Константин Семёнов - Грозненские миражи
А теперь соло — Руслан Галаев! Там-там!
Русский, русский, русский- жопоузкий!
Браво! Все вместе!
Чечен-балда, по колено борода!Русский, русский, русский- жопоузкий!Там-там! Там-там-там!
— Браво! — захлопала в ладоши Аня. — Бис!
И под оглушающий стук на улицу полетели уже пять голосов: четыре мужских и один высокий — женский.
Чушки-пичушки! В жопе колотушки!Чушки- пичушки, чушки-пичушки!Чушки-пичушки! Ура-а-а!!
Айлант отметил и эту ячейку и мелко затряс листьями. Было очень похоже, что он смеётся. Хихикает, словно старый дед, вспоминающий молодость. Конечно, такого просто не могло быть. Деревья не умеют смеяться, и так мог подумать только ребёнок. Глупый и наивный ребёнок, с замиранием сердца вглядывающийся в звёздное небо и уверенный, что весь мир всегда будет принадлежать только ему.
Глава 18
Ещё одно годовое кольцо, ещё один человеческий год. Как же медленно они тогда ещё тянулись, как много успевало произойти. Кольцо с виду ничем не отличается от предыдущих, но это только на первый взгляд.
Холодный ветерок с Сунжи забрался под пиджак, Валентин поёжился и щелчком выкинул сигарету. Окурок трассирующим огоньком взвился вверх, перекрутился, помчался вниз и шлёпнулся на асфальт. На улице было абсолютно пусто.
Через чуть приоткрытую дверь на балкон неслись музыка и топот. «Веселятся», — подумал Валентин, с удивлением понял, что его это раздражает, разозлился ещё больше и достал ещё одну сигарету.
По новому Ленинскому мосту, непрерывно сигналя, промчалась машина. Из открытого окна высунулась рука, воздух разорвало сухим треском, и в воздух взлетела ракета. «Веселятся», — опять подумал Валентин, провожая машину взглядом. Раздражение усилилось.
А что его, собственно, не устраивает? Новый год всё-таки! Одна тысяча девятьсот девяносто первый. Чего людям не радоваться? Последний десяток века пошёл. Новый год!
И вообще — всё как всегда. Сверкают праздничные гирлянды на мосту, и как обычно, часть лампочек уже перегорела. Ещё ярче сияет громадное здание за Сунжей, которое уже и непонятно, как называть: не то Реском, не то Верховный Совет. Народу на улицах, правда, почти нет: так это и понятно — всё-таки уже почти четыре часа. Зато как стреляли в двенадцать: можно было подумать, что в городе одновременно и салют, и небольшой бой. Или наоборот. Настрелялись, истратили боезапасы и разошлись по домам. Да и погода, честно говоря, мерзопакостная.
Валентин посмотрел вверх: над городом висели плотные низкие облака. Они висели уже несколько дней, несколько раз просачивались дождём, но снега не было. Ещё чего захотели — снег в Грозном на Новый год! Обойдётесь.
Ладно, пора назад, а то ещё искать пойдут. Валентин новым щелчком пульнул с балкона сигарету — ещё один одинокий трассер — и автоматически глянул на набережную. Айлант, казалось, тоже поник, и выглядел потерянным и одиноким.
— Что, друг, и тебе тревожно? — тихо спросил Валентин, повернулся и открыл балконную дверь.
Первых, робко планирующих с неба снежинок, он не заметил.
В квартире гремел магнитофон, темноту прорезали дёрганные блики цветомузыки. Комната на мгновения становилась то ярко-красной, то мертвенно-жёлтой, то густо-фиолетовой, словно на дне океанской впадины. В этой фантастической мешанине цветов разглядеть, кто где, с непривычки было непросто. Валентин на секунду прикрыл глаза, привыкая, а когда открыл их снова, удовлетворённо улыбнулся: всё было именно так, как он и предполагал.
Посередине комнаты, преувеличенно вихляясь, выплясывал Виктор. Руки и ноги дёргались, как у потерявшего управление заводного болванчика, и казалось, что сейчас у него обязательно что-нибудь сломается. Не ломалось. Виктор выглядел необычайно серьёзным, словно не танцевал, а работал. Рядом, размахивая руками, точно мельница, радостно прыгала Света. После вторых родов Светлана заметно располнела и теперь мало напоминала ту хрупкую девушку, которую давным-давно неизвестно откуда привёл Витька, и явно гордясь собой, представил: «Знакомьтесь — это Света!» Да, трудно теперь разглядеть в ней отчаянно смущающуюся, не знающую, куда девать тонкие руки, девчонку. Теперь она всегда спокойна и уверенна. А как же — двое детей, отличная квартира, прекрасная работа у мужа. Витька, кстати, тоже здорово изменился: заматерел, даже немного обрюзг, стал увереннее, приобрёл ранние залысины и небольшой, но солидный животик. Как-то не очень теперь поворачивается язык называть его Мухой.
