Дональд Томас - Белый отель
Вдобавок ко всему в городе начались беспорядки. Несколько дней она слышала отдаленный грохот перестрелки, и ей казалось, что она снова в Одессе начала века. Отовсюду поступали гнетущие новости, и было похоже, что политическая обстановка станет еще хуже.
Три ночи подряд ей снились дети, и она восприняла это как знак того, что ей надо поехать и стать матерью для маленького сына Веры. Но сумеет ли она это сделать? И достаточно ли она любит Виктора? Ясно, что она не любит его так же сильно, как любила Алексея или даже своего мужа. Тем не менее, снова и снова перечитывая письмо, она почувствовала, что стала любить его чуть больше, ее сердце начинало трепетать при мысли о нем.
День проходил за днем, неделя за неделей, а она все медлила с ответом. Она измучилась от собственной нерешительности, терзаясь ею каждое мгновение дня – и большую часть ночи. Однажды она до вечера просидела в церкви, но вышла, нисколько не приблизившись к ответу. Боли возобновились в полной мере; она едва могла дышать. У нее появилась дикая мысль поехать на Берггассе, постучать в дверь Фрейда и броситься к его ногам. Она спросит его о чем-нибудь, не относящемся к делу, и будет строить свой ответ Виктору в зависимости от того, что он ей скажет – «да» или «нет».
Как-то утром из старенького рояльного табурета она извлекла партитуру «Евгения Онегина» и сыграла несколько пассажей. Затем, поскольку времени у нее было более чем достаточно, принялась сочинять ответ, подражая письму Татьяны к Онегину. Пусть рифмы приведут ее к правильному решению, говорила она себе. Она писала и черкала целый день, и, как раз после полуночи, получилось следующее...
Дышу, как девочка, несмело,И дрожи пальцев не унять.Таиться Таня не умела,Как я – сама себя понять.В одном лишь схожи до предела
Мы с нею – тем, что грудь огнемГорит все жарче с каждым днем.Ты, верно, сожалеешь нынеО тех нечаянных словах,Которые остылый прахТревожат в горестной пустыне!Спала я крепко, без затей.Зачем ты пробудил томленье?От необузданных страстейДавно нашла я избавленье.Ведь не придет уже цветеньеК душе изношенной. Уволь —Об этом мне и думать больно,Мне не сыграть Татьяны роль.Но, впрочем, я была довольна...
Ах, слишком поздно! Нет, не ТаняЗдесь внемлет пенью соловьев,А скучная старушка-няня, —Та, что и слово-то «любовь»Чужим считала... Это слово,По правде, лучше бы забыть,Чем, всем былым болея снова,В бесплодной памяти хранить!Боюсь, причин тому не зная,Сорвать цветок, желанный мне;Жива, но словно не вполне,Как будто чья-то воля злаяГнетет с тех пор, как я мостыСожгла до срока в день далекий...Ты разберешь мои намеки...А в жены лучше б выбрал тыКого-нибудь моложе: КолеНужна сестренка или брат —Один растет он поневолеИ в буйстве, нет! не виноват.
К нему б я стала чуткой, нежной;Твоя победа неизбежнойБыла бы, будь ты здесь со мной.Тот поцелуй... он длился чудно!Я поняла – тебе не трудноПоток расплавить ледяной.Кто ты? Мой ангел ли спаситель,Или коварный искуситель?А я? Как девочка, наивна,Хоть на лице полно морщин;Ты горевал бы неизбывно —Не всех несчастней, кто один.
Что ж, будь что будет! Выбор прочен:Полячки гордой не пою.К тому же голос мой испорчен —Уж от тебя не утаю.Не скрою, роль была бы лестной —Предстать Лжедмитрия невестой,Но нежный голос огрубел.Над тем, чему пришел предел,Посмейся – и навек забудешь!Вороной вместо соловьяЯ стала... Ведь винить не будешьТы в малодушии меня?!Кончаю. Если ты и впредьМеня ждешь гостьей непременной,То я приеду, но не петь,А если петь, то лишь за сценой.
Что ж, будь что будет! Выбор прочен:Полячки гордой не пою.К тому же голос мой испорчен —Уж от тебя не утаю.Не скрою, роль была бы лестной —Предстать Лжедмитрия невестой,Но нежный голос огрубел.Над тем, чему пришел предел,Посмейся – и навек забудешь!Вороной вместо соловьяЯ стала... Ведь винить не будешьТы в малодушии меня?!Кончаю. Если ты и впредьМеня ждешь гостьей непременной,То я приеду, но не петь,А если петь, то лишь за сценой.
