Эльмира Нетесова - Колымское эхо

—    Муж ей помогает деньгами?

—    Нет! Он не собирается возвращаться в семью.

—    Но дети-то его!

—    Кого это чешет? Дети еще и ее.

—    А мои в деревне запили. Дерутся чуть ли не каждый день. Старуху свою к брату выпихну­ли. Совсем озверели.

—   Тебя чего это беспокоит? Пусть бесятся, как хотят. Когда ты на Колыму попала, кто из них вспом­нил, что ты еще жива и помочь бы не мешало.

—   Теперь они от меня помощи ждут!

—    Во им всем! По самое плечо! — отозва­лись девчата дружно.

—   Хватит на твоей шее ездить!

—Не дадим и не позволим! Пусть не наде­ются.

—   Тебе сына в школу надо собирать,— на­помнили хором.

—    А мебель сменить хотела! Или снова от­ложишь из-за них? Не дадим из тебя лепить дуру! — накинулись на Гальку, та умолкла.

—    Девчонки, в своей семье каждая разбе­рется сама. Чего вы ее клюете. Пусть обдума­ет! — встрял Бондарев.

—    А ты не лезь, старый козлик, в чужую сраку со своим носом. Мы лучше знаем, о чем ба­зар. Ее сестра живет, как сыр в масле катается. Когда мать умерла, она весь ее вклад сгребла

и Галке ни хрена не обломилось. Мы все в то время на Колыме мордовались. Ни у кого даже нижнего белья не было. Думаешь, та стерва помогла купить. Хрен в зубы, и не подумала.  Мы вскладчину выживали. А когда отдышались  после зоны, родня ощипать вздумала. Совсем стыд потеряли!

—   Так всегда бывает,— вздохнул Бондарев.

—           Игорь Павлович, мы сейчас уже спать ложиться будем. Ты выйди на кухню на минуту.

Л когда позовем, вернешься. Место тебе оставим посередине, чтобы не замерз,— смеялась Ритка.

—    Только ты нам расскажи что-нибудь на ночь, да и на прощание. Мы завтра уезжаем, сразу с утра. Больше пообщаться не получится. А жалко! Но надо домой. Там дети, семьи, заботы, увидим­ся ли когда-нибудь еще,— тихо сказала Надежда.

—    Земля круглая. Может, встретимся. Я тоже завтра поеду на Север, к полюсу, туда, где кон­чается трасса.

—    Зачем так далеко?

—   Там последние могилы зэков. Хочу со все­ми проститься, у всех попросить прощения, по­том легче будет уходить самому, если хоть кто-то из них простит меня,— сказал Бондарев тихо.

—   Да кому мешаешь? Живи...

—    Когда жизнь не в радость, от нее быстро устаешь. Хочется определенности, уверенности, и, хоть немножко тепла,— опустил человек голо­ву и вышел во двор.

Яркая, лупастая луна светила над домом. По­хожая на большой огненный шар, она с удивле­нием оглядывала Колыму, поражалась ее вели­чию и одиночеству.

Только снега вокруг. Ни голоса, ни смеха, ни капли тепла. Пустота и молчание. Будто вокруг нет никого живого, как похожа она в этот миг на вымершую, покинутую всеми планету.

Как она величава и страшна в своем одино­честве, как суров и холоден ее сон, скованный морозом. Кажется, она никогда не проснется и не оживет.

Больше тысячи километров тянется трасса. Убегает прямо к Диксону. Дальше Ледовитый океан. Трасса подходит к каждому поселку, ка­кие стоят на пути, где живут люди. А по обе стороны ее — могилы, захоронения. Самый гро­мадный на земле погост. Сколько людей тут похоронено, не счесть. Среди них основная часть — зэки. Им уже не увидеть родные места, они навсегда остались узниками холода, снега и молчания.

Колыма... Она стала общей могилой, одним проклятием и стоном. Она глушила все живое и умерла сама, укрывшись белым саваном, на­всегда отказалась от жизни.

Колыма... Она вселяла ужас и страх в души. Ее боялись и дрожали перед встречей с нею. Она не любила выпускать из своих цепких когтей хрупкие жизни. И радовалась тишине на своей громадной бездушной груди.

Игорь Павлович знает, что предстоящий путь не только долог, а и труден. Но он последний. Как дорога через целую жизнь к самой смерти. А ее нужно выдержать достойно мужчины, без жалоб и сожалений, восприняв, как финиш, к какому обязательно нужно дойти и не упасть посередине.

А и кому пожалуешься на предстоящее? Он ехал сюда осознано, предполагая любой исход. Бондарев знал, смерти на смерть не пожалу­ешься. И убедил себя проехать всю трассу в последний раз.

