Макс Фрай - Одна и та же книга

И только зима была давным-давно, вот это — чистая правда. И хорошо, что так.

Мой папа, прошедший всю войну, с сорок первого по сорок пятый, дважды раненный, оставшийся в живых исключительно по причине невероятного везения (думаю, впрочем, такое может сказать о себе всякий уцелевший в той войне солдат), когда речь заходила о ратных его подвигах, вспоминал по большей части смешные какие-нибудь истории, дурацкие эпизоды, с удовольствием перемежал их совершенно раблезианскими перечнями съеденного и выпитого (это уже в дни наступления, на вражеской территории, ясное дело). На прямой вопрос, впрочем, однажды честно ответил: да, было страшно, а как ты думаешь, стреляют же, грохот, и все время убивают кого-нибудь совсем рядом, вот только вчера ходили с ним купаться, а сегодня его — на кусочки, а ты почему-то целый, еще бы не страшно, скажешь тоже, эх ты.

В моей детской голове все примерно так уложилось: когда людям страшно, они очень много шутят, смеются, попадают все время в нелепые какие-нибудь истории, может быть, даже нарочно, чтобы отвлечься. Поэтому война — веселое дело, но только потому, что страшное. Иных причин для веселья нет.

Это, понятно, вовсе не самое важное про Великую Отечественную и любую другую войну. Просто так оказалось, что вот именно для меня, тогда (и здесь, и сейчас) — самое важное. Потому что всякая человеческая жизнь — тоже веселое дело, и ровно по той же причине. Быть живым человеком на этой прекрасной земле, как ни крути, — подвиг, даже в мирное время. Скромный, почти бесполезный подвиг, но все-таки. Если бы папа не научил, что, когда страшно, надо смеяться и смешить других, давным-давно можно было бы рехнуться, а так — ничего.

Толком не распроснувшись, выскочить из дома, выпущенной наудачу стрелой мчаться неведомо куда, утратив спросонок давешние четкие представления о цели, бескорыстно наслаждаясь полетом, с по-утреннему хмурым лицом, но захлебываясь внутренним смехом, как ледяной газировкой, утирать рукавом мокрый лоб, радоваться телефонному трезвону, как колокольному, — изредка нужно начинать день именно так. Лететь, почти не касаясь земли, ехать по внезапно опустевшему городу, ни единой автомобильной пробки не встретив на своем пути, или просто бежать и прибежать наконец куда-нибудь, не приходя в сознание уладить все свои дурацкие дела на тысячу лет вперед, пулей обратно, на улицу, рухнуть на согретую солнцем лавку, перевести дух, обнаружить, что где-то неподалеку нынче косили траву и запах ее ластится к ноздрям, просится внутрь — грех не впустить такого гостя. День только начинается, а у нас уже все получилось, черт его знает, как и почему, и — ура!

Это был три тысячи семьсот сорок восьмой способ приманить удачу. Спасибо за внимание.

В старом, хорошем анекдоте ребе находит кошелек в субботу, когда работать, в том числе и поднимать лежащие на земле вещи, ему никак нельзя. Тогда он возносит молитву, и случается чудо: вокруг суббота, сверху и снизу тоже суббота, а на малюсеньком пятачке, где находятся ребе и кошелек, — четверг. И — voila.

На первый взгляд это история о плутовстве, о сокрушительной победе человеческого разума над запретами и ограничениями, о вековечной мечте человечества торговаться (и сторговаться) с Богом, а если очень повезет, то и надуть Его, а что ж.

Но это только на первый, очень поверхностный, взгляд.

На самом деле это, конечно, история о правилах, исключениях из правил и сокрушительной силе человеческого духа, которая — не только единственный ключ, инструмент и метод для всякого желающего стать этим самым исключением, но и конечная, вернее, подлинная, хоть и редко осознанная цель такого финта ушами. Извечная мечта человека летать, как птица, — не столько мечта о самом процессе полета, который почти для всякой птицы дело повседневное, обыденное и совершенно лишенное романтики. Тут важно совсем другое: полет бескрылого существа — апофеоз победы над непобедимым Правилом, исключений из которого вроде бы быть не может. Всем четвергам четверг посреди всеобщей принудительной субботы.

Я все это к чему? Да черт его знает. Просто сегодня четверг. Дело за кошельком; впрочем, есть в мире вещи поважнее, чем кошелек, но это, конечно, дело вкуса. Сегодня четверг, повторяю. Четверг.

