Ричард Форд - Трудно быть хорошим
— Так.
— Думаешь: Бог ты мой, я ведь разговариваю с самим, черт его возьми, сенатором, или что-нибудь еще в таком духе.
— Ты весь — трепет.
— Или не ты. Любой, кто ни случись. Чье имя у сенатора на карточке. А карточка в руке.
— Так.
— Скажем, тебя зовут Джордж. Он и говорит: «Ну, Джордж, рад, наконец, с тобой общнуться. Скажи, что ты думаешь о нашей экономике?» — или еще о чем-нибудь.
— А ты?
— Говоришь: «Ну, сенатор, я считаю, что она довольно шаткая, экономика-то».
— Ты-то разобрался в экономике.
— Погоди минутку, погоди, дело совсем не в этом. То есть и в этом тоже, но оно не главное.
— Ну?
— Ты, значит, ему выкладываешь, что экономика шаткая. И он с тобой согласен. Так что оба вешаете трубки, оба собой довольны.
— Да, так оно и будет.
— А вот тебе и главное: будет этот тип действовать, учитывая твое мнение?
— Нет.
— А мнение твое он хоть помнит?
— Откуда! Он тянется за следующей карточкой.
— У него этих карточек чертова уйма.
— Две-три сотни есть.
— Конечно, ведь это предвыборный телефонный опрос.
— Бедному сенатору это дело небось уже вот где сидит.
— Поперек горла. Но дело опять не в этом. Дело в том, что все это туфта. Ты о нем ничего нового не узнал.
— Ну, иногда кое о чем судить можно и по голосу.
— Теперь давай возьмем личную встречу.
— С кандидатом.
— Приходит он к тебе на работу.
— Или на автостоянку, пройдоха паршивый.
— Жмет тебе лапу.
— Потом жмет лапу другому. Какую информацию ты получил?
— Никакой. Ноль.
— Слушай третью ситуацию.
— Ну?
— Ты стоишь на улице, а он едет мимо в своей машине. Машет тебе лапой и улыбается. Что ты о нем узнал? То, что он у нас загорелый.
— Да, и все. Полагаемся мы на средства массовой информации. Вынуждены полагаться. На прессу и электронную журналистику.
— Так слава богу, что есть пресса.
— Да, это все, что у нас есть. Наш инструмент. Для самоинформирования.
— Причем в ста случаях из ста.
— Но: дело еще вот в чем. Бывают ведь и искажения в прессе.
— Везде же люди, верно?
— Пресса — это тебе не ровное и чистое стекло, через которое видно все как есть. Видно иной раз мало и расплывчато.
— Я не говорю, что они это делают умышленно. Наводят тень на плетень. Факты искажают. Но мы должны это тоже учесть.
— Человеку свойственно ошибаться.
— Теперь возьмем-ка пресс-конференцию.
— С кандидатом. Или президентом.
— Иногда им задают тот вопрос, который они хотят услышать.
— Заранее подготовленный.
— Я не говорю, что все вопросы такие. Я даже не утверждаю, что таких вопросов большинство. Но, бывает, случаются.
— Да уж, бывает.
— А больные вопросы он пропускает мимо ушей.
— Подставляет следующего.
— Он на этом собаку съел. Знает, что один его спросит об экономике, другой о ядерном уничтожении и третий о Китае. Ну и предусматривает.
— Что за вопрос ему может задать тот или иной дружок.
— Верно. Есть ведь ребятки, не менее шустрые, чем он. В своей области.
— Да уж, могут обскакать на вираже.
— И тухлыми яйцами забросать.
— А нам что, мы-то что нового узнаем?
— То, что сверху. Макушку айсберга.
— Но под водой-то столько всего, о чем мы не имеем понятия.
— Целый айсберг.
— Мы как слепцы с этим айсбергом.
— Чтобы увидеть все целиком, надо иметь кучу источников.
— И печатных, и электронных.
— Вот когда мы смотрим по телеку пресс-конференцию, это ведь не пресс-конференция.
— Это то, что они находят нужным нам показать. Куски.
— Куски. Почти всегда.
— А может, ты хотел кое-что другое узнать, а они вырезали.
— Десять против пяти, что вырезано самое важное.
— Конечно.
— Они не специально режут так, просто они тоже люди.
— Без них мы и этого не узнали бы.
Но они иногда так лихо передергивают.
— Малюсенький перекос, а объективность уже не та.
— Они, может, не отдают себе в этом отчета, но кое-что перекошено и подрисовано. Задним умом.
— Вот ты смотришь газету, там фотографии всех этих кандидатов. Смотри, фото одного в два раза больше, чем фото другого.
— Почему так?
— Может, он им по-человечески интереснее, этот первый. Но это же искажает!
— Наверное, им там следует точно измерять фотокарточки.
— А может, он им просто нравится, этот первый. Он посимпатичнее, этот первый.
