Сергей Чилая - Донор

-- Hello, Boris! I'm Carol McLaren. Nice to meet you.

-- I'm very interested in your report about the cellular endothelial cultures. Could you spare couple minutes to speak to me..., -- надрывался я, словно мы были не парой молодых людей, а стареющими партийными бонзами из Кремля...

-- Please, don't speak so officially, Boris! I'll certainly do all the same whatever you need including the future co-operation with your Lab as well, -- сказала она улыбаясь.

Ночью мы плавали с Кэрол в пустом тбилисском бассейне с вызывающим названием: "Имени Ленинского Комсомола". Это был новенький бассейн под открытым небом с прекрасными интерьерами, на которые грузины большие мастера. Я с трудом уговорил сторожа пропустить нас, тыча вместе с пятирублевой купюрой пропуск в бассейн и свои фотографии с Первым лицом Грузии.

Перед завершением банкета я пригласил желающих поплавать в ночном бассейне.

-- You won't be sorry for it! -- добавил я.

Подвыпившая публика на секунду задумалась и снова принялась за беседы, перемежаемые выпивкой, едой и коллективными братаниями. Когда я собирался покинуть банкет, мучительно вспоминая, лежит ли в багажнике сумка с доспехами для плавания, ко мне подошла Кэрол и сказала:

-- Shell I accompany you, Boris?

Мы раздевались у кромки бассейна, и многоярусные ряды трибун с яркими пластмассовыми креслами выжидающе глядели на нас со всех сторон. Я привычно натянул плавки, предварительно обмотав бедра большим голубым полотенцем с с надписью "Adidas", а когда повернул голову к Кэрол, то увидел ее совершенно голой, с небассейновыми трусиками в руках.

-- Unfortunately, I haven't got a swimming costume, Boris, with me, --сказала она спокойно.

Я тоже не испытывал неловкости, разглядывая прекрасную фигуру Кэрол и понимая, что впервые вижу голую американку. Это знание было так необычно, что вытеснило из головы все возможные мысли о сексе.

-- Она, пожалуй, чуть повыше, -- промелькнуло в голове. Однако в тот момент меня заботило лишь одно: следует ли снять плавки, потому что в них я почувствовал себя чеховским человеком в футляре. После недолгих колебаний я стянул плавки и прыгнул первым, стараясь не сгибать колени.

Яркие южные звезды глядели в голубую воду. Дорожек не было: незадолго до нас здесь тренировалась сборная по водному поло -- а из звучалок доносилась грузинская церковная музыка в исполнении мужского хора, которую сторож включил по собственной инициативе.

Мы проплавали около часа. Под конец я взобрался на среднюю площадку вышки для прыжков, победоносно поглядывая на американку, и прыгнул оттуда, чувствуя, как мешает непривычно болтающийся в полете пенис. Американка зааплодировала и двинулась к вышке. Поднявшись на самый верх, она встала на край площадки и замерла. Снизу ее фигурка казалась небольшим светлым пятном, которое вдруг отделилось от вышки и неожиданно медленно поплыло над водой, удлиняясь. Прошло не менее минуты, прежде чем тело без брызг вошло в воду...

Я подвез Кэрол к гостинице и собрался прощаться.

-- Thanks a lot, Boris! If I am spared several minutes I never forget it, -- сказала она, поднесла палец к губам и коснулась моих губ.

Следующим утром большой интуристовский автобус вез нас в Кахетию --самую известную грузинскую провинцию с виноградниками, старинными замками и церквями, сохранившими кое-где фрески на стенах.

Нас было человек пятнадцать и каждый занимал по два кресла. Около десятка американцев -- доктора Де Борна с молодой женой, Учителя и Царя, который к тому времени стал академиком, развлекали по программе, предусмотренной для гостей ЦК Компартии Грузии -- шумно расположились в автобусе, преувеличенно громко и взволнованно спрашивая друг друга, где пропадала ночью Кэрол. Два профессора из Учителева института и Кузьма, просидевшие с американцами всю ночь в московском аэропорту "Домодедово" и поившие их водкой, чувствовали себя старинными друзьями чужеземцев и ревниво относились к моим контактам с ними. Даже Кузьма, взявший шефство над Кэрол и усевшийся в кресло рядом, пресекал мои попытки переброситься с ней парой слов, тихо матерясь и грозя кулаком.

Чекист из местного ГБ, представившийся сотрудником министерства здравоохранения, и интуристовский гид-переводчик дополняли состав ковчега.

Мы отправились натощак: через два часа езды нас поджидал завтрак в доме одного из моих аспирантов по прозвищу Склифосовский.

