Алексей Рачунь - Перегной
В пустынного цвета жарком мареве - полубреду я падал на землю и вскакивал на ноги. После опять катался по земле, разломал забор и разбросал поленницу. При этом я кричал, но крика своего не слышал. Потом я перепрыгнул через забор и куда-то побежал. Как меня крутили я помнил смутно – в калейдоскопе смешались и завертелись я с жердиной, набегающие на меня люди, брошенная кем-то на меня простыня, катание по земле, драка с кем-то, закручивание и вязка рук. Затем полная тишина.
Пришел в себя я уже на топчане, том же самом, с овчиной, в сторожке учительской избы. На голове у меня был холодный компресс, во рту привкус какого-то кислого лекарства и жажда, хлестким кнутом пластающая гортань. Я попросил пить и мне поднесли чашку.
Приподняв голову я увидел все ту же синеокую учительшу, заботливо державшую глиняную плошку.
- Извините. Не бойтесь меня. Я больше не опасен. – Просипел я.
-Тише. Тише. Вам нельзя волноваться, - учительница умоляюще смотрела на меня.
- Вас кажется зовут Софья?
- Да.
- А меня Виктор.
В следующий раз я проснулся от жуткой головной боли. Башка трещала крепчайше, а тело было разбитым, как после разгрузки вагона с песком. В избе было темно и я с трудом, не зажигая света, отыскал сигареты и выполз на улицу. Там, на крыльце, вдыхая отравленный дым в пополам с ядреным, настоянным воздухом местных окрестностей я постепенно приходил в себя.
То, что до меня вчера дошло в один момент и сразу жахнуло по мне громом и молнией, выстраивалось теперь в цепь событий и аккуратно распихивалось по ячейкам головного мозга.
Толян, шакалья его душа, привезя учительницу из города, поехал по своим барыжьим делам. И наверняка навел обо мне справки. Покончив с делами – заехал попрощаться с учительницей и заодно устроить мне какую-нибудь пакость. Хотел, сука, чтобы я поупрашивал его, поунижался, понабивался в попутчики. А он бы мне выкатил неподъемный счет за перевозку. И вновь пошла бы волна унижений, упрашиваний. И все это на виду у учительницы, у бабы.
Знал Толян, что уехать – для меня первое дело. Жизненное. Что до зимы, до холодов, мне тут ждать не резон и все правильно рассчитал. Вот только потом то ли передумал, то ли Софья-училка, по глупости, не разглядев, кто это там спит на лежанке, сказала ему, что никакого Виктора здесь нет. Короче, так или иначе, но Толяна уже след простыл и куковать мне здесь предстояло до его следующего приезда. Попал я в заколдованный круг и никак не могу из него выбраться. Брожу, брожу вокруг да около, как лешак по болоту, а на твердую землю выйти не могу. Паскудно как все обернулось. Да и истерика моя туда же. В глазах учительницы вистов она мне точно не добавила.
А небо уже светало и стали вырисовываться учиненные мной разрушения. Разваленная и расшвырянная поленница, повалившийся, разломанный забор. Далее все, как и моё будущее, тонуло во мраке. Но там точно было еще немало наломанных дров. Стучать было не ко времени – еще все спали, и я тихонько стал складывать на место поленницу. Какое-никакое, а занятие. Хоть как-то, но отвлекает от тяжелых мыслей.
Когда поленница была собрана, на улице совсем рассвело. Утро было ясным и блистало чистотой и новизной, как лицо проплакавшегося и умытого ребенка. Свежая от росы, сочная трава шелково стелилась вдаль по окрестным лугам, предметы обрели резкость как на старых фотографиях, таяла чуть видная синеватая дымка, стекленел прозрачный воздух и щебетали птицы.
- Идемте завтракать, Виктор, - позвала меня с крыльца Софья. – Бросьте стесняться и маяться под окном, как бессоница.
Она упорхнула в дом, а я, повинуясь судьбе и чужой воле, как и положено приживалу, поплелся уныло следом.
- Вы как меня вспомнили вообще? – Спросил я после получашки чая, двух карамелек и неловкой паузы.
- А что тут сложного?
- Ну мне показалось, я достаточно изменился за последнее время.
- Да нет, что вы.- Софья мялась, видно было, что ей тяжело сформулировать мысль правильно и дипломатично. - Просто, вы поймите, я не хочу вас ничем обидеть, такое редко забывается - вы меня тогда, если честно, очень удивили. Сидит такой слегка помятый молодой человек, ведет непринужденную беседу, и вдруг…
- Что вдруг?