А где остальные? Валентин, щурясь от дрыгающихся светотеней, медленно оглядел комнату. Ясно, можно было бы и догадаться. Аня и Павел сидели на диване в дальнем углу и самозабвенно целовались. Вспышки света на мгновения выхватывали из темноты то растрёпанные, совсем уже немодные, длинные волосы Павла, то закрытые Анины глаза, спрятанные под громадными, трепетно вздрагивающими ресницами, то её улыбку, похожую на…
Давно следовало бы отвернуться или хотя бы отвести взгляд, но Валентин смотрел и смотрел и на эти ресницы, и на руки, лежащие не на его плечах, и на счастливую улыбку. Смотрел до тех пор, пока не потемнело в глазах, комната стала причудливо изгибаться, а на лбу выступили капельки пота, словно в квартире стало градусов на двадцать жарче. Он вспомнил. Вспомнил, когда и где впервые увидел эту улыбку. Нет, не в комнате над Аракеловским магазином: там такого не было. Он увидел её гораздо раньше — так она улыбалась с наброска, нарисованного Пашкой на асфальте уже несуществующего сквера. Нарисованного легко и просто, несколькими движениями обычной веточки. Он словно зажёг тогда эту улыбку. Зажёг, как фокусник, и что бы с тех пор не происходило, в глубине души Валентин всегда был уверен: эта улыбка теперь будет всегда принадлежать только одному человеку. И зовут этого человека совсем не Валька Кулеев.
Валентин отвернулся, подошёл к столу. Почти на ощупь налил полный бокал конька и выпил, не отрываясь. Стало полегче: комната снова начала приобретать нормальные очертания. Он несколько раз глубоко вздохнул, хотел отойти в другую сторону, но вместо этого снова посмотрел в дальний угол. Там ничего не менялось: те же переплетённые руки, те же разноцветные блики на ресницах, та же улыбка. Вот же заразы — им что, больше заняться нечем? Тоже ведь не первый год женаты, сын уже в школу ходит. Вот уж кто совершенно не изменился, так эти двое. Причём, ни внутренне, ни внешне. Тапик вряд ли набрал хоть пару килограммов, не то что животик, а Аня…. На Аню, вообще, иногда бывает страшно смотреть: кажется, что время остановилось, и перед тобой всё та же шестнадцатилетняя девчонка с глазами, похожими на синие провалы. Но потом подойдёшь к зеркалу, всмотришься — и становится ясно, что если время и остановилось, то только для тех двоих. Чёрт!
Кулеев взял бутылку, налил ещё коньку.
— Не поможет! — прошипел кто-то в прямо в ухо.
Валентин резко повернулся и буквально наткнулся на взгляд зелёных даже в этой цветопляске глаз.
— Не поможет, милый! — повторила Ольга.
Она была заметно пьяна, лицо раскраснелось, вокруг глаз бегали мелкие колючие морщинки. «Как иголки», — подумал Валентин.
— И вообще, нехорошо одному! Давай вместе выпьем! Вот только за что? — Ольга подняла бокал и задумалась. — За что?.. А! Давай, милый, выпьем за любовь! За твою сверхблагородную, не требующую ничего взамен любовь!
Ольга резко, чуть не упав, повернулась и ткнула бокалом в направлении дивана. Темная жидкость в бокале вздрогнула и капнула на ковёр.
— Я не ошиблась? Тебе же ничего взамен не надо? Только смотреть вот так, исподтишка и… — Ольга улыбнулась, колючки вокруг глаз ощетинились сильней, — и кончать!
Валентин схватил её за руку, сжал.
— А ты ударь! — шепотом закричала Ольга и засмеялась. — Ударь, милый! Хоть так заметь! А то только кольца, да шубы, да бриллианты. Откупился? А в постели, если и соизволишь, вместо меня, небось, тоже её видишь? Её, Валя? Конечно, её, иначе у тебя и не встанет!
Валя разжал ей пальцы, вытащил бокал и поставил на стол.
— Отдай! — Ольга неожиданно быстрым движением схватила бокал, выпила остатки и победно взглянула на мужа. — А я зачем тебе, милый — для статуса? Ты ведь даже на её картину с большим удовольствием смотришь, чем на меня.
Ольга посмотрела на пустой бокал и пьяно хихикнула.
— Или ты и от картины кончаешь? Валя, а может, тебе к врачу надо? Может, это болезнь такая: не бывает же, чтоб у здорового мужика от картины член вставал, а от жены нет? Чем я хуже картины? Чем?!
Ольга внезапно сгорбилась, плечи мелко затряслись. Валентин постоял, ожидая очередного подвоха, затем взял её за руку, отвёл к дивану. Ольга не сопротивлялась, смотрела куда-то в сторону и, только уже сидя на диване, подняла на него по-прежнему зелёные и совершенно сухие глаза.
