Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
О!..
…И мать моя Мария стала каждый день ходить на брег Плещеева озера и там ждать.
И долго ждала она, но Спаситель не приходил…
И однажды на озере была весенняя водоверть буря и ветр бешеный свалил содвинул Марию в озеро и она пошла по водам с именем Христа и долго долго бродила там по водам хлябям пропастям беснующимся но она не замечала ярых поднебесных волн и не знала что она бродит по водам…
И искала Христа Спасителя на водах…
И там осталась искать Его…
О!..
…И Мария-Динария возлюбленная моя месит мучит в белосахарных руках своих пряное конопляное пьяное юное тесто и оно густеет твердеет в ее руках умелых и становится кофейным камнем.
И Мария-Динария улыбаясь таясь лучась бездонными своими сливовыми очами сизыми дымными глядит на меня и шепчет…
Но я не слышу…
…Мария-Динария! И мой отец Джамал-Диловар был певец, но в вилюйской проруби пропасти утопили певучее горло его…
Но она не слышит меня, а шепчет…
…Тогда отец мой очарованный блаженный взял свою двугрифовую «хитару» и пошел на берег Плещеева озера и долго сидел там и ждал матерь мою Марию, но она бродила по водам и не хотела возвращаться на берег.
Тогда Пифагор-Динарий-Холмурад-Мазар пропел прощальную песню-молитву для матери Марии моей и все четырнадцать серебряных струн дивной сладостной чудовой гитары его порвались порушились и окровавили избили его пальцы, хотя пальцы гитариста в броне багровых мозолей…
Но мать моя Мария не хотела уходить от вод и осталась ждать пришествия Христа Спасителя…
И она сказала с волн отцу моему:
— Христос Муж мой вечный а ты ц’ыган, а ты мимолетный а ты уходи а ты не томи меня а ты оставь меня мя на водах бродить чаять ждать Вечного Мужа моего…
МОЛИТВА МАРИИО Господи Отче опять Ты уходишь по водам по талым
березовым водам
Опять Ты уходишь Отче по водам Плещеева озера по
льдам талым по полыньям студеным раздольным
колодезным Опять Ты уходишь Отче
Помедли побудь Отче а Ты все уходишь уходишь
И мя оставляешь на бреге сиротском Руси
Помедли на талых водах помедли не уходи
Отче чего оставляешь чего не жалеешь на бреге на
вдовьем на бреге текучей на бреге плакучей Руси
Да я вся изждалась да вся изболелась а Ты оставляешь на
бреге Руси
Отче возьми меня в воды возьми
Дай в сизых водах в гиблых святых водах целовать колени
и персты серебристые летучие жемчужные Твои
Отче возьми
Отче напоследок перед гибельной водою упаси шепни
дохни
Отче ледяной апрельскою водой алмазною разлетной
острой напоследок окропи
Отче возьми!
Она слагает русский кумачовый ярый сарафан на брег и
млечная нагая в водах талых радостных ледовых
лепетных лазоревых кудрявых вся кудрявая блаженная
бежит бежит бежит бежит бежит бежит…
Ай!..
…И забыла Мария о муже своем Пифагоре-Динарии-Мазаре и обо мне, малом чаде своем.
…Ибо сказано Спасителем: «Ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ея… И кто любит отца иль мать более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня… И кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня»…
Да…
…Но Мария рыдала в плещеевых водах…
Да!..
Но жаль жаль жаль мне дщерь дочь Марию-Динарию малую мою сироту при матери живой… Жаль!..
Помози Отче! помоги Христос!..
И она рыдала средь вод…
И она осталась средь вод…
Ибо велика была вера ее…
И превышала зов вод и любовь к ближним своим…
…Тогда отец мой ушел от берега Плещеева озера с двугрифовой хитарой своей на которой все четырнадцать струн были оборваны а все десять его пальцев были окровавлены изрезаны избиты, но он был счастлив за жену свою и за веру за судьбу ее.
