Луис Бегли - Уход Мистлера
Это страшно редкая вещица, сказал левантиец. Сделана специально на заказ, к свадьбе одного из членов семьи Альбрицци, незадолго до захвата Венеции Наполеоном. Нет, свадьба все же состоялась, но не здесь — в Падуе. А футляр, где хранились канделябры, был обнаружен совсем недавно, всего несколько лет назад, в фамильном дворце Альбрицци. Этим и объясняется их удивительная сохранность. И если бы не совершенно уникальная техника дутья и особый способ соединения частей канделябра, их вполне можно было бы принять за современную копию. Если месье будет настолько любезен убедиться сам…
И пальцем с длинным лакированным ногтем он начал показывать Мистлеру детали, которые тот счел действительно интересными и уникальными.
Музейная вещь, продолжил левантиец. Такие канделябры было принято дарить невесте.
К сожалению, они предназначены не невесте. И какова же цена?
Меньше, чем вы можете представить. Товар поступил сюда на комиссию. Интерес к нему проявляют постоянно, и очень даже большой. Но не нашлось пока что коллекционера, готового выложить запрошенную сумму.
И он нацарапал сумму в лирах на маленьком клочке бумаги и рядом приписал долларовый эквивалент.
Мне плохо знаком этот рынок, пробормотал Мистлер, но сумма кажется огромной. Боюсь, что за сегодня мне ее в наличных не набрать.
Месье может оплатить чеком. Или прислать нам счет. Мы полностью доверяем любителям старины, знающим толк в подобных вещах и могущим оценить всю прелесть работы.
Что ж, по рукам. Мне бы хотелось забрать канделябры прямо сейчас. Пусть их упакуют, если возможно, каждый отдельно. И еще, нельзя ли дать мне сопровождающего помочь донести до Джудекки, до дома одной дамы, которой я собираюсь их презентовать?
Могу ли я узнать имя этой дамы?
Миссис Катлер. Возможно, вы ее знаете. И надеюсь, позволите миссис Катлер возвратить канделябры, если они ей не понравятся.
Готов гарантировать вам, месье, что синьора Катлер-Феретти ни за что и никогда не захочет с ними расстаться. Надеюсь, месье простит мне эти слова, но, будь то в моей власти, эти канделябры как нельзя лучше подошли бы ей в качестве свадебного подарка. И наш дом почтет за честь сбросить в цене. Надеюсь, месье не сочтет этот жест бестактным.
Неожиданная и приятная развязка столь неудачно начавшегося утра. Александрийский еврей — ибо теперь Мистлеру стало казаться, что скорее всего именно так можно определить национальную принадлежность хозяина, — со своими канделябрами поможет ему воссоединиться с Банни, завоевать ее сердце. Что ж, с ней случались вещи и похуже.
В кошмарном сне, от которого он проснулся так рано, Мистлер председательствовал на неком собрании, проходившем в месте одновременно знакомом и не похожем на офис. Он сидел во главе невероятно длинного мраморного стола, а по обе стороны сидели, нет, стояли, когда он к ним обращался, люди по большей части знакомые. Но их имена начисто вылетели из памяти. И еще он изо всех сил старался быть услышанным, повышал голос, говорил так громко, что слова эхом отлетали от каменной столешницы, но все напрасно. Он был абсолютно бессилен. Тем не менее надо было довести заседание до конца: ведь он здесь всего лишь навсего заключенный, к тому же его срочно ждут в другом месте. И дороги туда ему не найти без беспрерывно гримасничающего поводыря, что стоит и ждет у двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
Господи, что за мука! В Нью-Йорке сейчас начало первого ночи, слишком поздно, чтобы звонить Кларе. Как же хочется поскорее избавиться от этой утомительной обязанности и знать, что тебя ждет наконец полный покой, никаких обязательств. А вот позвонить Сэму в Калифорнию еще можно, что он и сделал. Судя по звуковому фону в трубке, вечеринка там в полном разгаре. Или же то работает телевизор, который сын включил слишком громко, и стоит этот телевизор рядом с телефоном. Сэм совершенно не слышит, что он ему говорит, но по мере продолжения разговора напряжение нарастает. И после каждого ответа Сэма Мистлер понимает, что должен начинать все сначала, — все равно что заводить старую заглохшую машину.
Но то вовсе не вина Сэма. Он отвечает так дружелюбно. Проявляет невероятное терпение. И с тем же бесконечным терпением вновь и вновь говорит о своей ситуации: с работой все нормально и у него, и у Моник, никаких проблем со здоровьем у всех домашних, впереди ждет приятный уик-энд. Казалось бы, достаточно, но Мистлеру все мало, и он никак не может выразить словами, что ему хочется услышать нечто большее. Слова просто не приходят в голову.
