Владимир Колковский - В движении вечном

Это только и есть сейчас один такой единственный деятель в цеху пятьдесят, как их новый старший технолог на робототехнической линии, который может расхаживать напролет рабочую смену целиком вразвалочку, спать на ходу в шапку и доказывать другим без конца одно и тоже:

— Здесь от меня все равно ничего не зависит!

Еще и прибавляя при этом частенько с ухмылочкой:

— И ради этой двадцатки…

Вряд ли это у него искренне, лишних денег ведь ни у кого нет. А, впрочем, может у него папка-мамка крутые, может еще и побольше сынку на кармашек каждый месяц приплачивают. Видал и таких Валера, видал еще в институте. Приехали они, студенты как-то раз «на картошку» в колхоз, старший и говорит одной такой вот принцессе:

— Хорош, Людка, сачкуем по-черному…

А она ему в ответ гонорово:

— Мне маманька строго-настрого приказала не перетруждаться здесь очень. Если что, она мне доплатит!

А вот ему, Валере Ушкову, доплачивать совершенно некому. Старики-родители на пенсии давно, да и какая там пенсия, колхозники бывшие. Что с них возьмешь, картошки мешок разве да сальца-колбаски раз в год, когда кабанчика заколют — им и самим-то подчас не мешает деньжат подбросить на старость… В общем, кому как, а немалые, совсем немалые для Валерки Ушкова денежки двадцать рублей, когда молоко-хлеб в магазине по двенадцать копеек, а курятины кг два с полтиной… На двадцать рублей, если с умом, целую неделю даже очень запросто прожить всей семьей можно.

Ему ведь, как и другим старожилам в цеху пятьдесят, уже сейчас это видно: нет, не задержится надолго здесь новый технолог. Романтик он абстрактный, в облаках витает, а здесь человек сугубо земной, ушлый нужен. Все механизмы-винтики, двигающие сверху донизу, он вживую прочувствовать должен, пропитаться насквозь ими. Только тогда ты здесь одной крови, только тогда ты здесь по-настоящему своим станешь.

Все эти разносы на планерках-диспетчерских еще и ничего бы. Конечно, кому охота стоять вот так на людях мокрой курицей да истошные вопли от начальства выслушивать, но, пообвыкнув, можно запросто и фигу в карманчик с улыбочкой выставить. Мол, пошуми, пошуми-ка ты, дядя, потряси бородой да слюнями на ветер по брызгай, пар свой горячий на вольную волюшку выпусти… Если бы только не вот это, катастрофическое:

— Ну-ка, Наталья Сергеевна, запишите-ка ему в протокол на балансовую…

Страшнее, страшнее всего, когда твои денежки кровные, до последнего рублика, до копеечки единой наперед просчитанные и аккуратно по полочкам нужным хозяйски разложенные — вот так и одним махом! Система оплаты на «Интеграторе» предельно простая: оклад плюс половина оклада премиальных ежемесячно полагается. Вот эта-то половина премиальная как раз и есть она, та самая знаменитая «прогрессивка». Оклада тебя никто ни лишить, ни убавить не может, такое здесь железное правило, а вот прогрессивочку могут срезать и целиком, догола, хоть до последней копеечки. А 225 и 150 рублей, положим, для Валеры Ушкова разница катастрофическая. Не дай Бог подвесят все сто на балансовую — на молоке да на ребячьих шоколадках экономить придется.

Начало начал в цеху пятьдесят прогрессивка. Во имя ее здесь и процессы движутся, вокруг нее здесь и твердь земная вращается.

Вот он, технолог новый теперь только ходит по цеху и всем что-то доказывает. А кому они нужны его доказательства, когда все и так всё прекрасно знают. Известно ведь каждому в цеху пятьдесят, что робот этот дело совсем-совсем новое, как говорится, и конь еще не валялся — когда здесь еще хоть что-то наладится! Когда здесь хоть маленький прок, а до тех пор ты и только ты здесь крайний, до тех пор ты и только ты здесь отвод, ведь на то ты и поставлен здесь, чтобы за все и про все быть в ответе.

Многих коллег-приятелей, цеховиков записных, битых на этот комплекс робототехнический чуть ли не силком гнали. Да и за его Валеру Ушкова одно время в навалку взялись, по самой что ни есть полной наехали. Мол, и кому, как ни тебе здесь дела наводить, с твоим-то опытом… И двадцатку к окладу сулили, и деньжат премиальных к праздничку, ну да ведь не с такой же работкой! Вот если бы рябчиков семьдесят-восемьдесят сверху к окладу накинули, вот тогда он бы еще и подумал…. Можно, можно, в принципе, и на роботе этом зарабатывать де-нежку.

