Дональд Томас - Белый отель
Может быть, когда Вы помогли мне «раскопать» связь моей матери, я почувствовала себя лучше просто из-за того, что была взволнована тем, как это проясняет все тайны? Прояснение! Anagnorisis43! Я только что пела в новой оратории под названием «Царь Эдип» – что вы на это скажете?! Мне всегда нравилась идея прояснения. «Больше света! Больше света!» Больше света – и больше любви.
Что Вы об этом думаете? Это только смутные идеи, и я совсем в них не уверена.
Трагедию, связанную с Вашим коллегой, я, конечно, сохраню в полной тайне. Несмотря на нее, Ваше письмо звучит более жизнерадостно, – надеюсь, это означает, что со здоровьем у Вас стало лучше. У меня все в порядке. Тетя Магда волнуется – из Соединенных Штатов приезжает в отпуск мой брат. Ее жизнь теперь не очень-то богата впечатлениями. Но мы не совсем одни – у нас живет кошечка, озорная и пушистая. К сожалению, у тети из-за нее появилась сыпь, и ей придется подыскать другой дом. (Кошке, разумеется!) Иногда мне очень хочется оказаться в более располагающем обществе. Я бы многое отдала за одну из наших бесед в прежние дни. А сейчас меня ждет тетя, чтобы разложить пасьянс на двоих. Это не позволяет мне уступить своей слабости к сочинению длинных и бессвязных писем.
С сердечными пожеланиями,
Лиза.
Отправив письмо, она испытала жестокое, но уже знакомое чувство. Это было кажущееся воспоминание о сомнительной части ее сна – или же боязнь ее припомнить. Единственным утешением было то, что она не слишком разоткровенничалась. Но ответа она не ждала, и он не пришел.
Лиза и ее тетя принимали у себя двух седовласых американских туристов, Джорджа и Натали Моррис. Джордж занимал ответственный пост в автомобильной компании в Детройте и весьма преуспевал. У Натали даже была норковая шуба.
«Не знаю, что они здесь делают, – писала она Виктору.– Мне все время кажется, что они вот-вот достанут маленькие американские флажки и начнут размахивать ими на улицах. Один мой приятель из Нью-Йорка встретился с ними и был неприятно поражен их резким американским акцентом. Они скучают по молочным коктейлям в своей угловой аптеке. Они не представляют, как мы живем в такой крохотной, обшарпанной квартире (наверное, она усохла с тех пор, как они жили здесь с детьми после войны!). Они страшно боятся заболеть дизентерией. Натали нигде не может завить и покрасить волосы. Джордж тщетно просматривает зарубежные новости в поисках результатов бейсбольных матчей. У нас с ним нет ничего общего, даже воспоминаний. Такое впечатление, что мы живем в разных измерениях. И как это мы вышли из одной утробы? Я не смогла заставить себя поцеловать его щетинистую щеку на вокзале, и мы просто пожали друг другу руки. Meine Bruder44! Чтобы приободриться, читаю «Inferno»45. Тетя Магда, конечно, очень рада. Для нее он все тот же племянник Юрочка, к тому же теперь ей есть с кем еще поговорить».
Выдержав две недели их пребывания, Лиза наконец поняла, зачем они приехали. Его дети покинули родительское гнездо, и Джордж, достигший климактерического периода, чувствовал себя одиноким и ненужным. Он хотел, чтобы Лиза и тетя поехали с ними в Соединенные Штаты. Он даже запасся для них разрешениями на въезд. Лиза могла бы преподавать музыку: там для этого масса возможностей. Джордж выдвинул это предложение как-то вечером за обедом, а Натали поддержала его своими доводами. Она добавила, что мечтала бы забрать и своих родителей из Москвы, но это, к сожалению, невозможно.
Лиза решительно отвергла их приглашение. Но тетя Магда была им тронута и обещала поразмыслить. В конце концов, после долгих переговоров с племянницей, то и дело прерываемых слезами, она согласилась. С щемящей тоской решалась она оставить Лизу, покинуть Вену. Но, собственно говоря, последней она уже давно не видела, разве что из окна, потому что лестница стала ей не по силам. Из тех, с кем она дружила, а это в основном были вдовы и старые девы, «иных уж нет, а те далече...» – включая ее ближайшую подругу, Лизину учительницу пения, которая вместе с детьми эмигрировала в Америку. Она тепло писала о доброте тамошних жителей.
Джордж и Натали смогут предоставить ей уютную комнату на первом этаже, и у них есть машина, так что они будут возить ее на прогулки. Их денег хватит на самое лучшее медицинское обслуживание, а когда (и если) возникнет необходимость, они наймут ей сиделку. Если она уедет, Лизе тоже станет легче, говорила тетя. Она все больше становится для нее обузой (так оно и было, хотя Лиза пыталась возражать). Нельзя рассчитывать на то, что ее гонорары долго еще будут высокими, а что тогда станется с ними? Саму же себя Лиза сможет обеспечить, например, преподаванием в консерватории.