—    Игорь Павлович! Идите спать! — позвала Варя, узнав, что и Бондарев ночует у нее сегод­ня в последний раз. А значит, и ему нужно хо­рошенько выспаться перед дорогой. Кто знает, что ждет человека в пути.

Бондарев лег на место, оставленное для него. Разве мог он, будучи прокурором, пред­положить такой ночлег? Усмехается человек и слышит:

—    Игорек, расскажи нам что-нибудь из твое­го прошлого. Только не страшное, как сказку на ночь, а то обоссым с перепугу,— предупредила Ритка человека.

—    Сам знаешь, всем путевым детям расска­зывают на ночь сказки, чтоб скорее заснули и видели хорошие, красивые сны. Нам не рас­сказывали. Мы не слышали добрых сказок, не засыпали под них. Так хоть ты стань нам одним на всех кудесником или волшебником и подари возвращение в детство. Пусть ненадолго, но за все годы...

—    Мы долго будем помнить эту ночь. Верни нам доброе детство.

—    Девчонки, да я не знаю сказок,— покрас­нел человек.

—    А ты вспомни или придумай. Для себя и для нас, — просили женщины, тесно прижав­шись к человеку, словно и впрямь лежали на теплой лежанке русской печки и, раскрыв рты, как малые дети, ждали сказку. Девки обняли Бон­дарева. Он довольно разулыбался.

Девчата затаили дыхания.

—    Так вот оно и случилось. Жила в поселке девчонка. Обычная, как все. Ничего особого в ней не было. Приехала из города работать на пекарню в кондитерский цех. Делала торты, пи­рожные, всякие слойки, рогалики, конечно, ее продукция пользовалась особым спросом у детво­ры. С утра там очередь стояла. А рядом в цехе старухи ковырялись. Делали баранки, пряники. Их было трое. Но бабки были тяжелыми людь­ми. Между собой частенько грызлись и даже к той девчонке прикапывались. То им оформле­ние тортов не нравилось, то вкус не тот. Мало промочки положила, коньяка недостаточно, в си­ропе мало сахара или варенья, недостаточно аромата. И так все время. Девчушку звали Ка­тей. Ну, а бабки неспроста ее изводили. Средь них работала мать парня, с каким Екатерина встречалась. Они любили друг друга, но мать того парня мешала им постоянно. Все не хоте­ла, чтобы Катя невесткой стала. Уж какие слухи и сплетни распускала о девчонке, слушать было гадко. Катя все знала, но терпела молча. Все ждала, когда бабка образумится, успокоится и никогда, не единого грубого слова той не ска­зала. А та придиралась к каждой мелочи.

—    Зря ей девка по соплям не вмазала.

—    Заткнула бы бабке пасть, чтоб не давать повадку язык распускать. Она еще женою не ста­ла, а эта уже на голову садится,— ворчали дев­чата недовольно.

—    Вот так каждый день доводила Катьку до белого каления. Нервы трепала изрядно

—    А что ж тот парень молчал, не мог защи­тить свою невесту. Какой прок от него дальше, если с самого начала толку не было.

—    Катя ему ничего не говорила и не жалова­лась. Молча терпела сама.

—    Ну и дура. Мужиков и свекровей надо сра­зу в руки брать,— встряла Ритка.

—    Девчонка была скромной, нерешительной. У нее даже подруг не имелось. Пожаловаться или поделиться стало некому. Единственное живое существо, какое Катя любила, была кры­са. Обычная, серая, она давно привязалась к девке и считала то ли своим крысенком, то ли матерью. Она хорошо понимала каждое сло­во, знала все команды, на всем свете призна­вала только Катю. Они даже спали в одной постели.

—   Фу, пакость! Уж лучше бы кошку завела, чем эту мерзость! — передернула плечами Га­лина.

—   Ну, тут не прикажешь, кому кого любить,— улыбнулся Игорь Павлович и продолжил:

—   А та бабка, мать парня, до визга и исте­рики боялась мышей и крыс. Случалось, уви­дит в подъезде кого-то из них, крик на весь дом поднимет. Категорически не терпела даже их вида. Катя долго о том не знала, и не поня­ла бы старуху. Ведь свою крысу считала под­ружкой, очень умной, сообразительной и чис­топлотной, наверное, было за что. А тут бабка достала девку до самой печенки. До слез до­вела. Назвала бездарной и безрукой, глупой и никчемной. Что тут делать? Как отучить ста­руху от скандальности? Все передумала и ре­шилась взять с собою на работу Лариску. Так она звала свою крысу.