стеллу плакать. Глаза Магды были всегда чисты, и в них слез не было. У нее был взгляд тигра. Она стерегла свою шаль. Никто, кроме Розы, не мог дотронуться до шали. Стелле тоже не разрешалось. Шаль была для Магды ее собственным ребенком, ее игрушкой, ее младшей сестрой. Она обматывала ее вокруг себя и сосала один из ее уголков, когда хотела успокоиться.
Потом Стелла забрала шаль, и Магда умерла.
Стелла потом говорила: «Мне было холодно».
И потом ей всегда было холодно, всегда. Холод вошел в ее сердце. Роза видела, что сердце у Стеллы остыло. Магда, топая ножками-спичками, рыскала по бараку, пытаясь найти шаль. Спички споткнулись о порог барака, за которым все было залито светом. Роза заметила Магду и бросилась вдогонку. Но Магда уже вышла за порог барака и стояла там, на плацу, освещенная веселыми солнечными лучами. Каждое утро Роза, уложив Магду у стенки барака и прикрыв ее шалью, выходила на плац вместе со Стеллой на перекличку. Сюда же выходили сотни людей, и перекличка порой длилась часами, но Магда, оставшись одна, лежала тихо и сосала уголок шали. Она всегда лежала тихо. И потому — не умирала. Роза видела, что сегодня Магде придется умереть, но одновременно с этим почувствовала вдруг, как по ее ладоням разливается пугающая радость. Пальцы ее запылали. От удивления ее стал бить озноб: Магда стояла на солнце, покачиваясь на своих спичках, и громко ревела. С тех пор, как у Розы кончилось молоко — после того писка на дороге, — Магда не издала больше ни звука. Магда онемела. Роза была уверена, что у Магды что-то не в порядке с голосовыми связками, или с горлом, или с гортанью; что она дефективная — без голоса; или, может быть, глухая; а возможно, и умственно отсталая. Магда была немой. Даже смех ее — когда ветер, разносивший пепел, трепал концы шали, превращая ее в веселого клоуна, Магда смеялась, — даже смех ее был просто беззвучным оскалом. Когда копошившиеся в волосах и на теле вши вконец измучили Магду и она озверела почти так, как озверели громадные крысы, которые с наступлением темноты шныряли по всему бараку в поисках мертвечины, — даже тогда она чесалась, царапалась, пиналась, кусалась и каталась по нарам без единого звука. А сейчас изо рта Магды вырывался длинный, протяжный крик:
— Мааа-аа-аа-а…
Впервые с тех пор, как у Розы кончилось молоко, Магда подала голос.
— Ма-а-а-а-аааа…
Еще раз! Магда, пошатываясь, расчесывала болячки на коленях. И стояла на плацу, на самом солнцепеке. Роза видела. Она видела, что Магда должна умереть. Билось в мозгу и отдавалось в груди: найти, добраться, принести! Но Роза не знала, куда броситься сначала — к Магде или к шали. Если она выскочит на плац и схватит Магду, та все равно не перестанет плакать, потому что у нее не будет шали. Если же она побежит искать шаль в барак, найдет ее и уже потом поймает Магду, то Магда возьмет шаль в рот и сразу замолчит.
Роза вернулась в темноту. Найти шаль было просто. Стелла укрыла ею свои хрупкие кости и уснула. Роза высвободила шаль и полетела (она могла летать, поскольку почти ничего не весила) на плац. Зной нашептывал что-то о другой жизни и о летних бабочках. Солнце светило мирно и мягко. Вдалеке, по ту сторону проволочной ограды, видны зеленые луга, заросшие одуванчиками и яркими фиалками; а еще дальше невинные стройные лилии высоко задирают свои оранжевые головки. В бараках тоже есть свои «цветы» и «дожди»: экскременты и медленные вонючие темно-бордовые потоки, которые стекают с верхних нар; вонь смешивается со стойким маслянистым запахом коросты, покрывающей тело Розы. Какое-то мгновение она стояла у кромки плаца. Иногда электричество, пропущенное по ограде, начинало мерно гудеть, и, хотя Стелла говорила, что все это выдумки, Розе в гудении проволоки чудились голоса: сиплые и печальные. Чем дальше она стояла от ограды, тем четче раздавались голоса. Голоса теснились и давили на Розу со всех сторон. Печальные голоса звенели так убедительно, так страстно, что предположить, будто голоса эти принадлежат призракам, было невозможно. Голоса советовали ей поднять повыше шаль, помахать ею, распустить ее по ветру, развернуть ее как флаг. Роза подняла шаль, помахала ею, развернула ее и распустила по ветру. Магда была далеко, очень далеко. И высоко: опираясь раздутым животом о чье-то плечо, она протягивала к Розе свои хилые ручонки. Но плечо, которое несло Магду, не приближалось к Розе и шали, а, наоборот, удалялось прочь, и силуэт Магды все уменьшался и уменьшался, превращаясь в размытое пятно. Над плечом поблескивала каска. Под солнечными лучами она искрилась, словно кубок. Под каской — черный, словно костяшки домино, мундир и пара черных сапог, которые двигались к ограде, по которой шел ток. Электрические голоса дико завыли: «Ма-а-а-аааа, ма-а-а-аа!» Теперь Магду и Розу разделяло все пространство плаца — двенадцать бараков — и Магда казалась не больше мотылька.
