Дональд Томас - Белый отель
Мальчик любил приключения, очень скоро он обнаружил капитанский мостик и назначил себя старшим помощником. Он «рулил» все утро, и стюард, ухмыляясь, был вынужден на руках отнести его к завтраку. Тем не менее он был рад видеть своего папу и новую маму – обнял ее колени и сказал: «Привет, Лиза!» Она вышла с ним на палубу, и они смотрели на дельфинов. Она описала ему, как выглядит море зимой, когда покрывается льдом, а позже, раздевая и укладывая его спать, рассказала ему сказку об огромном ките, которого звали смешным именем Порфирий и который сотни лет назад заплыл в это море, потому что тоже любил приключения. Плохие моряки пытались поймать его, но он был быстрее их и умнее. Малыш сосал палец и смотрел на нее круглыми глазами.
Пока он спал, они пообедали вместе с командой и несколькими пассажирами. Даже те, кто совсем не разбирался в музыке, что-то смутно слышали о Викторе Беренштейне и были счастливы оказаться с ним за одним столом. Они просили его спеть им под аккомпанемент старого дребезжащего пианино. Смеясь, он возражал, что пора его пения миновала, и советовал им вместо этого попросить Лизу – она, мол, тоже известная певица. В итоге счастливым молодоженам пришлось петь дуэтом. А у себя в каюте он стал бранить ее за то, что она притворялась, будто у нее пропал голос. Вернувшись домой, он будет репетировать «Бориса» с ней, а не с этой ленинградской выскочкой Бобринской! Она со смехом отвергла его лесть. Вдруг заворочался во сне Коля, она осторожно села рядом с ним на койку и очень тихо спела колыбельную. Вскоре он опять крепко заснул.
Хотя и было темно, раздеваясь, оба испытывали неловкость – им впервые предстояло спать в одном помещении. В киевской квартире было только две спальни, и сначала Лиза делила комнату с его матерью. Она постеснялась сменить спальню сразу после свадьбы, да и речь шла всего о паре ночей. Теперь же он смущенно улегся на узкую койку рядом с ней, но когда они обвили руками друг друга, то сразу же почувствовали себя раскованно и счастливо. Это не было необузданной страстью юности, да и вряд ли она была возможна: ведь рядом спал маленький Коля. Им надо было соблюдать тишину. Может, это и к лучшему: над ними не довлела необходимость неистово метаться, как подобает любовникам... и потому они оба временами жалели об этом.
Они двигались осторожно и молча, тишина нарушалась лишь поскрипыванием деревянных частей судна да плеском волн. Никакие неприятные видения ее не посещали, только сквозь иллюминатор виделись вспышки маяка – когда-то знакомое, но забытое зрелище. В минуты любви она не переставала вслушиваться в размеренное дыхание ребенка. Голова, покоившаяся на ее груди, тоже казалась почти детской. Вспышки маяка освещали седые волосы ее мужа.
В поездке было достигнуто все, чего она хотела, и даже больше. Когда прохладным утром позднего лета они встали на якорь в Одессе, она чувствовала, что их уже связывают семейные узы. Фотография, сделанная одним из пассажиров, выявила несомненные приметы будущего единства: прислонившись к спасательной шлюпке, стоит Виктор – высокий, ширококостный, в каракулевом пальто и меховой шапке, его полное дружелюбное лицо обращено к жене и светится гордостью, а она, с поднятым воротником пальто, с волосами, развеваемыми бризом, в свою очередь, с гордостью смотрит вниз на маленького мальчика, который встал между ними, держа их за руки. Он моргнул как раз в то мгновение, когда нажали на спуск, и поэтому улыбается в объектив с закрытыми глазами.
Лиза не узнала города, а город не узнавал ее. Пока они осматривали достопримечательности, она чувствовала себя даже не то чтобы умершей, но ненастоящей, как будто никогда не жила на свете. Кто-то все же узнал ее. Увядшая женщина средних лет в нерешительности остановилась на тротуаре и, глядя ей прямо в глаза, спросила:
– Лиза Морозова?
Но Лиза покачала головой и прошла мимо, таща за собой Колю, чтобы догнать его отца. Женщина была когда-то ее близкой подругой: в балетной школе они учились в одном классе.
Виктор по-своему истолковал ее мрачное настроение и сочувственно взял ее под руку. Они находились в районе доков, и он подумал, что она расстроена видом запустения.