Вспомнив об обязательствах, он тут же вспоминает и о приглашении Банни. Ведь он молча принял его, уже уходя. Сведется ли визит всего лишь к ленчу второй день подряд в том же доме или же брешь, внезапно открывшаяся в последнем дне его свободы, уже достаточно широка? Ведь, если вдуматься, нет никакой необходимости в ленче или иной трапезе с одним и тем же человеком на протяжении двух дней подряд, особенно если это всего лишь старая знакомая, с которой вдруг встретился спустя долгие годы. И что в таких случаях остается после изначального всплеска любопытства и радости?
Все, что он мог сказать ей, было сказано, всему остальному полагается оставаться в рамках недосказанного — таким можно поделиться лишь с очень близким человеком, с кем прожил бок о бок всю жизнь. Эти ограничения должны пресечь любую попытку возобновить интимность, воспоминания о которой оставили бы всего лишь черствый привкус. И в то же время в приглашении Беллы — ему претила одна мысль о том неотесанном мужлане, что посмел переименовать ее, про себя Мистлер предпочитал не называть ее Банни — так вот, в этом приглашении крылось одновременно нечто большее и меньшее. Он не сомневался, что понял ее правильно: она хотела заняться с ним любовью.
Но почему? Только потому, что он некогда вожделел ее с силой, сравнимой разве что с отчаянием? Она, несомненно, слишком умна, чтобы думать, что эти дневные кувыркания в постели могут компенсировать ему то, в чем было отказано давным-давно. Мало того, вполне возможно, она боялась, что тут ее ждет разочарование.
А раз уж она так умна, то, может, на деле это было продиктовано лишь желанием подчеркнуть банальность события, показать, что по большому счету все равно — что с ней, что с любой другой женщиной. А потому к концу жизни ему совершенно не о чем сожалеть. Но подобная демонстрация бесполезна. Он был влюблен в девушку в твидовой накидке с капюшоном, мчавшуюся на красном велосипеде, и эту девушку уже не вернуть в дом на Джудекки. И если он пойдет за Беллой — она же Банни — к ней в спальню, где она велела бородатой служанке сменить на кровати простыни ради такого случая, а та наверняка не озаботилась сделать этого, то увидит под собой колени и бедра замечательно сохранившейся женщины. Но, о, как же она будет отличаться от той Валькирии, оседлавшей в темной комнате мужчину с верблюжьим лицом!
Возможно также, она вдруг сочла его достаточно привлекательным, интерес подогревался и неординарностью его ситуации. Если так, то заметила ли Белла, в чем заключается парадокс? Она собиралась заставить умирающего человека потворствовать вдруг возникшему у нее желанию!
Много лет назад, но не в те давние времена, когда они болтали о литературе и бессмертии, сидя на уютном и протертом до дыр диванчике для завсегдатаев кембриджской книжной лавки, Барни как-то рассказал Мистлеру о малоизвестном иностранном писателе, по его мнению, настоящем гении, чью книгу он недавно прочел в переводе. Опубликована она была в маленьком издательстве, последнем прибежище для такого рода произведений.
Он писал этот свой безумный роман, говорил Барни, и вдруг понял, что не знает, как его закончить. Что же делать? Неужели мучиться над этой книжкой до конца жизни? И вот он бежит к своей старой нянюшке, объясняет ситуацию и спрашивает ее совета. И та говорит: В самом низу страницы, после последнего слова, напиши: «Баста и стоп! Кто прочел, сам осел!» Чем тебе не конец? Ты не поверишь, но этот чудила именно так и поступил! И теперь пишет очередной роман!
Хороший совет. Да и потом, разве не сказал кто-то, что роман — это подобие человеческой жизни? Раз так, то в конце самой последней страницы все же следует написать не «прыг на Банни», а что-то другое. Возможно, ему лучше вовсе у нее не появляться, а вместо этого через некоторое время прислать открытку из Нью-Йорка, составленную в таких словах, чтобы Белла, если ей того хочется, смогла бы сделать следующий вывод: тогда Мистлер просто ее не понял, подумал, что она и на сей раз отвергла его. Нет, есть идея получше — он пошлет ей цветы с запиской того же содержания. И чтобы доставили их в полдень. Это и скрасит долгое ожидание, и смягчит раздражение, когда она наконец поймет, что воздыхатель ее уже не явится. А если она вдруг позвонит в отель, дабы заняться выяснением отношений, ей скажут, что мистер Мистлер уехал на Торчелло и вернется лишь к концу дня.
