Андрей Шляхов - Доктор Данилов на кафедре
— Да ну! — не поверила Колосова. — Это же провинция…
— Мало мастеров, нет конкуренции. В Москве люди друг у друга работу рвут, оттого и не заламывают цены. Я в мае меняла двери в ванную и туалет, так за установку платила по две с половиной тысячи, с врезкой замков, как говорится, под ключ. А с сестры за то же самое запросили пять тысяч! Потом скинули до четырех, и ниже ни в какую. Не хочешь — ставь сама!
— Две с половиной тысячи за установку двери! — Короткевич покачала головой. — А нам за наркоз тысячу сунут и чувствуют себя благодетелями! Зачем я пошла в мединститут?
— Надо было в столярное ПТУ, — поддела Колосова. — Не надо расстраиваться, жизнь вспять не повернешь. К тому же не так все и плохо, Яна Зиновьевна…
— Не так, не так, — согласилась Короткевич. — Но все-таки…
— То — дверь! — с пафосом сказала Колосова. — Поставишь и любуйся, открывай — закрывай. А то — наркоз, — тон изменился, последовал пренебрежительный взмах руки, — фьють — и нету, было и прошло. За такое и триста рублей много.
— Триста рублей — циничное надругательство над медициной! — Короткевич повысила голос. — Я и пятьсот возвращаю, говорю, что если нет возможности, то и напрягаться не стоит. В сентябре сказала это владельцу ресторана «Сирано»…
— Это который на Зубовском бульваре? — уточнила Полякова.
— Он самый!
Полякова выпятила нижнюю губу и покивала головой, выражая таким образом свое восхищение, что ли.
— Не самый последний кабак в Москве, да? А владелец пытался отдариться двухсотрублевой бутылкой молдавского вина! Да еще так торжественно ее преподнес, словно дар бесценный.
— Ничего себе! — хором удивились Полякова и Колосова.
Сааков сделал страшные глаза — какой ужас!
Данилов, которого подобные темы не интересовали, подумал, что неплохо бы было как-нибудь купить вина и сварить глинтвейн. Если подержать на плите подольше, то весь спирт улетучится, так что Елене как кормящей матери будет можно выпить стаканчик. Нет, все равно нельзя — там же пряности, без них глинтвейн не тот. Одному же пить глинтвейн не хотелось, это коллективный напиток, располагающий к неторопливому общению долгими зимними вечерами. Пить глинтвейн в одиночку все равно, что одному есть фондю или, скажем, шашлык.
— И что бы вы думали? — Короткевич выдержала небольшую паузу. — Он ответил мне народной мудростью: «Дареному коню в зубы не смотрят» — забрал бутылку и был таков!
— А ты думала, что он смутится, покраснеет, полезет дрожащими ручонками в бумажник и добавит в придачу к бутылке штуку евро? — иронично поинтересовалась Полякова. — Все бизнесмены — те еще жлобы! За копейку удавятся. Щедрость у них своеобразная, весьма и весьма… Иначе и нельзя: если будешь швыряться деньгами направо и налево, то очень скоро разоришься.
— Я не говорю о том, чтобы швыряться деньгами, — красивые ухоженные брови Яны Зиновьевны (не широкие и не тонкие, а в самый раз) сошлись на переносице. — Я говорю об элементарной человеческой порядочности. Врачи из отделения его, видите ли, не устроили, он захотел, чтобы наркоз ему давала я. Попросил, намекнул, можно сказать, пообещал. Ну, раз человек просит, как ему отказать… А он мне бутылку красного за две сотни! Нет, вру — за сто восемьдесят пять рублей, именно столько это пойло стоит в супермаркете возле моего дома! Я не знаю… Это как рубль в руку сунуть — на, мол, на бедность!
— Когда я был маленьким мальчиком и подрабатывал медбратом в приемном отделении тринадцатой больницы, — начал вспоминать Сааков, — то отблагодарить меня обещали очень часто, но делали очень редко…
— Артур Бениаминович! — перебила Короткевич, вопреки обыкновению, обращаясь к Саакову на «вы» и по имени-отчеству. — Не сыпьте соль на мои душевные раны, лучше составьте компанию для медитации!
— Всегда готов! — Сааков вскочил на ноги и похлопал себя по левому карману рабочих «пижамных» штанов, проверяя, на месте ли сигареты.
Официально ни на кафедре, ни в больнице курение категорически не приветствовалось, поэтому сигареты прятались подальше. Если сунуть пачку в карман халата, то непременно прицепится заведующий кафедрой или кто-то из больничной администрации. Сотрудники кафедры курили конспиративно: запирались в каком-нибудь кабинете и пускали дым в окно. «Каждый раз чувствую себя школьником, — говорил Сааков, — так и жду, что вот-вот директор школы в дверь, вломится».