– Не волнуйся: это все в прошлом, – пробормотал он. Он стал объяснять ей, почему большая часть помещений в районе доков заколочена и наполовину заброшена, включая то, на котором когда-то красовалась надпись: «Морозов. Торговля зерном». Теперь на дверях была государственная вывеска, но краска на ней тоже поблекла, а окна были выбиты.
Коля захотел заглянуть внутрь, и отец поднял его к подоконнику. Но внутри ничего не было видно, кроме темноты и осколков стекла.
Они сели на автобус, шедший вдоль берега на восток, по направлению к ее старому дому. Беспорядочно выстроенный белый дом превратили в санаторий. Обычно туда не было доступа для случайных отдыхающих, но Виктор, будучи известным советским артистом, сумел купить талоны на завтрак. Столовая, очень уютная, была полна народу; это, главным образом, были фабричные рабочие из Ростова. От прежних хозяев не сохранилось ни обстановки, ни картин; только деревья за большими французскими окнами были все те же. И одна пожилая официантка, которая подала им щи, прежде присматривала здесь за буфетной. Она обслуживала их с угрюмым видом и явно не узнавала Лизу; Лиза и не хотела быть узнанной, хотя в прошлом она часто перекидывалась с ней дружеским словом.
После завтрака они прогулялись по окрестностям. Теперь к крохотной бухточке и пляжу вела бетонная дорожка, но сам пляж не изменился. Единственно, что вместо небольшой семейной группы, как это было в детстве, в воде плескалось множество незнакомцев. Она помогла Коле раздеться и сама сняла туфли и чулки (подоткнув юбку за края панталон). Даже ее муж закатал брюки и походил по воде. Лиза высматривала в воде медуз, но их не было видно. Затем они лежали, суша ноги на солнце: оно было теплым, но совсем не таким жарким, каким она его помнила, – может, из-за того, что лето кончалось.
Да и растения, деревья и цветы в обширном парке оказались вовсе не субтропическими, какими их хранила ее память. Она была удивлена этой ошибкой. Возможно, воспоминания о собственном саде смешались в ее памяти с какими-то другими местами дальше к югу, куда они плавали на своей яхте. Оставив Виктора загорать на пляже, она вместе с мальчиком отправилась на разведку. Перемены не затронули густых деревьев в глубине сада; только беседка, разрушенная еще при ней, была теперь не более чем лабиринтом из зарослей кустарника и ежевики, проросших из камней и прогнившего дерева.
Ей казалось, что она всего лишь призрак. Она была нереальна, маленький мальчик – тоже. Ее отсекли от прошлого, и поэтому она не жила в настоящем. Но вдруг, когда она стояла рядом с сосной, вдыхая ее резкий, горьковатый запах, между ней и детством оказалось открытое пространство, словно налетевшим с моря ветром разогнало туман. Это была не память о прошлом, но само прошлое, живое и реальное; она чувствовала, что ребенок, живший сорок лет назад, и она сегодняшняя – одна и та же личность.
Это знание наполнило ее счастьем. Но сразу же последовало еще одно озарение, принесшее с собой почти невыносимую радость. Ибо, глядя назад, в детство, она нигде не видела глухой стены – только бесконечное, уходящее вдаль пространство, на всем протяжении которого она оставалась самой собой, Лизой. Она видела себя даже в самом начале всего сущего. Когда же она взглянула в противоположном направлении, в неведомое будущее, в сторону смерти и бесконечного пространства после нее, то все равно различила там себя. Все это навеял запах сосны.
Остаток дня промелькнул мгновенно. Она положила цветы на могилу матери, а муж помог ей расчистить ее от колючек; зашла в крематорий и нашла в поминальной книге имя отца; написала и отправила открытки тете Магде, брату Джорджу и венской подруге, а заодно и крестнику (которого скоро должна была увидеть); они сводили Колю в парк на детскую площадку и купили ему дорогую игрушку за то, что он так хорошо себя вел. Потом сели на ночной поезд до Киева. Они собирались спокойно пообедать после того,– как Коля заснет (он наверняка очень устал). Но на деле он почти всю ночь не спал и, конечно, заставил их тоже бодрствовать. Он хныкал, дулся, его тошнило, он требовал бабушку, укусил Лизу за палец и не давал покоя другим пассажирам своими криками. К утру, когда они, пошатываясь, выбрались из поезда, Виктор и Лиза выглядели такими изнуренными, что встречавшие их друзья – влиятельные настолько, что у них была персональная машина, – отпустили несколько не вполне приличных замечаний. Коля к этому времени с ангельским видом дремал на руках у отца.
СССР,
Киев,
Крещатик, 118, кв.5
4 ноября1936 г.
Дорогая тетя Магда,