— Да, этот и правда симпатичнее.
— Но по-честному, надо бы печатать фото другого обормота такой же величины, хоть он и не нравится.
— Они, поди, и так к нему придираются. В личную жизнь лезут, вынюхивают, откуда у него деньги на выборы.
— А может, они надеются стать большими боссами, если выберут того, кому они помогают. Это так понятно!
— Это свинство.
— Будь проще, ведь это так.
— Не думаю, что возможно. На всех-то и мест не хватит.
— Ты полагаешь, в этом чертовом правительстве приличных местечек не густо?
— Ну да, таких мест, чтобы были лучше тех, на которых они сейчас сидят. Ну вот ты кем бы предпочел быть: каким-нибудь лакеем в правительстве или влиятельной фигурой в прессе?
— Фигурой? Можно прямо сейчас.
— Допустим, ты в этом чертовом «Уолл-стрит джорнэл». Властный голос. Суровый взгляд, надменный нрав. Как Кассандра. Все боятся твоих разоблачений. Ты ни перед кем не раскланиваешься, ни перед сенатором, ни перед королем…
— Но вставать-то ты обязан, когда они входят в комнату, есть такое правило.
— Дружище, стоять — не кланяться.
— Главное — изучить лица этих парней с телеэкрана. При выключенном звуке. Вот тогда видно хорошо.
— Читаешь все, что в душе.
— Нет, читать — не читаешь, а главное уловить можно. Там такая душа — сплошные потемки. Надо долго вглядываться, весь жизненный опыт нужен, чтобы понять, кто перед тобой.
— А уж он старается понравиться в каждой американской дыре, бедняга, надраивает задницу до блеска.
— А что мы о нем знаем? Что мы знаем?
— Что он хочет стать сенатором.
— Чудовищная сила заставляет его желать этого. Судьба. Эти люди покрупнее нас. И жребий у них покрупнее. Для кандидата не стать сенатором — хуже смерти. Он смотрит на сенатора и говорит себе: «Ну чем я хуже, если только заставлю этих клушек выбрать меня?»
— Клушек — то есть обычных людей. Нас, значит.
— Если только заставлю их бежать под мои знамена, этих тупорылых.
— А ты считаешь, что он думает именно так?
— А как по-твоему? Он же бесится при одной мысли провалиться на выборах.
— А мы, значит, клоуны, статисты?
— Нет, без нас у него ничего не получится. Великая судьба не состоится.
— Мы судим.
— Мы учитываем весь опыт своей многотрудной и плодотворной жизни.
— Если плодотворной.
— Все учли.
— Если очень хочется, то можно все узнать.
— А как раньше жили, когда не было прессы?
— Со всех концов страны собирались огромные толпы людей. А ты произносил речь. «Вам не распять человечество на золотом кресте», — как Уильям Дженнингс Брайен.[12] Надо обещать больше, чем возможно.
— И те, кто слушал речь, чувствовали…
— Что перед ними — благородные люди.
— Их голоса — как звук органа.
— Толпы подхватывало страстью, точно ветром.
— Герои, их любил народ.
— А может, они вели его по неверному пути. История рассудит.
— Гиганты с голосами, подобными целому церковному хору с органом…
— Окутанные чудным сиянием, а может, это было только солнце.
Синтия Оузик
Шаль
Перевел Ш. Куртишвили
Холодно, Стелла, холодно. Адский холод. Так они вместе шли по этапу: Роза, укутав Магду в шаль, несла ее на руках, и Магда сжималась в комок меж ее воспаленных грудей. Иногда Магду брала Стелла. Стелла Магду ревновала. Стелле было четырнадцать лет, она была маленького роста, с еле развившейся грудью. Этап убаюкивал Стеллу, и ей самой хотелось завернуться в шаль, спрятаться и уснуть. Магда сосала грудь Розы, и Роза кормила Магду на ходу. Порой Магда хватала губами воздух и начинала пищать. Стелла была голодна постоянно как волк. Ноги словно опухшие спички, руки не толще цыплячьих костей.
Роза голода не ощущала. Она пребывала в каком-то трансе, похожем на обморок. Она была почти невесома, и казалось, что она не ходит, а отталкивается от земли кончиками пальцев и парит над ней как ангел, тревожно и всевидяще. Магда, закутанная в шаль, походила на белку в дупле — так же надежно защищена от врагов, и ни один из них не сможет проникнуть в ее маленький дом через узенькую щелку в шали. В эту Щель Роза могла видеть лицо Магды — совершенно круглое, словно карманное зеркальце. Черты лица Магды были абсолютно не похожи на печальное, потемневшее, желчное лицо Розы. У Магды были голубые глаза, а прямые детские волосики были почти такого же желтого цвета, что и лоскутная звезда, пришитая к пальто Розы. Глядя на Магду, можно было подумать, что она из их детей.
