Клэр Морралл - Изумительное буйство цвета
Щеки Пола становятся очень бледными, почти голубыми, но кверху от шеи поднимается розовая волна. Ему сорок два года, он охвачен гневом. Никогда раньше я не видела его разгневанным. Только иногда — безразличным.
Этот запах джинсов Пола, запах грудных детей, запах твоей матери. Внутри себя я обнаружила ту самую пустоту: я не знаю запаха моей матери. У меня нет воспоминания о запахе.
— Даже не знаю, кто из вас кто, — говорит Маргарет.
Она кажется раздраженной. Она внимательно разглядывает каждого из нас, одного за другим, как будто старается сравнить с теми детьми, какими мы были раньше. Мне хочется закричать, что я Китти. Посмотри же на меня, обрати на меня внимание, вспомни, какой я была малышкой. Но я не могу найти слов.
— Ты обманывал нас, — говорит Адриан отцу.
— Я хотел оградить вас, — повторяет отец снова. — И не смотри на меня так. Ты же все делаешь ради своих детей. Ты сделал бы то же самое ради Рози и Эмили.
— У тебя есть дети? — говорит Маргарет. — У меня есть внучки?
Между прочим, все это указывается в автобиографической справке перед началом каждого из его романов. Женат, имеет двоих дочерей, живет в Бирмингеме. И вообще, знает ли она, что он писатель?
— И все это время ты продолжал нас обманывать, — продолжает Адриан. — Целых тридцать лет я верил, что она мертва. Я изумлен масштабом твоего обмана.
Он постепенно успокаивается, так как нашел слова, давшие выход его гневу.
— Но тебя не проведешь, не так ли? — говорит отец. Его руки делают на коленях неосознанные движения, вращают невидимое мыло, круг за кругом, вылавливают и начинают снова. — Ты решил, что во всем разберешься лучше меня.
— И оказалось, что я прав. Мне необходимо было взглянуть на все проще.
— Проще? — кричит отец. — Значит, можно проще смотреть, когда вас отвергают, как ненужных сирот, считают, что вы и сами о себе позаботитесь? Я тогда даже не знал, как обращаться со стиральной машиной…
Сидящий рядом со мной Мартин как-то странно затих. Мне слышно, как ровно он дышит. Он все еще поглощает бутерброды, но процесс этот чисто автоматический, и я не уверена, что он их разжевывает. Я стараюсь подвинуться к нему поближе, немного его успокоить, но он отодвигается при малейшем прикосновении.
…Затруднение с этой Маргарет возникает как раз у меня. Все остальные ее помнят, в их сознании остался ее образ. Они могут вспомнить, как завтракали с ней, как шли с ней в школу, как она читала им книжки на ночь, как звали ее ночью, когда болели. Отчитывала ли она их, часто ли злилась? Плохого они мне никогда не рассказывали. Возможно, они все позабыли — плохое легко ускользает из памяти, хорошее — застревает в ней прочно и ярко, перечеркивая любую злость, любые разочарования. Я же только могу воспроизвести мятую юбку, колени и низкий голос, поющий «Вечер после трудного дня». Нет ничего основательного, есть лишь смутные воспоминания о материнском тепле да свадебные фотографии, которым уже более пятидесяти лет. В моем воображении не нашлось места такой ситуации, в которой рассматривалась бы просто возможность ее жизни с нами. Я не представляла ее стареющей, не думала о том, что волосы ее смогут поседеть, а голос стать пронзительным и грубым. Мне никогда не приходило в голову, что она может оказаться живой.
— Что ж, — говорит Маргарет, — расскажи им все остальное.
Отец прекращает расхаживать и впивается в нее взглядом.
— Больше нечего рассказывать, — говорит он. — Одно то, что ты бросила детей…
— А почему бы не рассказать о женщинах? — говорит она. — Ты не мог так просто забыть Анджелу, Элен, Сару, да и остальных тоже. По нескольку в одно и то же время, они неожиданно появлялись в моем доме и так же неожиданно исчезали.
— В моем доме, — поправляет ее отец. — Этот дом никогда не был твоим.
Маргарет смотрит на него торжествующе.
— Вот именно, — говорит она и едва не улыбается, обводя взглядом всех присутствующих и ожидая, какая будет реакция.
— Не помню никаких женщин, — говорит Джейк.
— Ты был слишком занят игрой на скрипке, — говорит Адриан.
— Никаких женщин не было, — говорит отец.
— Что? — кричит Маргарет. — А как же Анджела, Элен, Сара, Филиппа, Дженнифер, Люси? Десятки женщин, то одна, то две одновременно, одна утром, другая днем, вечером сразу две, а ночью новенькая? Ты утверждаешь, что я все это придумала?
Она смотрит так, будто готова плюнуть ему в лицо.
— Люси я помню, — говорит Пол. — Она всегда приносила мне комиксы.
— Нет, — говорит Адриан. — Это была Филиппа. Люси приносила конфеты.
Они знали о женщинах. Конечно же знали. Но почему никто из них не сказал об этом мне? Мартин дышит все так же тяжело. Джейк вскакивает и берет со стола блюдо с чипсами.
— Угощайтесь, — говорит он и предлагает всем по очереди.
Мы послушно берем по горсточке и сжимаем их в руке. С солью и уксусом, крепкие и острые. Мартин вкладывает свои чипсы в следующий бутерброд, но я все-таки совсем не слышу, как он жует. Боюсь, как бы чипсы не поцарапали ему горло.
И что же это делают женщины, если мужья им изменяют? И не с одной женщиной, а со многими и многими другими? Я смотрю на Джеймса, но не могу себе ничего подобного представить. Думаю, я бы ушла. Но как же дети?
— В любом случае, — говорит отец, — после твоего ухода они не появлялись.
— Ну конечно же нет, — говорит Маргарет.
— Нет, действительно. Я бросил их из-за тебя.
— Не будь так смешон. Какой в этом был смысл?
— Они стали не нужны.
Она смотрит на него с неподдельным изумлением.
— Да, логично.
Отец не отвечает. Он смотрит в окно. Идет дождь, и в комнате стало так темно, что нам плохо видно друг друга.
— Я думал, что ты умерла, — внезапно говорит Пол. — Не могу поверить, что ты это сделала.
— Сделала что? — говорит она. — Я не говорила вам, что я умерла.
Мартин несколько неуклюже поднимается на ноги.
— Прекратите сейчас же! — кричит он. — Вы все, прекратите! Это не наша мать. Эта женщина пришла сюда только для того, чтобы нас расстроить. Она не настоящая, и вы это знаете. Моя мать умерла, когда мне было четырнадцать. И вы только поощряете ее, когда говорите такие глупости. Она не моя мать…
Он подходит к Маргарет. Та уклоняется, как будто он собирается ее ударить. Но он всего лишь выбрасывает вперед руку над ее головой:
— Оставьте нас в покое!
Какое-то время он стоит без движения, возвышаясь над ней, и слезы текут по его щекам. Потом он поворачивается к ней спиной и выходит из комнаты. Мы слышим, как за ним захлопывается входная дверь.
— Что ж, — говорю я, — кому-то нужно пойти и посмотреть, все ли в порядке с Мартином.
Нависает тяжелая тишина, как будто каждый говорит что-то яростно, но беззвучно.
— Что же, этим «кем-то» опять буду я?
Не уверена, произнесла ли я это вслух, но поднимаюсь точно я.
Я же всегда была малышкой, котенком, Китти. И если мои братья стали детьми, то я ухожу назад гораздо дальше — в небытие. Кажется, для меня в этой семейной сцене нет никакой роли.
…Нахожу Мартина у моря. Дождь уже моросит довольно давно, и небо полностью затянуто облаками. Оно так и прижимает тебя к земле, загоняя все мысли куда-то внутрь. Мартин стоит у самой воды, бросает в море камни, прямо машина, сражающаяся с врагом, которого нет. Он промок. Мне хочется отвести его домой, дать ему коричневые домашние тапочки и напоить его из кружки с Винни-Пухом. На пляже еще только несколько человек, в основном с собаками, и серьезные прохожие. Молодой человек, стоящий под укрытием, учится жонглировать.
— Привет, — говорю я Мартину, но он не слышит меня из-за шума волн.
Волны набрасываются на берег и громко разбиваются, потом уползают назад, камни пронзительно грохочут, горестно протестуя против вынужденного возвращения обратно в море.
Я стою с ним рядом, наблюдаю за мощными движениями его правой руки, швыряющей камни далеко в воду. Должно быть, он знает, что я с ним рядом, однако не подает вида.
Вот высокая волна набирает силу; она пройдет по берегу гораздо дальше. В последний момент я оборачиваюсь и отбегаю, как раз вовремя, чтобы не промокнуть. Мартин никак не реагирует, и, оглянувшись, я вижу, что он стоит на два дюйма в воде, в то время как волна лениво отползает с пляжа. Он ищет, какой бы еще камешек забросить, и не замечает, что его ботинки полны воды.
Когда волна отступает, я подхожу и кричу ему:
— Отойди назад, Мартин, ты же весь промок.
Я понимаю, что сильнее промокнуть уже невозможно, но мне нужно ему что-то сказать.
Он не обращает на меня никакого внимания, поэтому я хватаю его за руку и стараюсь оттащить подальше. Он смотрит на меня так, как будто не узнает.
