Александр Половец - Мистерии доктора Гора и другое…
— Признайтесь, вас же спустили с парохода! — требовали следователи.
— Да мы бы сказали, если бы спрыгнули с парохода! — настаивали ребята. — Но мы действительно переплыли море на лодке, которую вы только что видели.
Допрос продолжался довольно долго. Снова вернулась усталость, мучительно хотелось спать. Видя состояние ребят, следователи решили прервать допрос и отправили их на отдых… в тюрьму. Там не было постелей с простынями, о которых долгими часами грезили ребята. Там даже не было собственно тюремных камер.
Были железные клетки — точно такие, в которых держат пойманных диких зверей. Правда, некоторый комфорт им был предоставлен — поскольку все камеры-клетки были переполнены, им была отведена персональная. И, казалось, о них все забыли. Но спустя некоторое время к ним ввели огромного, двухметрового роста детину с заросшей физиономией. В руках его был мешок, а в мешке — украденный с лодки мотор.
После процедуры опознания этого мотора арестованного поместили в одну из соседних камер. «Хорошо, что не к нам», — тихо радовались ребята. Вид его, и впрямь, был ужасен — впрочем, он немногим отличался от остальных обитателей соседних клеток. Позже ребята имели возможность заметить, что все турки, вернее, подавляющее их большинство, предпочитают неделями оставаться небритыми, — правда, за исключением полицейских и чиновников.
Чуть позже принесли еду — что-то вроде сэндвичей: белая булочка с вложенным в нее куском мяса.
Олег:
— Попробовал — оказалось очень вкусно. И… не смог съесть и малой доли этого сэндвича. Я точно следовал инструкции — не пить в море. И за эти 5 дней высох до такой степени, что кусок буквально не лез в пересохшее горло, раздирал его. А есть смертельно хотелось! Только дня через три я более-менее «пропитался» водой и смог начать есть сухую пищу.
Первую ночь провели в глубоком сне — отсыпались после бессонных суток, проведенных в море. Даже жесткая лавка, на которой пришлось спать, казалась, по сравнению с лодкой, райской постелью. А главное — было сухо! Днем нам дали по два одеяла — уже возникал определенный комфорт, было что положить под голову. И так нас продержали три дня, прерывая нашу камерную жизнь недлинными допросами. Может быть, турки и неплохой народ, но порядки их, честно скажу, мне не понравились.
На второй день появился русский переводчик. Казалось бы, теперь-то могли нам толком объяснить, что с нами происходит, чего мы можем ждать. Так нет, ни слова! Выводят из камеры, разводят по разным комнатам. Сидим. Ждем час, другой. Потом по одному заводят в лифт, завязывают глаза, спускают вниз, грузят нас в какую-то машину, везут. Куда? Может, расстреливать? Или передавать советским? Очень неуютно мы себя чувствовали.
Оказалось — привезли на какую-то сверхсекретную базу. Завели в комнату, усадили, продержали час с повязкой на глазах. Позже разрешили ее снять, а окна занавесили газетами — чтобы мы не могли видеть все, что снаружи. И потом почему-то стали менять газеты. Мне минуты хватило, чтобы увидеть за окнами порт, и я мог бы уже по карте показать, где мы находимся и на каком расстоянии от тюрьмы — было же известно время, потраченное на нашу доставку сюда. Наивный народ!
Час спустя мы снова оказались в разных комнатах, как оказалось — в новых тюремных камерах. На этот раз нам достались хорошие кровати с мягкими матрацами и свежими простынями. И кормить стали хорошо — турецкая кухня мне вполне пришлась по вкусу. Я хоть и русский, но люблю белый хлеб, а не черный. Нам же всегда приносили свежайший, чуть ли не из печки, белый хлеб, дополнявший хорошо приправленную пряностями острую еду. Первых блюд не было, только вторые — но я первое и не ем. И всегда — стакан с холодной водой. А я люблю запивать водой все блюда…
* * *И снова потянулись длинные дни заключения. Десять дней. Казалось бы, жили ребята как султаны — три-четыре раза в день открывалась дверь, в которую еле втискивался солдат, задевая косяк стволом американского автомата М-14. А следом за ним — два официанта в белоснежных куртках с подносами, на которых дымились блюда с едой. Делать самим ничего не позволяли — стоило указать на какой-нибудь непорядок в комнате — стол ли убрать, пыль ли вытереть — немедленно появлялся служащий и выполнял все необходимое. И это — после дикого, изнурительного напряжения последних дней.
