Амос Оз - Уготован покой...
Между прочим, в этом виноват и ты тоже. Никуда не денешься. Будь я сейчас на твоем месте, железной рукой заткнул бы все эти завывания по радио, да и рекламу тоже: с утра до ночи вся страна залита этой музыкой чернокожих, полной секса, отупляющей чувства, пробуждающей желание убивать. Барабаны из джунглей, джаз, рок-н-ролл, словно все мы прибыли в Израиль, чтобы восславить здесь леса Африки и превратиться наконец-то в каннибалов. Словно и не было никогда ни Хмельницкого, ни Петлюры, ни Гитлера, ни Бевина, ни Насера. Словно собрались сюда мы, последние остатки еврейского народа, со всех концов света только для того, чтобы устроить здесь какую-то оргию.
Ладно. Не станем сводить счеты. Ты тоже устал от борьбы с недобрыми веяниями… Вот и старший сын мой явился на днях ко мне с сообщением, что гараж — это не для него. И кибуц тоже не для него. И Эрец-Исраэль, при всем уважении к родной земле, это всего лишь «медвежий угол» в огромном мире. И в этот огромный мир он должен уйти, чтобы многое испытать и пережить, прежде чем выбрать жизненный путь. Некое философское озарение снизошло на него с небес, и он пришел к ошеломляющему выводу, что живем лишь один раз и жизнь коротка. Не более и не менее. И что его жизнь принадлежит лишь ему самому — ни державе, ни кибуцу, ни движению, ни родителям. Вот так.
«Привет гениальному философу, — сказал я ему, — где это ты вдруг так поднабрался знаний в этой сфере? Слушая джаз по радио? Читая спортивные газеты? В кино?»
Ну, а он пожимает плечами и молчит, как колода.
Кстати, я, конечно же, не снимаю вины и с себя. Меа culpa. Моя вина. Я грешен перед ним и перед его младшим братом Амосом. Пока они были детьми, я занимался великими делами, ворочал горы в нашем движении и партии, а детей перепоручил «коллективному воспитанию», как это принято у нас в кибуце. Кстати, ты можешь мне не отвечать, но ведь и ты, похоже, не обрел большого счастья. Посеяли мы ветер, как говорится, и пожинаем бурю. Но истинная вина лежит все-таки на Давиде Бен-Гурионе, и только на нем: он был одержим идеями «ханаанства», движения, цель которого — возродить черты древнейших жителей этой земли. Бен-Гурион всеми силами стремился к тому, чтобы выросли у нас степные волки вместо учащихся религиозных школ, и тем самым способствовал тому, что возникло здесь поколение людей, подобных библейским персонажам, вроде жестокого Нимрода или воинственного Гидеона. И Маркс, и Фрейд, и Эйнштейн — это в прошлом, равно как и Иегуди Менухин, и Яша Хейфец; нет более Аарона Гордона с его «религией труда», нет Дова Борохова и Берла Кацнельсона, великих идеологов рабочего движения в сионизме, но отныне и навсегда грядут Иоав и Авишай, сыны Цруи, Эхуд, сын Геры, Авнер Бен Нер, загорелые невежды, научившиеся воевать. И что же вышло из этого фокуса-покуса? Навал Кармельский, говорю я тебе, тот, о котором, как ты помнишь, сказано в Священном Писании: «Каково его имя, таков и он. Навал (подлец) — имя его, и подлость присуща ему».
Да разве сам ты не окружен со всех сторон подобными молодчиками с кулаками (извини за русское слово), дикарями, которых Бен-Гурион выдернул из земли сельскохозяйственных поселений, крепкотелыми львами, распущенными силачами, тупоголовыми жуликами, этакими обрезанными казаками (опять приходится вспоминать русский), этакими воинственными всадниками — детьми пустыни, сошедшими с библейских страниц, татарами, рожденными в лоне Моисеева Закона. Не говоря уж о всяческих подлецах из молодых карьеристов, лощеных проходимцах с дипломами в кармане, мерзавцах в костюмах, с серебряными булавками в галстуках, вызывающе элегантных на американский манер или франтоватых, как английские денди, — не то, что ты да я, которые были негодяями-провинциалами, еврейскими религиозными разбойниками, одержимыми Мечтой, влюбленными в Идею. Ну, вот тебе образчик принятого между нами стиля общения. Не сердись: я ведь пишу тебе от всего своего взволнованного сердца.