Учил его не раз Валера, и старожилы другие учили:

— Первое дело у нас то, что начальник сказал. Думай поменьше! Много ли, мало ли проку — это дело покамест десятое, а ноги под мышки, и полный вперед исполнять… Слушай Наталью Сергеевну, бумажку на всякое дело имей. Бумаги, бумаги побольше! Пускай ты и видишь, положим, что с боку любого упека, ну нет вариантов без палочки сказочной… Пускай ты даже и видишь, что сама конструкция не позволяет так скоро наладить, а все равно! — все равно акт на доработку пиши…. По мелочи просто бумажку пусти, а есть толк, нет его — это еще когда прояснится… И время выиграешь, и начальство заприметит обязательно: ага, старается парень, значит наш человек… Ты пойми: цех, производство живое — край особый, и если хочешь здесь жить, то должен и законы принять.

А ему, начальству-то бумажонка эта ведь тоже как воздух, сверху на время хоть чем-то прикрыться… Мол, мероприятия — вот, налицо они! — значит и дело подвинется, надо чуток обождать… Потом видишь, что время подходит — еще бумажонку по кругу пускай, и так до упора тяни, до самой развязочки… Сдерут, сдерут, ясное дело по любому с тебя прогрессивку, раз ты нынче громоотводом здесь, но не полтинник-сотнягу, как сейчас, а пятнадцать всего, ну, пускай двадцать процентиков… А там, глядишь, еще и премию подкинут к праздничку за усердие твое, за покладистость, чтоб только почувствовал разницу… Носится, конечно, вдвойне по любому придется, но дело стоит того, сам! — сам увидишь потом, когда глянешь в расчетный.

Отвечает однажды:

— Да я и рад бы… И рад бы, положим, Валера, да только картинка одна… Ведь как в другой раз? — другой раз и вправду раскинешь мозгами: ну и черт те бери! Ведь и впрямь без толку мыльную пенку пузырями пускать, не прошибешь ты лбом стену, буду как все! Буду как все на работу ходить… И в ту же секунду картинка, картинка та самая встает, как в кино, наяву перед взглядом… Значит, комнатка… комнатка серая, душная, мрачная, два ведерка обычных на лавочке… одно порожняком, другое водой до краев полное… И я вот из одного в другое водицу эту сырую переливаю и лью, переливаю, и лью… Вот так вот дебилом дубовым, беспросыпу и переливаю, и лью… Читал я где-то когда-то, Валера, пытка самая изощренная была в древности, переливать заставляли вот так без конца… И что? — только денек-другой человечек и выдюжит, а после… Разве можно всю жизнь так, Валера?

Говорил тогда как-то странно он, с остановками частыми. Вроде и вдумчиво, но и с улыбкой рассеянной, в шутку, всерьез ли… не понять. Не понять совершенно.

Одно лишь сразу понятно стало Валере Ушкову.

Ненормальный человек этот новый технолог. Ненормальный.

Ведь не до залетов таких умственных человеку нормальному. У нормального человека и повседневной житейской конкретики невпроворот вечный, у нормального человека против залетов таких умственных уже где-то на генетическом уровне иммунитет железобетонный заложен. Где-то там внутри у него задвижка мгновенно срабатывает, как только мозги чересчур в небеса залетели: «Стой-ка, стой-ка, дружок, на попятный! На попятный, а ну-ка, а ну-ка, сходи…»

Что тут такому еще посоветуешь?

Конец тут и так виден Валерке Ушкову:

— Пойдешь ты, философ, кирпичи таскать скоро! — усмехнулся всерьез он. — Хочешь на спор?.. А там на морозце ядреном и мыслям в высях воздушных куда как сподручней… Там и дружков по натуре отыщешь.

Договорив, на часы мельком глянул. Руками всплеснул, за голову схватился:

— Эх, растрепался с тобой! Ты… ты куда счас?.. Я так бегом на четвертый.

Но на ходу оглянулся, напоследок с усмешкой бросил:

— А про кирпичи ты подумай!

Вьюнок Виктор Павлович — начальник цеха пятьдесят. Ростом он невысок, коренаст и сухощав очень. Лицо овалом вширь на короткую шею положено, а колпачок полотняный и низкий его еще больше приплющивает — когда Виктор Павлович в своем голубом служебном халате семенит торопливо по цеху, то издали кажется, что это листик широкий голубенький ветерком свежим прямиком на вас гонит. Бегунок по натуре он, он всегда семенит и несется куда-то, он все делает порывисто, быстро и, даже за столом своим сидя, сжавшись в упругий комочек, строчит на бумажном листке до невозможности быстро… И документы читает, как мельком, словно выхватывая взглядом мгновенно и цепко самое важное.

Своей характерной контрастностью Вьюнок Виктор Павлович наверняка переплюнул бы с гаком и того самого гоголевского чиновника, который так важен и строг с подчиненными, а с высшим начальством лишь лебезит да смеется. Когда, к примеру, новый старший технолог на робототехнической линии замечает начальника цеха пятьдесят рядом с директором завода Сомовым, то ему сейчас же и невольно вспоминается один известный еще с ребячества сказочный фильм. Вернее лишь эпизод его маленький: