Курт Воннегут-мл - Синяя Борода
Передо мной открывался вид на прекрасного, крупного, спящего представителя белой расы, способного, подобно Фреду Джонсу, послужить моделью для иллюстрации Дэна Грегори к рассказу об идеальном американце. И когда мы с ним выходили на люди, мы в самом деле смотрелись как Джонс и Грегори. Более того, Китчен выказывал мне при этом такие же знаки уважения, какие Фред оказывал Грегори – просто возмутительно! Фред-то действительно был туповатым добродушным олухом, в то время как мой распростертый приятель закончил юридический факультет в Йеле, и вполне мог бы стать профессиональным пианистом или теннисистом.
Вместе с той бритвой ему в наследство достался целый букет талантов. Его отец превосходно играл на виолончели, был выдающимся шахматистом и ботаником, а также корпоративным юристом и при этом первопроходцем в области защиты гражданских прав чернокожего населения.
Мой спящий товарищ также превзошел меня и в армейском чине, дослужившись до десантного подполковника, и во всевозможных героических проделках! Но он предпочел возвысить меня в своих глазах, и все потому, что мне с легкостью удавалось то, что ему не было доступно никаким образом – запечатлеть в рисунке все, на что только падал мой взгляд.
Что же до моих собственных работ, стоявших здесь же в мастерской и представлявших собой огромные полотнища чистого цвета, перед которыми я, опьяненный, мог стоять часами – они должны были представлять собой всего лишь начало пути. Я ожидал, что они будут все более и более усложняться по мере моего медленного, но верного продвижения по направлению к тому, что так долго от меня ускользало: к душе, к отсутствующей душе.
* * *
Я его разбудил и пригласил на ранний ужин в таверне «Под кедром». О крупном договоре, который мне удалось провернуть во Флоренции, я не упомянул, потому что к нему это не относилось. Краскопульт попадет к нему в руки только через два дня.
Кстати, когда контесса Портомаджоре умерла, ее коллекция насчитывала шестнадцать работ Терри Китчена.
* * *
«Ранний ужин» означал также раннее пьянство. За нами там уже был закреплен столик в глубине зала, и за ним уже сидели трое художников. Я обозначу их «Художники X, Y и Z». Дабы не быть обвиненным в пособничестве филистерам, жаждущим услышать, будто первые абстрактные экспрессионисты – банда пьяниц, сразу оговорюсь, как этих троих не звали.
Их не звали, повторяю, не звали: Уильям Базиотис, Джеймс Брукс, Аршиль Горки, который к тому же был уже мертв, Адольф Готлиб, Ганс Гофман, Филип Густон, Виллем де Кунинг, Барнет Ньюмен, Джексон Поллок, Эд Рейнхардт, Марк Ротко, Сид Соломон, Клиффорд Стилл и Брэдли Уокер Томлин[83].
Поллок, на самом деле, заявился ближе к вечеру, но он в то время был в завязке. Он просидел недолго, не сказав ни единого слова, и ушел домой[84]. Кроме нас, там был еще один посетитель – вообще не художник, насколько нам было известно, а портной. Его звали Исидор Финкельштейн, и он держал мастерскую прямо над таверной. Приняв пару стаканов, и он тоже был способен болтать о живописи не хуже многих. Он рассказал, что его дед перед Первой Мировой работал портным в Вене и сшил несколько костюмов для художника Густава Климта.
Мы перешли к обсуждению вопроса, почему, несмотря на выставки, вызвавшие восторг у некоторых критиков и вылившиеся потом в большую статью о Поллоке в журнале «Лайф»[85], большинство из нас до сих пор еле сводит концы с концами.
Мы скоро пришли к выводу, что на пути у нашего успеха стоит наш внешний вид и, в частности, наша одежда. Мы шутили, конечно. Тогда вообще все, что мы говорили, обращалось в шутку. До сих пор не могу понять, каким образом всего шестью годами позже Поллок и Китчен воспримут все так до жути серьезно.
* * *
Был там и Шлезингер. Собственно, там я с ним и познакомился. Он собирал материал к роману о художниках – к одному из десятков романов, которые он так и не написал.
Помню, что когда мы расходились, он обратился ко мне:
– Просто удивительно, вы все полны такой страсти, и при этом все совершенно несерьезные.
– Жизнь вообще одна большая шутка, – сказал я. – Это же очевидно.
– Мне – нет, – сказал он.
* * *
Финкельштейн объявил, что с радостью поможет в решении проблемы с одеждой любому, кто на нее пожалуется. Помощь его была доступна за небольшой залог и рассрочку остального платежа на выгодных условиях. Не успел я оглянуться, как Художники X, Y и Z, а также и мы с Китченом, уже стояли в мастерской Финкельштейна, и он снимал с нас мерки на костюмы. Поллок и Шлезингер поднялись с нами, но только в качестве зрителей. Денег ни у кого из них не было, поэтому в соответствии со своей ролью я внес задаток за всех, расплатившись аккредитивами, которые остались от поездки во Флоренцию.
Кстати, Художники X, Y и Z отдали мне этот долг картинами, следующим же вечером. Когда Художника X вышвырнули из клоповника, где он снимал комнату, за то, что он устроил пожар в своей постели[86], я выдал ему ключ от нашей квартиры. Так что он и двое других успели занести картины и ретироваться, прежде чем у бедной Дороти появилась возможность себя защитить.
* * *
Портной Финкельштейн на войне был настоящим убийцей, как и Китчен. Мне так и не довелось[87].
Финкельштейн воевал наводчиком в Третьей Танковой армии под командованием Паттона. Снимая с меня мерку на костюм, который у меня, кстати, сохранился до сих пор, он рассказывал с полным ртом булавок, как какой-то мальчишка подорвал из гранатомета гусеницу на их танке за два дня до окончания войны в Европе.
Его застрелили, и только потом разглядели, что он всего лишь мальчишка.
* * *
Вот какая неожиданность: через три года, когда мы все постепенно разбогатели, а Финкельштейн умер от инфаркта, выяснилось, что и он, втайне ото всех, тоже был художником!
Рахиль, его молодая вдова, похожая, как я теперь понимаю, на Цирцею Берман, устроила ему персональную выставку, прежде чем закрыть навсегда его мастерскую. Приземленные, но основательно сделанные холсты: он старался писать как можно более предметно, совсем как двое других героев войны, Уинстон Черчилль и Дуайт Дэвид Эйзенхауэр.
Он любил краски, как и они. Он ценил нашу действительность, как и они. Такой вот был художник Исидор Финкельштейн.
* * *
После снятия мерок мы снова спустились в таверну, где намеревались продолжить есть, пить и болтать, болтать, болтать, и тут к нам присоединился явно богатый, элегантно одетый джентльмен лет шестидесяти. Я его никогда раньше не видел, как, впрочем, и остальные, насколько я мог судить.
– Говорят, вы все – художники, – начал он. – Вы позволите мне посидеть тут немного и послушать ваш разговор?
– Большинство из нас – художники, – поправил я.
Грубить ему в наши планы не входило. Он мог оказаться коллекционером или членом правления какого-нибудь серьезного музея. Как выглядели критики и посредники, нам было хорошо известно. С его честным видом он очевидно не принадлежал ни к одной из этих низменных профессий.
– Большинство – художники, – повторил он. – О! То есть, вам проще будет указать мне, кто таковым не является.
Финкельштейн и Шлезингер причислили себя к этому меньшинству.
– А, не угадал, – сказал он и показал на Китчена. – Вот про него я бы тоже не сказал, что он художник, несмотря на беспорядок в одежде. Музыкант – да, юрист, профессиональный спортсмен – пожалуйста. Но художник? Ни за что бы не подумал.
Да он просто ясновидец, пришло мне тогда в голову – прямой наводкой по истинному положению вещей с Китченом. Он, кроме того, не спускал с Китчена глаз, как будто и в самом деле читал его мысли. Почему вдруг такой интерес к неизвестному художнику, не создавшему еще ни одной примечательной картины, когда прямо рядом с ним сидел Поллок, работы которого служили причиной таких бурных разногласий?
Он спросил Китчена, не служил ли тот случайно в армии во время войны.
Китчен ответил утвердительно. Уточнять он не стал.
– Это как-то повлияло на ваше решение стать художником? – спросил пожилой джентльмен.
– Нет, – сказал Китчен.
Шлезингер потом говорил мне, что война заставила Китчена стыдиться своего безбедного происхождения и той легкости, с которой он выучился играть на рояле, поступал в лучшие школы и университеты и с блеском их заканчивал, обыгрывал кого угодно в любую игру, в мгновение ока дослужился до подполковника, и так далее.