Внизу, в качестве постскриптума, она приписала безыскусственно простые слова самого поэта: «Возможно, это все пустое, /Обман неопытной души, /Исуждено совсем иное... //Вообрази: я здесь одна!/ Никто меня не понимает!..» Несколько мгновений, пока высыхали чернила, она чувствовала себя изнемогающей от любви девушкой двадцатых годов девятнадцатого века, безрассудно обнажившей сердце перед безлюбым циником. Но, в отличие от Татьяны, Лиза не колеблясь подписала и заклеила конверт, лизнув его языком; затем, не имея возможности поручить это старушке-няне, она сама, накинув пальто, поспешила спуститься по лестнице в темноту ночи, чтобы опустить письмо в почтовый ящик на углу улицы.
3
После злосчастных, изъеденных сомнениями дней, утомительных сборов и печальных прощаний – первая неделя в Киеве была упоительна. Широкая улыбка Виктора на перроне вокзала; знакомство с Колей и его бабушкой у них дома; вечеринка в Оперном театре, где ее приветствовали все воспитанники Виктора – очаровательные молодые люди; углубление пока еще поверхностного знания города в пеших и автомобильных прогулках... И как было чудесно (если не брать во внимание неловкое ощущение привилегированности), что их квартира находилась в центре города, на Крещатике, с его изысканными магазинами, театрами и кино! Затем, после очень простой церемонии, свадебное застолье, превзошедшее разгулом вечер в честь ее приезда; ученики, которых ей прочили, – если Коля не будет чересчур обременителен; бесконечные выпивки то с одним, то с другим, то с третьим, а в перерывах – помощь матери Виктора в сборах. Времени для мыслей не было – разве что о том, что она приняла правильное решение.
Это она предложила, чтобы они вместе с ее свекровью отправились поездом до Тифлиса, а потом вернулись бы Черным морем: они могли сесть на грузовой корабль в маленьком грузинском порту Поти, который довез бы их до Одессы, а оттуда добраться до Киева поездом. Для них это было бы небольшим свадебным путешествием, а для Коли – источником волнующих впечатлений. Лиза полагала, что морская прогулка сгладит для него горечь расставания с бабушкой и заодно создаст ту мирную обстановку, которая необходима, чтобы ребенок и его новая мама могли получше узнать друг друга.
Матери Виктора – маленькой, сгорбленной, подвижной старушке с веселыми глазами – было восемьдесят. Она волновалась больше всех, ибо ехала в свою деревушку умирать. Женитьба сына нисколько ее не обескуражила, для нее это было явным облегчением. Она души не чаяла во внуке и плакала при мысли о расставании с ним, но было очевидно, что для старой женщины это непосильная ноша.
В Тифлисе ее препоручили целой орде родственников и соседей, которые причитали над ней так, будто ее привезли бездыханной. Лиза видела, что муж ее страдает от этой встречи с прошлым, за которой тут же должно последовать прощание, а особенно от того, что обнимает мать, возможно, в последний раз. Расставание было слишком болезненным, чтобы его растягивать, и, к счастью, недалеко было до посадки в поезд, шедший через горы к побережью. Скоро они уже ползли по крутому склону – их поезд тащили два локомотива, похожие на рабочих слонов, – через живописную местность, но из-за смятения чувств (хотя и по разным причинам) ни Лиза, ни Виктор не воспринимали ее красот. Потом открылся вид на Черное море, они теперь неслись вниз прямо к нему. В Поти без труда нашлось грузовое судно, бравшее пассажиров; и Лиза встретилась с морем своего детства.
Когда Виктор впервые представил ее своему четырехлетнему сыну со словами: «Поздоровайся с тетей, которая будет твоей мамой», – тот пожал ей руку и серьезно сказал: «Привет, Лиза». Они оба рассмеялись, и лед был растоплен. Взяв его на руки, она обнимала его и целовала, готовая поклясться, что он как две капли воды похож на свою маму – те же прямые светлые волосы, зеленые глаза и озорная улыбка. Он улыбнулся, когда она его поцеловала, и даже морское путешествие перестало казаться необходимым: он ее принял. Он и дальше называл ее Лизой. Что ж, ее это устраивало; пусть, когда захочет, зовет мамой, а если нет – она не станет возражать. «Он такой послушный, Виктор! – сказала она изумленно, когда он безо всяких капризов лег спать в их каюте.– Не представляю, какие с ним могут быть трудности». Виктор хмыкнул и сказал, что это всего лишь затишье перед бурей.
Но Лиза не могла поверить, что буря когда-нибудь разразится. Несколько порывов ветра – это наверняка, – но она уже знала, что справится. Конечно, по возрасту она годилась ему в бабушки, но после дряхлой старушки, которая его нянчила, она покажется ему молодой. И надо позаботиться, чтобы у него было побольше товарищей для игр.