Собственно, решать было нечего, но слез тетей Магдой и племянницей было пролито немало. «3абавно было наблюдать за лицом брата, – снова писала Лиза Виктору. – Уверена, что именно на это они и рассчитывали. Я им нравлюсь не больше, чем они мне, но тетю Магду они представляют в своем доме чем-то вроде достопримечательности, – чудаковатая пожилая дама из Европы, которую можно показывать знакомым. Они даже обещали купить ей рояль, так что смогут устраивать изысканные вечера в венском духе. К тому же милый Джордж очень скучает по матери».
Лиза смотрела, как тетю осторожно усаживали в поезд, хлопоча над ней, как над дорогим objet d'art46, приобретенным Моррисами во время отпуска. Ни Лиза, ни тетя не смели взглянуть друг другу в глаза, зная, что никогда больше не увидятся. Еще один слой кожи был содран, а квартира вдруг оказалась огромной и пустынной. Да и Лизе приходилось теперь оставаться в ней дольше – ее контракты продолжали сокращаться. Она навела справки в консерватории насчет учеников. С той поры, как она занималась с Лючией в Милане, она все время думала, что преподавать ей понравится, что у нее, может, даже есть к этому талант. Но впереди простирались бессмысленные, пустые годы.
Затем, весной 1934 года, Виктор написал из Киева, что жить там стало намного лучше. Время неурожаев прошло, люди больше не голодают. Ему предложили поставить «Бориса Годунова», и он выдвинул условием своего согласия, что на роль Марины пригласят ее. Он с нетерпением ждет с ней встречи. Дело в том, что теперь, когда он может пригласить ее с чистой совестью, он хотел бы предложить ей руку и сердце. Это не порыв, а тщательно обдуманное решение. В те дни в Милане ему с ней было так хорошо, как ни с одной из женщин, за исключением Веры и его первой жены. Он уверен, что Вера тоже желала бы этого. Разве она не просила ее присматривать за ним в ее отсутствие? Маленький Коля растет капризным и непослушным, ему просто необходима настоящая мама. Мать Виктора не жалеет сил, но она стара и хочет провести остаток дней в деревушке, где родилась и прожила всю свою жизнь. Она тоскует по дому, как могут тосковать только малые дети и старики. Но он не хочет, чтобы Лиза думала, будто он просит ее из чисто практических соображений. Ему кажется, они стали очень близки после стольких лет переписки, но он тоже стареет, а жизнь слишком коротка, чтобы полагаться на письма... Если она согласится выйти замуж за того, кому уже рукой подать до старости, он будет более чем счастлив.
Все невротические симптомы и галлюцинации, от которых когда-то страдала Лиза, оказались спрессованными в один-единственный день. Она слонялась по квартире как во сне – забрела в спальню с кувшином, который хотела отнести на кухню, лила молоко в сито, думая, что это кастрюля. Она не знала, что делать, и не было никого, кто помог бы ей принять решение, кто был бы ей достаточно близок, чтобы поговорить с ним об этом. Все было за то, чтобы сказать «да». Ей нравился Виктор, она восхищалась им. Ее сердце сжималось от любви и сострадания к маленькому мальчику, оставшемуся без матери. Ее собственная жизнь, несмотря на множество знакомых и нескольких подруг, впрочем не особенно близких, становилась все более одинокой.
Вдобавок ко всему в городе начались беспорядки. Несколько дней она слышала отдаленный грохот перестрелки, и ей казалось, что она снова в Одессе начала века. Отовсюду поступали гнетущие новости, и было похоже, что политическая обстановка станет еще хуже.
Три ночи подряд ей снились дети, и она восприняла это как знак того, что ей надо поехать и стать матерью для маленького сына Веры. Но сумеет ли она это сделать? И достаточно ли она любит Виктора? Ясно, что она не любит его так же сильно, как любила Алексея или даже своего мужа. Тем не менее, снова и снова перечитывая письмо, она почувствовала, что стала любить его чуть больше, ее сердце начинало трепетать при мысли о нем.
День проходил за днем, неделя за неделей, а она все медлила с ответом. Она измучилась от собственной нерешительности, терзаясь ею каждое мгновение дня – и большую часть ночи. Однажды она до вечера просидела в церкви, но вышла, нисколько не приблизившись к ответу. Боли возобновились в полной мере; она едва могла дышать. У нее появилась дикая мысль поехать на Берггассе, постучать в дверь Фрейда и броситься к его ногам. Она спросит его о чем-нибудь, не относящемся к делу, и будет строить свой ответ Виктору в зависимости от того, что он ей скажет – «да» или «нет».