- Взрыв эмоций, фонтан чувств, хлещущая наружу ну, я не знаю, какая-то средневековая, как у идальго, спесь. И все это внутри, все это жжет, а лицо бесстрастно. Только глаза выражают, как бы это сказать, унижение. И терпеть это нет сил, и нет самозащиты от этой обиды никакой, нет действия, нет опыта в такой ситуации. И вот-вот это все прорвет как вулкан, как Везувий, и этим извержением похоронит вокруг все живое. И, как следствие, человек, давя в себе эту стихию, щадя жизни и разум других живых существ рядом, бежит прочь, чтобы предаться своему гневу, начать саморазрушение. Такое, знаете ли, Виктор, вряд ли забудешь.
Она помолчала, потупив глаза, потеребила край скатерти. Потом вскинулась.
- Я ведь тогда, когда вы убежали внезапно, сразу же как-то поняла – случится что-то плохое. Просто состояние у вас такое было. И после уже, от первого испуга оправившись, поняла как вас обидела. Долго вас ждала, чтобы извиниться, а вас все не было. Ходила, искала вас. Спрашивала. А вы, как сквозь землю... И оттого мне было еще хуже. Так что теперь, когда мы, случайно и счастливо, внезапно встретились – хочу просить у вас прощения.
- Пустое, - я махнул рукой, - я тогда конечно сильно обиделся, и, как вы верно угадали, попал в очень неприятную череду злоключений. Но вас не виню. В вашем монологе прозвучало слово спесь. Оно и является определяющим. Так что ни в чем себя не вините. Не надо. Кому из нас двоих и следует просить прощения, так это мне. За то, что я вчера тут устроил. Покорнейше прошу – простите. Я немедля поправлю все разрушения, поленницу вон видите, уже сложил, извинюсь перед жителями, которым тоже доставил неудобства, а перед вами за тот ужас, за то что омрачил вам приезд, вообще готов голову уложить на плаху и подставить под топор. Отсечение беспутной головы – лучшая воспитательная мера для меня.
Софья засмеялась, точь в точь, как тогда, в момент нашей первой встречи. Она смеялась, и не собиралась останавливаться. Я же, весь красный от смущения, стремглав выскочил во двор и полетел к сараюшке с инструментами.
К вечеру, когда я все поправил, и подумывал уже было, куда бы мне, ко всем чертям, податься, Софья сделала мне предложение побыть при школе кем-то типа сторожа или подсобного рабочего. Предложение было сделано столь деликатно, что не оставалось никаких сомнений в том, что она его долго и тщательно обдумывала.
Мне же, в моем положении, обижаться было не след. Как мог, я поблагодарил хозяйку:
- Я очень вам признателен, еще раз приношу и прошу принять извинения за причиненные неудобства и уверяю, больше я вам хлопот не доставлю. Более того, буду надежным помощником все время моего нахождения здесь. Впрочем и это, думаю, продлится недолго. Я буду искать и найду способ отсюда выбраться. Ибо выбираться отсюда мне очень нужно.
На том и порешили.
Часть третья. Бытие.
1.
В оставшиеся до начала занятий дни Софья навещала учеников. Она пояснила, что проводит среди них что-то типа тестов, определяя что ученик забыл за лето, а что помнит. Работала с каждым индивидуально, сопоставляла полученные данные и писала учебные планы. Было видно, что работу свою она любит и относится к ней добросовестно. Этакая подвижница-народница, со своими мечтами и идеалами, взятая из века девятнадцатого и перенесенная в сегодняшние дни.
Я тоже не отлынивал, готовил школу к зиме, и ходил на сторонние заработки. Круг моих знакомых в Молебной неустанно ширился, а репутация росла. Даже моя истерика мне нисколько не навредила. Видимо такие вещи легко прощались деревенским обществом, которое списывало их на придурь. Для деревни важнее была проблема пьянства. Я же, несмотря на то, что со мной и расплачивались иногда самогоном, проходил по разряду непьющих. Ибо днем не пил, а работал. Это и было в деревенском понимании самым важным.
С хозяйкою встречались мы только за ужином, делили нехитрую деревенскую трапезу, и болтали о всяком - разном. Обычный, ни к чему не обязывающий треп, какой бывает у случайных попутчиков в поезде, волею случая сведенных вместе и вынужденных какое-то время это соседство терпеть.
Похоже мы оба смирились с нашей ролью случайных пассажиров и обоим, от осознания того, что встреча эта – чистая случайность, было легче. По крайней мере мне так казалось.
Да и Софья временами мрачнела и, задумавшись, как бы подвисала. Видя эту озабоченность, какую-то накатывавшую временами угрюмость, я старался ничем хозяйку не донимать и вообще как можно меньше попадаться на глаза. Потому и проводил обычно все вечера, да и далеко за полночь на берегу пруда. Держался подальше от вагончика, сидел на бережку, щурился на поплавок, и дымил сигареткой.