У меня нет ни малейшего намерения ссориться с тобой. Мы уже предостаточно бранились и ссорились друг с другом. Хотя не стану отрицать: я тебе не завидую. Возможно, было бы хорошо — для пользы дела, — если бы я оказался на твоем месте: ты уступаешь и прощаешь, я же, с присущей мне жестокостью, немедленно и безжалостно покончил бы с этой разнузданной вакханалией. Но я тебе не завидую, напротив, сочувствую от всей души. И какое счастье, что я свободен от этого груза, что сижу я сейчас, как говорится под своей виноградной лозой, под своей смоковницей. Однако я чувствую, что и у тебя есть какой-то затаенный уголок души и твое сердце болит и плачет, все еще не в силах забыть берега озера Кинерет. Сердце, оно знает, да вот язык не поворачивается произнести, что потерпели мы сокрушительное поражение, от которого не оправиться. Вселенский разгром. Все потеряно, Эшкол. Всему конец, геэндикт, как говорится на идиш…
Пора мне прекратить все эти разговоры вокруг да около. И перейти к сути дела, не дающего мне покоя: мой сын.
Кому, как не тебе, должно быть известно, что ни разу в жизни, ни разу за все эти годы Иолек Лифшиц не просил у тебя никаких коврижек и поблажек. Напротив, именно я, как говорит пословица, накормив тебя горьким, поил на закуску уксусом. Когда кибуцное движение переживало время раскола, я написал статью, направленную против тебя лично, в которой пригвоздил тебя жестоким словом «жонглер». А нынче, в разгар «дела Лавона», я написал, что ты, Леви Эшкол, продал свою душу. И клянусь жизнью, слов своих обратно не беру. Пусть простит нас Тот, перед лицом которого все это не выглядит легкомысленными шутками. Но, Эшкол, дорогой, разве все мы не были жонглерами? Разве и вправду в простоте своей не продали мы души? Разумеется, не в погоне за наживой, не ради благ и удовольствий. Мы, если будет мне позволено так выразиться, продали души наши во имя Небес. Именно об этом я уже говорил: «Мы были теми тридцатью шестью злодеями, на которых держится мир». Вот так. Снова я отклонился от столбовой дороги.
Вернемся, с твоего позволения, к моему сыну. Я имею в виду моего первенца, Ионатана. Только разреши мне изложить вкратце очень длинную историю: тут у нас, в кибуце Гранот, рос парень, получал витамины, загорал под солнцем, но почему-то вырос он таким чувствительным и стеснительным, словно цветок-недотрога, настоящий файншмекер, как сказали бы на идиш. Все остальное ты можешь представить себе сам: отец — общественный деятель, отстаивающий «принципы» и все такое, а мать, ну… Хава. Возможно, ты ее когда-то встречал. Изломанная душа, в которой притаилось целое осиное гнездо. Между прочим, нас хорошенько поджарят в аду на медленном огне за то, что досталось нашим подругам. На своих плечах вынесли они наши революции, нашу борьбу за освобождение всего человечества. Своей кровью, своим материнским молоком заплатили они за наше горение.
Вдобавок ко всем бедам неожиданно влюбился парень в какую-то странную девушку, апатичную и, возможно, — я пишу это, надеясь на полную конфиденциальность, — к тому же несколько отставшую в умственном развитии. И создали они семью. Ничего я не понимаю в этих современных Любовях. А затем случилась у них какая-то гинекологическая трагедия. Оставим подробности в стороне: чем мы тут можем быть полезными…
Короче, детей у них нет, большой любви нет, душевного спокойствия, по-видимому, тоже. И теперь парень ищет для себя — как бы это сказать? — некую цель. То есть собирается, похоже, отправиться далеко-далеко, чтобы «найти себя», или «реализовать себя», или еще что-то в этом роде. Сам черт здесь ногу сломит. Я в сильнейшей тревоге: мой мальчик пропадает. Вот и еще одна потеря — мой мальчик. Ты сам понимаешь, что я не сдался так уж легко: мы много спорили, я убеждал и по-хорошему, и по-плохому, вцепился в него из последних сил. Да ведь силы-то наши, Эшкол, почти на исходе. Ты сам знаешь, сам тому свидетель. Что мы в их глазах? Этакие безнадежно больные старики, греховодники, чье время прошло, диктаторы, снедаемые жаждой власти. Короче, парень стоит на своем: решено и подписано, что жизнь он меняет бесповоротно.
Ты спросишь, из какого теста сделан парень. И я отвечу тебе с полной прямотой: щедрая душа, отличная голова, доброе сердце. Вот только искорки не хватает. Пожалуйста, не улыбайся на этом месте со своей обычной доброй хитринкой, словно говоря: «Ну, это свидетельство заинтересованного лица, свидетельство отца, защищающего своих сыновей». Я способен написать о своем сыне без всяких уверток. Да и кредитом, пусть небольшим, я еще у тебя пользуюсь. Прости меня, но я пишу все это кровью сердца… Да, забыл сказать. Он умеет играть в шахматы. Даже достиг в этом немалых успехов. Стало быть, парень не глупый, не какой-нибудь хам (опять приходится прибегать к русскому).
