Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
И я сдираю сбираю хунзахским кинжалом конопляную милую влажную духмяную пыльцу с её лядвей…
И там таится томится хранится гранатовая младая девья чистшая хладная первозавязь и там бутон о двух жасминовых гранатовых лепестках и там бутон нетронут отворен непочат…
Айя!..
…Господь мой, я жив если чую бутон сей!..
…Мария-Динария! разреши дай мне ножом собрать конопляную кофейную муку глину с гранатовой завязи девьей твоей! с бутона о двух жасминовых лепестках!
Мария-Динария дай! Зде сладка сладима дурманна вязкая пыль пыльца! я хочу собрать ея! я хочу мять ея в своих руках!
Я хочу потом сушить ее на кострах! я хочу потом курить ее в турецком кальяне! я хочу потом от нее восходить в небеса!..
Ай, анаша-дорога в рай!..
Мария-Динария! дай!..
Но она отстраняет меня.
Но она забирает нож у меня.
И она говорит нага неизбывно бездонно бела бела бела:
— Тимур-Тимофей! мой речной брат!..
Пойдем в кибитку мою! и там замесим изомнем тесто месиво конопляное кофейное дурманное которое ты собрал сорвал соскреб с меня!..
И высушим на огне на солнце его! и будет первач-анаша!..
И будем курить турецкий кальян!..
И будем возлетать восходить в небеса! пойдем со мной речной брат!..
…И она нага стыдлива пошла с конопляным тяжким сонным бредовым уже бродильным тестом и хунзахским ножом в руках.
И я пошел за ней.
Айххха!..
— Тимур-Тимофей! мне ало! мне стыдно! ведь дева я!
Ведь из моей гранатовой первозавязи еще не родился не сотворился гранат!..
Ведь еще не отворился мой бутон о двух жасминовых розовых лепестках!..
Пойдем, мой речной брат! но не гляди на меня! ведь я нага гола!..
Ведь ты сорвал срезал собрал ножом с меня мой смолистый конопляный блаженный наряд…
И я белым-бела, и я нагим-нага, и я голым-гола…
Айххха!..
И я не гляжу на нее, а лишь косятся очи спелыя мои… очи ахалтекинского аргамака жеребца…
И шепчут уста бренныя спелые мои…
И твои ноги пахнут чистым ровным отборным росным
речным песком дева девственница
И твои ноги лядвеи отмели тайные белые сахарные
отмели нетронутые дальные неизмятые
сокровенные снежные снежные
И твои ноги лядвеи волны волны заводи заливы
неколеблемые серебристые млечные
И лоно островок арчовый ивовый курчавый средь теченья
пенного средь тесного
О дева девственница
И я стою лежу на островке средь волн средь укрощенных
усмиренных медленных задыхающихся покорливых
влюбленных
О жено!..
…О Господи! я жив иль утонул?..
О Господи! в каком же аду надо жить чтоб творить петь райские песни!..
А самые сладкие райские песни поются в аду…Ууууу…
Но!..
…Мария-Динария! моя речная сестра! я иду за тобой а ты нага нага нага!
Мария-Динария! ты густоногая! ты солнцетелая! ты врановласая моя! и груди твоя избыточныя тяжкие неизлитые купола телесные боле чем твоя птичья верткая смоляная голова! да!..
И я иду за тобой…
Айххха!..
…И у подножья несметной снежной горы Фан-Ягноб лепится кибитка твоя сложенная из диких горных острых камней.
И мы входим в кибитку твою.
И тут я гляжу дрожу содрогаюсь, потому что на глиняном полу кибитки лежит старая избитая власатая овечья бурка с поредевшим мохнатым козьим руном.
Та? та? та?..
О Боже, где я?..
А Мария-Динария поднимает с пола бурку и прячет в нее несметное неразбуженное неистовое тугое двуплодовое древо нагое тело свое.
И я узнаю ту бурку, на которой согрешил Абалла-Амирхан-Хазнидон в змеиной тайной самшитовой роще и где был Тиран зачат.
И я узнаю ту бурку, в которой ушла умирать моя мать Анастасия-Русь!..
И я узнаю хунзахский нож кинжал с унцукульской серебряной ручкой!..
О Боже…
…Вожди вожди тираны тираны и вы хотите, чтоб песнь певца поэта была лишь резной серебряной ручкой вашего смертного необъятного повсеместно рыщущего кровяного убойного кинжала ножа? да?..
Да!..
И! Тиран правит, давит, угнетает, народ стонет, а певец поет… да?..
И потому я умолк…
…Но Мария-Динария! но Мария возлюбленная речная нагая сестра моя!