Самым интересным оказалось время, когда водили на допросы — возникало хоть какое-то общение, можно было что-то рассказывать, задавать какие-то вопросы. А остальные часы — меряй шагами камеру, размышляй… Медленно, очень медленно тянулись эти дни. К исходу десятого дня ребят поставили в известность — их повезут в Анкару, столицу Турции. Но куда именно, зачем — неизвестно. Вечером им надели на лица маски — на этот раз специальные, с резинками, охватывающими затылок, приковали друг к другу наручниками…
Олег:
— Нет, правда, народ турки неплохой, но порядки у них… Вот, помню, был у них на этой базе один начальник — маленький, лысенький, шумный невероятно. Очень он напоминал мне комиссара Жюва. Бывало, забежит в камеру, начинает кричать: «Ты — русский шпион, я тебя сразу раскусил! На тебе кеды „Адидас“ (действительно, были на мне „адидасовские“ кроссовки московского производства). Значит, ты — советский шпион. Я умный, я все понимаю, меня не проведешь!» Вот такой у них был в Самсуне генерал. Ну, может, и не генерал, но самый главный чин из всех, кого мы там видели.
Или вбегает в камеру, требует: «Стенд-ап!» — стоя, значит, мы должны его приветствовать. Я по-английски — ни слова. Сижу. А он вертится вокруг, кричит. Ну, правда, потом перестал. Зато новый способ придумал сломить наш дух: «Мы, говорит, все равно вам не верим. Не могли вы в ту ночь приплыть к нашему берегу на лодке — был сильный шторм, даже рыбаки все остались на берегу, никто в море не вышел. Кого вы хотите обмануть?» За ним и другие стали выражать сомнение.
Пригласили какого-то морского офицера. Тот говорит: «Я — моряк, плаваю много лет, но с таким компасом, как ваш, я бы море не смог пересечь». А нам-то и ответить ему нечего: мы же добрались, и именно с этим компасом. Хоть компас, и правда, примитивный, но направление-то он показывает. А нам в этом месте можно было хоть и на все тридцать градусов ошибиться — все равно мимо Турции мы бы не промахнулись.
— Что ж, — говорю, — сажайте меня обратно в эту лодку, поплыву дальше через Средиземное море.
— Ладно, — смеется он, — я с тобой, поплывем вместе, научишь и меня.
А тот, маленький, снова встревает:
— Только, — говорит, — сначала возьмем с тебя подписку, что, если ты будешь тонуть, мы тебя спасать не будем, не рассчитывай, — и опять: — Сознавайся, ты — советский шпион!
Просто зло брало: ну сказал бы — да, мы из КГБ — так все равно бы не поверили. Я ведь, и правда, не знаю даже, где этот КГБ находится, знаю только, что штаб их на площади Дзержинского в Москве…
Въехали мы в Анкару. Здесь наша машина остановилась, нам снова надели на глаза повязки и пересадили зачем-то в другую машину. Снова поехали, остановились. Высадили нас из машины, ввели в какое-то здание, провели по коридорам. Сняли повязки с глаз, осматриваемся — мы снова в какой-то камере. Здесь нас раздели до трусов, обыскали, даже часы сняли с рук. Переодели в полосатые пижамы — мне моя, оказалось, едва доставала до колен. И снова развели по разным камерам — на этот раз размером едва больше спичечного коробка.
Представляете — кровать одним концом упирается в одну стену, другим — в другую, ног полностью не выпрямить, разве что стоя только. Окон нет, круглые сутки горит свет, теряешь счет времени: спустя сутки я уже не знал — день стоит или ночь. Наутро повели на медицинский осмотр. Я возмущаюсь:
— Что ж вы, — говорю, — заключили нас без суда и следствия; если подозреваете в чем-то — предъявите обвинения, судите нас!
Действительно, настолько все это оказалось неожиданным. Ведь мы столько слышали о демократии, а тут — такая встреча. Ничего они из того, что я говорил по-русски, не поняли.
Потом прислали в камеру переводчика — я все сначала повторил ему. Он обещал передать начальству. Однако прошли сутки — и никакого эффекта. А сидеть в этой камере было очень тяжело, куда хуже, чем в Самсуне. И я понял, что долго так не выдержу. Что оставалось делать? Я решил перестать есть. Правда, формально не объявлял голодовку. Приносят они мне еду на подносе и спустя час нетронутой ее уносят. И так — несколько раз подряд.
Вызвали меня к какому-то начальнику. Изложил я через переводчика все мои претензии, он выслушал и пообещал переместить нас в другие комнаты. Действительно, спустя час нас перевели в новые помещения. Мне досталась превосходная двухкомнатная, теперь уже трудно сказать «камера», — даже с туалетом и душем. Больше того — на другой день принесли телевизор! Попросил я их что-нибудь для чтения — по-русски, разумеется — принесли пачку журналов «Америка». Стало полегче. Можно даже сказать, хорошо стало. Если бы только не эта неизвестность…