Некурящие — Полякова, Скибкарь, Колосова и Данилов — продолжили общаться.
— Хотела еще урологу показаться, но Вера Исаевна после дежурства ушла рано, а ни к кому другому я не пойду, — сказала Колосова. — Угадайте, кого я видела в урологии?
— Урологов? — предположил Скибкарь.
— Девяткина. Помните такого?
— Как не помнить! — Скибкарь посмотрел на Данилова. — Это наш бывший зам по хирургии, редкостный болван! Иногда он был вынужден брать дежурства, когда в графике возникала дыра. Урологов у нас не очень много, приходилось ему проявлять сознательность. Как-то раз во время дежурства кто-то из хирургов пришел к нему с вопросом по поводу переведенного из реанимации больного и услышал в ответ, что сейчас господин Девяткин — дежурный уролог, и глобальные вопросы решать не уполномочен. Типа разбирайтесь сами, а завтра, после дежурства, я спрошу с вас как заместитель главного врача по хирургии. Здорово, да?
— Анекдот, — сказал Данилов. — Скверный.
— В этом он весь — всячески отбиваться от ответственности, чтобы ненароком не ошибиться. Лучшая страховка от ошибок — ничего не делать. Но ведь работает: в департаменте до заместителя начальника управления дорос, и это еще не предел!
— А какого именно управления? — полюбопытствовал Данилов.
— Самого-самого — организации медицинской помощи. А что он в урологии забыл, Елена Михайловна?
— Так он же докторскую написал, — ответила Колосова. — Скоро апробация. Он приехал на кафедру и по старой памяти заглянул в отделение.
— Девяткин будет дважды доктором![57] — Скибкарь схватился за голову. — Ой, не верю! Он же дуб стоеросовый!
— Как будто он один такой! — усмехнулась Полякова. — У нас каждый второй защитившийся — дуб.
Вернулись курильщики.
— Мы сейчас вспоминали историю с взятками, — сказала Короткевич.
— С какими именно, Яна Зиновьевна? — уточнил Скибкарь. — Они у нас кругом.
— Иняз.
— А-а!
— Владимир Александрович, наверное, не в курсе, — Короткевич посмотрела на Данилова. — О, это была такая пертурбация! — Она закатила глаза и покачала головой. — В начале прошлого учебного года полиция задержала одного из посредников в тот момент, когда он выходил от доцента кафедры иностранных языков с пачкой зачеток в сумке. Потянули за ниточку, клубочек начал распутываться. Доцент Гаругалина, проставившая заочно зачеты, заявила, что сделала это, потому что ей угрожали расправой. Посредник сказал, что за каждый зачет заплатил Гаругалиной по пятнадцать тысяч рублей…
— Нехило! — удивился Данилов. — Сколько же тогда стоит экзамен?
— Это были заочные зачеты злостным прогульщикам с кучей пропусков. Некоторые вообще ни на лекциях, ни на занятиях не появлялись, так что это еще очень дешево. На кафедре нормальной анатомии подобный либерализм стоит вдвое дороже. В итоге Гаругалину уволили, получение ею денег доказать не смогли, можно сказать, что она довольно легко отделалась. Сейчас она вроде бы работает в гуманитарном университете имени Шолохова, я краем уха слышала.
Примечательно, что следом за Гаругалиной уволилась и заведующая кафедрой Малинина, правда по собственному желанию. Видимо, сильно припекать стало. Ходили слухи, что ректор всерьез собирался расформировать кафедру, но потом все же передумал. И правильно: без кафедры иностранных языков не обойтись, расформируешь одну, так придется создавать другую. Какой смысл? Только лишние хлопоты.
Но активная борьба с коррупцией началась… Очень активная, вплоть до провокаций. Ловят на живца. С поличным — это же верное уголовное дело. Хотя я бы не сказала, что вся эта возня кого-то сильно испугала. Просто люди стали осторожнее, разборчивее, абы с кем не связываются и, конечно же, сами деньги не берут.
Взять хотя бы нашего шефа. У него все расчеты идут через Ирку. Что можно взять с секретарши? Она лицо не должностное, у нее ответственность другая. И потом, случись что — шефу ее отмазать труда не составит, это не самому под статью подставляться. Но, — Короткевич многозначительно подняла вверх указательный палец, — мы с надеждой смотрим в будущее. Рано или поздно любая волна уляжется. Коррупцию не побороть, она сама кого хочешь поборет. Да и смысла нет вредничать…
— Это как? — не понял Данилов.
— Ну, к примеру, встану я в позу и не поставлю зачет кому-нибудь из студентов. Не войду в положение, не изберу компромисс, а пойду на принцип. И что? Зачет поставит кто-то другой, вплоть до Тарасыча. А я останусь при своих принципах несолоно хлебавши. Есть ли смысл упускать заработок? Что от этого изменится? Ровным счетом ничего. Скажете, что я не права?