Май, помимо всего, еще и бесконечный праздник для обоняния; в этом смысле разве что сентябрь может с ним сравниться, да и то не во всяком городе. Запах цветущих вишен смешивается с запахом дыма, который неведомо откуда, но непременно появляется по весне. Камни, отвыкшие за зиму от тепла, вдруг вспоминают, каково это — нагреться на солнце, — и пахнут с перепугу вовсю, этакие свежие неорганические цветы. Ветер с реки ничем не хуже ветра с моря, в мае по крайней мере. И если уж зашла речь о воде, божественно благоухает мокрый асфальт, политый в первый жаркий день из шланга. Рассказывать о том, как пахнет после настоящего дождя, даже пытаться не стану, это из тех чувственных переживаний, для описания которых нет слов в языках человеческих, а для языков нечеловеческих нет подходящей раскладки клавиатуры у меня.

И еще, и еще. В мае люди распахивают окна. Всякий прохожий имеет нефиговый шанс внезапно обнаружить, что из распахнутых окон пахнет чужой жизнью, неподдельной, без вранья — жареным луком, кремом для обуви, трубочным табаком, яблочным компотом, пригоревшим маслом и свежеструганым деревом. Вдыхать эти ароматы — далеко не всегда наслаждение, зато всегда приключение. Для носа, и не только, если повезет.

Полнолуние сегодня, полнолуние. Хороший ежемесячный повод выйти из берегов, каждому — из своих. Потому что всякий человек — океан, и глупо всю жизнь искренне считать себя лужей, пусть даже самой глубокой и непросыхающей в микрорайоне.

Вот так.

Жители Северного полушария наконец-то перестали жаловаться на холод. Скоро, того гляди, начнут жаловаться на жару; из года в год — так.

Все разумные люди при этом, в общем, понимают, что нет занятия более пустого и безрассудного, чем досадовать на погоду. Она — просто есть, дана нам в ощущениях, это одно из непременных условий задачи, которую мы решаем всю жизнь (ответ, в сущности, известен, никто не запрещает заглянуть на последнюю страницу учебника, но это не освобождает от необходимости продумать и тщательно прописать решение, которое, как известно, каждому — свое).

Так вот, погода. Ругать ее просто и, чего греха таить, приятно, а вот искренне наслаждаться всяким климатическим вывертом, расслаблять мышцы, впускать в себя ледяной ветер, как в пустой дом, натянутой струной звенеть в стылом февральском городе или, напротив, таять от немилосердного жара июльского солнца, блаженным ручейком утекать из-под собственных ног — почти никому не доступное искусство. Хотя казалось бы.

Иногда я думаю, что злокозненный климат только для того и дан нам свыше, чтобы мы учились не просто принимать обстоятельства такими, какие есть (это как раз многие могут — со скрежетом зубовным и скорбным лицом, закусив губу, вспомнив, как воспитывали в детстве силу воли), а искренне наслаждаться этими самыми обстоятельствами, черт бы их побрал, честно говоря.

Но надо, надо стараться. А если не получается, тогда уж — отставить бесполезное нытье, пускаться на поиски хоть какого-нибудь завалящего шамана, чтобы научил управлять погодой, вызывать дождь, рассеивать тучи, и все в таком духе. Некоторые мои знакомые горожане это умеют, ничего особенного, говорят.

Все это я к тому, что обстоятельства, наслаждаться которыми нет никакой возможности, надо изменять — любой ценой. Потому что нет ничего хуже беспомощности, которая, как говорят знающие люди, младшая, самая любимая сестренка смерти, а вы и не знали?

Птицы небесные, конечно же, не сеют, не жнут, но весь день при деле, вкалывают ради пропитания, шустрят, высматривают кто крошки, кто букашек, в драку лезут из-за любой малости, зато и кушают, и какают практически безостановочно. Словом, нелегка повседневная жизнь небесных птах.

Это я к тому, что если кого работа задрала, как оно часто бывает по понедельникам, помните, что даже евангельский символ беззаботности влип в заботы о корме так крепко, что нам и не снилось.

К тому же нам, людям, точно можно не бояться кошек, и это — отличная новость.

Формула «ты меня понимаешь» может означать практически все что угодно.

Например, ты меня понимаешь — значит, у нас, с ума сойти, схожие системы символов, так не бывает, батюшки-светы, убиться веником, давай же дружить навек.

Или ты меня понимаешь — значит, у нас разные системы символов, мы оба это осознаем и работаем в нужном направлении, и гляди-ка, получается, поэтому сейчас ты, кажется, действительно меня понимаешь — ну, насколько это возможно, но все равно почти невероятно, так не бывает, батюшки-светы, убиться веником, и все в таком духе.