И я встретил тебя и заговорили молчащие таящие уста моя…
Мария-Динария! откуда у тебя эта бурка? откуда у тебя этот хунзахский кинжал?..
И она улыбается мне и она отогревается нагая в смертной бурке матери моей и чудится чудится мне мне во тьме во тьме, что это мать моя Анастасия вернулась ко мне…
О Боже, я плыву? тону? Я жив иль мёртв? Я в раю иль в аду?..
…О Господи я жив иль утонул?.. Ууууууу…
Не пойму…
Иль позвать на помощь загробную готическую кочевую тень моего собрата Флорентинца Данте?..
Иль?..
…Но Мария-Динария месит мучит мнет трет в беломраморных руках кофейное тесто месиво конопляную жгучую бредовую пьяную глину, которую я собрал ножом с осиянного тела ее и певуче текуче дремотно говорит мне шепчет поет…
— Мой отец цыган овчар баранщик пастух чабан Пифагор-Холмурад-Динарий-Мазар родился в Бессарабии среди бескрайних винных сонных холмов кудрявых виноградников…
И там кочевал бродил его вечнопьяный табор в вечнопьяных бродильных пенных мутных муторных виноградниках…
О блаженная жизнь среди блаженных виноградников!..
Но!..
Но потом Гитлер гонитель завоевал Бессарабию и порубил потоптал пьяные виноградники и порубил потоптал расстрелял пьяные вольные цыганские таборы…
И кровь цыган смешалась с кровью виноградников и превысила её…
И мой отец Пифагор-Холмурад-Динарий-Мазар один в живых от табора остался.
Он был лихострунный гитарист певец сладкопевец певун соловей один во всей Бессарабии и помиловали его притеснители убивцы завоеватели, заслушавшись и опьянев от его божественной пианой гитары…
А потом он бежал на Русь вместе со своей цыганской двугрифовой гитарой (отец говорил «хитарой»).
…Айххха!.. Чавелы!.. Где жизнь моя?.. Где табор мой?..
И струны моей гитары рвутся свиваются и остро бьют в глаза и режут пальцы мои…
Ай…
…А на Руси была лютая зима и отец мой на Днепре провалился в крещенскую дымную прорубь вместе со своей певучей гитарой и едва выплыл из ледяной купели и едва спасся.
И он замерз бы на снегах безлюдных лютых, но у проруби нашел эту бурку и кинжал и нательный оловянный древний крест, который был еще тепл и под ним снег пригорюнился притаял…
…О Боже, кто тут был?..
Кто ушёл в прорубь?..
Кто бурку, кинжал и крест оставил?…
…И еще там на снегах были нагие дивные сизые кровавые талые торные следы женских молодых розовых летучих улетающих ступней…
И цыган-беглец воспомнил древнее цыганское гаданье прорицанье, что Христос Вторым Пришествием придет на Русь по водам а Богородица по небесам…
И Пифагор-Холмурад-Динарий-Мазар подумал, что зде была прошла прошествовала Богоматерь Богородица Одигитрия Сошественница и Она оставила ему бурку и нож чтоб не погиб он в ледяной пустыне…
Богородица — Матерь всех человеков…
Она — всех помнит, о всех заботится…
У Неё нет сирот…
Да…
И еще оставила Она цыгану на снегах оловянный древний крест на память о его крещеньи в проруби…
И он зарыдал счастливый и надел крест на тугую камышовую гордую шею свою.
И понял он что сама Богоматерь крестила его в проруби а потом взошла Осиянная в небеса, оставив лучезарные следы на снегах, в которых сверкала алмазная талая вода…
И цыган возрадовался и долго глядел в небеса в надежде увидеть Возлетающую Восшественницу…
…И он весёлый пошел по Руси в бурке Богородицы и с крестом Её и с гитарой дивной двугрифовой цыганской журавлиной своей…
И пел он по Руси песни о Богородице у русских богооставленных забытых мертвостоящих с обрезанными крестами да колоколами церквей…
О!..
И в Переславле-Залесском встретил мою младую мать Марию, которая одна на всей Руси безбожной носила древлий русский сарафан кумачник и белу сахарну жемчужну перевитую скатным жемчугом северну тучну косу и за это гнали преследовали её безбожники и глумились над ней и в городе называли сумасшедшей блаженной юродивой…
И мой отец полюбил ее и они сотворили породили меня и несколько лет прожили в мире и тиши, но потом мать моя Мария стала говорить, что скоро на Русь безбожников придет Иисус Христос…
И Русь повсюду стерегут охраняют чуткие солдаты пограничники чтобы не пришёл Он по земле и потому Он придет по водам Плещеева озера где не ждут Его…