И мучился, потому что не мог обрести веру такую…
О!..Как хрупок ломок человек без веры!.. как мартовская сосулька…
О…
И Мария-Динария месит в руках конопляное пыльцовое тесто бражное таящее и оно становится как камень и вот уже готово оно и Мария-Динария говорит далее…
— Прошло несколько лет…
Тогда отец мой Пифагор-Динарий-Холмурад-Мазар взял меня, дочь свою, и хитару свою с четырнадцатью поверженными порванными струнами и покинул Переславль-Залесский, потому что я стала расти и все чаще стало тянуть меня неодолимо остро влечь стало на Плещеево озеро и хотелось мне нестерпимо ступить на воды вечношумящие и бродить там, как некогда матерь моя там бродила и бродит…
И стало неодолимо нестерпимо тянуть меня бродить по водам и отец мой убоялся что пойду я искать мать свою…
И взял меня и хитару свою и навсегда ушел из Переславля-Залесского…
И долго кочевал он по Руси и было одиноко ему на Руси безбожной одинокой…
И он пошел пришел в Среднюю Азию, где не было озер и морей, которые влекли бы меня на неоглядные свои водяные равнины поля, в азиатский город Джимма-Курган…
И тут успокоилось сердце его и душа его кочевая алчная дорожная притихла, как дорожная пыль вечерняя, политая прибитая помятая арычной смирной водой из ведра, ибо края таджикские эти напомнили ему родную Бессарабию его.
И он стал пастухом чабаном горных стад отар и сложил свил кибитку гнездо из камней у подножья горы Фан-Ягноб…
И тут стали мы жить, дышать, уповать, воспоминать…
Блаженно было в горах струящихся пустынных…
Но!..
…Но мучили отца пьяные вольные дальные повырубленные насмерть бессарабские виноградники юности его и искал он тех бражных бренных сластей утех странствий молодого крутого тела и пьяной цыганской души…
И тогда тайно в горах на солнечных склонах он стал сеять индийскую коноплю…
И ранней весною стал бродить бегать в цветущих пыльцовых коноплях и вбирать телом потом своим пыльцу жгучую а из нее творить анашу и курить ее из турецкого кальяна древнего…
Тогда на отца моего донесли в город Джимма-Курган, предали его и отняли у него посевы тайные его и поставили там солдат-охранников с карабинами…
Тогда отец стал посылать меня в конопли духмяные пьяные цветущие и собирать соскребать с меня пьяные пыльцовые урожаи…
И я была нагой девочкой бегущей в пьяных слепых спелых сладких пыльцах и конопля была более двух метров в высоту и не видно в ней меня было…
И я там тайно нагая бегала резвилась и собирала воровала пыльцу для родного отца моего Пифагора-Динария-Холмурада-Мазара…
И я была девочка мала нага быстра прозрачна в высоких коноплях и солдаты не могли поймать меня…
Айя!..
Но потом я стала дева вольная нага туга и там в пьяных коноплях я быстро созрела налилась поднялась и охранники увидели меня и алчно охотились за мной…
И ныне охотятся…
И хотят разъять разбить мой бутон о двух жасминовых лепестках…
И хотят убить меня, мой речной брат!..
…И Мария-Динария улыбается мне и шепчет далее…
— И тогда мой отец чабан бросил оставил разлюбил забыл стада свои.
И он брал свежую анашу и турецкий кальян и ветхую бурку и залезал по чабаньим козьим тропам на вершину горы Фан-Ягноб…
И там кутался прятался в бурку и долгие дни и ночи сидел там среди близких облаков снежных альпийских и курил кальян и глядел в небеса, где плавали орлы-бородачи и грифы-ягнятники стервятники…
…И однажды ветер содвинул его с вершины и подержал воздвиг над горами, а потом осторожно задумчиво повлёк, понес, понес…
А потом он стал летать над горой Фан-Ягноб как орлы и грифы…
…Вначале он робко летал, пользуясь весенними токами ветрами, идущими с Гималаев на Русь, ветрами, которые насылали великие бессмертные ламы хутухты мудрецы Тибета, но потом он стал летать смелее и дальше над Фан-Ягнобскими и Рамитскими горными хребтами…
От долгого курения анаши он стал сухим и желтым как абрикосовый осенний лист и его легко носило воздушными потоками и он подолгу летал парил висел витал над горами.
Цыгане тысячелетиями бродят по земле, но это был первый цыган пернатый!..
…Ай, чавелы!.. И что ж я тысячелетья ползал как червь, а теперь как птица летаю — да никто меня не видит, не знает, как Гагарина!..
Да!.. Айххха!..
…Вначале орлы-бородачи и грифы-стервятники нападали на него, потому что он нарушал их охотничьи жизненные ареалы, территории, угодья, рубежи, пространства, и он яростно отбивался от них хунзахским кинжалом, который брал с собой в небеса.