Через двор Склифасовского в маленьком городишке неподалеку от Телави протекал горный ручей с голубоватой ледяной водой, громко шурша галькой. Тутовое дерево роняло спелые ягоды на длинный стол, накрытый скатертью. Склифасовский-отец, наплевав на мои строгие команды и страстно желая потрясти чужеземных гостей кахетинским гостеприимством, а соседей -- живыми американцами, уставил стол кушаньями и випивкой, вовсе не предназначенными для завтрака и в таких количествах, что мысль о быстротечной закуске казалась кощунственной.

Я сразу понял, что нас поджидает долгое кахетинское застолье, в котором следовало поочередно пить за гостей, за страны, за дружбу, за медицину, за успех проблемы в целом и отдельных ее направлений; потом наступала череда традиционных тостов: за родственников, за детей, за друзей, за мертвых, за живых, за этот дом, за дом в Тбилиси, за хозяев, за тамаду; далее следовала череда ответных тостов... Вся процедура должна была занять 5-6 часов. Однако свернуть завтрак и расправиться с ним в течение 30 минут означало не просто смертельно обидеть Склифосовского-старшего, но пошатнуть его авторитет в глазах соседей, напряженно поджидавших американцев.

Я мучительно размышлял, а голодная публика, следуя моей жесткой инструкции без команды не покидать автобуса, сквозь окна тревожно глядела на заваленный едой и выпивкой стол.

-- Батоно С-склифосовский..., -- начал я, не замечая от волнения, что обращаюсь к отцу с кликухой сына.

-- Гурам! Батоно Бориа! Гурам!- перебил он меня, обидевшись.

-- Да, к-конечно! П-простите, Гурам! Но если мы с-сейчас сядем за этот стол, то п-порушится вся поездка. Ваш с-сын вместе со мной входит в с-состав международного оргкомитета С-симпозиума, и нам всем с-сильно не поздоровится.

-- За Ираклыа нэ валнуйса, дарагой. Он видэржит, -- успокоил меня отец, и я вспомнил, что Склифасовский-младший за драку в ресторане отсидел, еще будучи студентом, почти год в тюрьме...

-- Давайте с-сделаем так, Гурам! -- начал я, уводя отца от автобуса. --Ваши домочадцы б-быстренько накроют п-подальше от этого большого отдельный с-стол для фуршета, без с-стульев, на 5-7 человек: т-только холодные закуски, зелень, вино и по рюмке чачи, а я пока п-побеседую с публикой в автобусе про успехи п-пересадки с-сердца в Грузии.

-- Вай мэ, батоно Бориа! Ых там болше дэсиаты! -- заныл Гурам.

-- Гурам, г-голубчик! Вы хотите н-неприятностей с ЧК? З-зарядите еду для пяти человек. Этого хватит всем. Мы с-спешим! -- закончил я и двинулся к автобусу.

-- Шени дэдац могит хнам! Я этой КГБ мамуибал! -- сказал Гурам и поспешил в дом. С завтраком мы управились за час.

Помягчев после обильной еды и чачи, мы глядели на холмистые виноградники вдоль дороги через окна интуристовского автобуса, вполуха слушая гидшу. Мне удалось переправить Кузьму поближе к красавице грузинке, и он использовал паузы в ее монологах для ухаживаний, а я сидел рядом с Кэрол, слушая ее рассказ о лаборатории в Цинцинати, о нестойких эндотелиальных клетках, о возможных способах выращивания клеточных культур, о педике-муже, таскающем в дом музыкантов поп-групп, о безуспешных попытках из мести заняться лесбийской любовью или стать синим чулком... Ее откровенность, казалось, требовала ответных шагов...

Мы заехали в дом-музей Ильи Чавчавадзе, грузинского Чернышевского. Его дочь Нина была замужем за Грибоедовым, который после свадьбы отправился послом в Турцию и сразу погиб, оставив печалиться в одиночку девочку-жену.

Потом было несколько церквей, построенных еще в третьем веке первыми грузинами-христианами. Современные грузины бережно и нежно относятся к церквям, стараясь не делать в них складов горючего или сельских клубов, и берегут фрески. Атмосфера сохраняемой старины, очень древней не только по сравнению с юной Америкой, но даже старушкой Европой, замечательная архитектура церквей-крепостей, своеобразные, почти лунные, холмистые пейзажи и постоянно улыбающиеся гостеприимные кахетинцы, создавали у нас ощущение нереальности, странно неземной обособленности этого необыкновенно прекрасного упорядоченного мира, окружающего нас. Мы перемещались из церкви в церковь с просветленными лицами

-- Жизнь -- это поддержание порядка в окружающем хаосе, -- вспомнил я и сказал это по-английски.

На винодельческом заводе, где нас поджидала дегустация и вручение подарочных наборов коллекционных вин, мы чувствовали себя сентиментальными романтиками, путешествующими по прекрасной планете. А когда в одной из церквей выступил детский хор, самозабвенно исполнивший старинные грузинские псалмы, слезы потекли из восторженных глаз американцев, буравя светлые тропинки в толстом слое дорожной пыли...