Андрей Шляхов - Доктор Данилов на кафедре
— Это как? — не понял Данилов.
— Ну, к примеру, встану я в позу и не поставлю зачет кому-нибудь из студентов. Не войду в положение, не изберу компромисс, а пойду на принцип. И что? Зачет поставит кто-то другой, вплоть до Тарасыча. А я останусь при своих принципах несолоно хлебавши. Есть ли смысл упускать заработок? Что от этого изменится? Ровным счетом ничего. Скажете, что я не права?
— Каждый прав по-своему, — ушел от прямого ответа Данилов.
— А все-таки? — настаивала Короткевич. — Могу я узнать ваше личное мнение?
— Мое? — Данилов на секунду-другую призадумался. — Студенты должны учиться, а не покупать зачеты и экзамены. А то ведь представить страшно, какие из таких студентов получаются врачи…
— Верно! — одобрила Полякова.
— А вы сами, в бытность свою студентом, никогда и ничего не покупали? — прищурилась Яна Зиновьевна. — Никогда-никогда?
— Было один раз, — улыбнулся Данилов. — Зачет по физкультуре мне поставили за бутылку французского коньяка.
— Вот видите! — оживилась Яна Зиновьевна. — Сами, как говорится, не без греха, а осуждаете…
— Я никого не осуждаю. Вы поинтересовались моим мнением — я его озвучил. Ну, и одно дело — зачет по физкультуре, а другое — по анестезиологии. Есть ведь разница с точки зрения профессионализма?
— Нет! — рассмеялась Короткевич. — Никакой разницы! Там предмет — и здесь. Там зачет — и здесь. Кто пренебрегает физкультурой, тот быстро устает, следовательно, хуже работает и допускает больше ошибок!
— Убедили! — Данилов поднял вверх обе руки, показывая, что он сдается. — Но я, собственно, и не лез в обличители… Мне за профессию обидно. Многовато в ней дураков, не находите?
— Не знаю, — Яна Зиновьевна пожала плечами. — Не видела такой статистики. Если взять нашу кафедру, то дурак всего один, да и то не совсем уж беспросветный, кандидатскую все же защитил.
Уточнять, о ком идет речь, Данилов не стал. И так сразу догадался, что Короткевич имеет в виду доцента Кулешова. А что касается диссертации, так ее по-разному защитить можно, только что об этом говорили. Та же ситуация, что и с зачетами.
С подачи Саакова разговор перешел на то, где интереснее работать. Сам он считал, что на кафедре. Короткевич с ним согласилась.
— А мне интереснее всего было работать в поликлинике, — Скибкарь снял очки, оценил на свет чистоту стекол, подышал на них и начал протирать полой халата. — Участковым врачом. Чего так смотрите?
Была у меня попытка получить квартиру сразу же после окончания интернатуры по терапии. Жил я в Выхино, на Ферганском проезде, у самого кольца, а в Жулебине открылась новая поликлиника, в которую заманивали народ обещанием жилья. Рисовали самые радужные перспективы. Проработайте три года, и будет у вас квартирка в новом доме. Правда, не всем такое счастье светило, а только московским очередникам. Мои родители в очереди на расширение жилплощади стояли с восемьдесят второго года, так что я подходил по всем статьям. Папа с мамой, кстати говоря, были в шоке от такой самостоятельности. Отговаривали меня, дурака. Мама историями про поликлинику пугала, она недолго проработала в молодости в поликлинике.
— Обманули? — спросил Данилов.
— Да, — Скибкарь надел очки, — и трех лет работать не пришлось, чтобы понять. Я, конечно, расстроился, завязал с поликлиниками и терапией и поступил в ординатуру по АИРу. Но поликлинику до сих пор вспоминаю. Столько интересных людей, столько впечатлений… Такой богатый жизненный опыт редко где получишь. Но суетно, и работа выматывала. В эпидемию были дни, когда по тридцать вызовов приходилось делать. Домой приходил, раздевался и падал: даже на то, чтобы поесть, сил не оставалось. Правда, молодой организм восстанавливается быстро, утром вставал свежий как огурчик…
— А расскажи нам какой-нибудь случай из практики, — попросила Короткевич. — Посмешнее…
Скибкарь призадумался:
— Самый смешной случай был, когда при мне покойница ожила. Я от испуга очень долго смеялся, такая форма истерики случилась.
— Удачная реанимация или что-то другое? — спросил Данилов.
— Дурь-матушка. Жили две сестры, классические интеллигентные старые девы, одна — учительница, другая — бухгалтер, постоянные мои пациентки. Чем еще старушкам развлекаться, как не лечением?
И однажды утром одной из сестер, той, которая бухгалтер, показалось, что ее сестра умерла. Лежит и не дышит, ни на что не реагирует. Вместо того чтобы вызвать «Скорую», бабулька оделась, взяла паспорт сестры и пошла в поликлинику выписывать справку о смерти.
Резонно, в общем-то: какой смысл дергать «Скорую», если человек уже конкретно мертв? В поликлинике, разумеется, справку без констатации смерти выписывать не стали. А дело было как раз к концу приема (я в первой смене работал), поэтому я отправил бабульку домой и сказал, что вскоре зайду к ним и законстатирую смерть. Прихожу, бабулька сидит на кухне, в комнату заходить боится. Зашли вместе. Покойница лежит на спине, ручки поверх одеяла, вся как есть — неживая. Подхожу, беру ее за руку, и вдруг она открывает глаза, смотрит на меня, опешившего от неожиданности, и начинает орать: «Кто это? Спасите! Убивают!» Разоспалась, видите ли. Забыла, скорее всего, что уже выпила на ночь снотворное, и приняла еще одну таблетку. А может, и не одну. Но шок у меня был приличный.
— Не описался? — пошутила Короткевич.
— Бог миловал.
— Это совсем не смешная история, — сказала Короткевич. — И вообще, оживший покойник — заезженная байка. Во всех ипостасях.
— А хочешь, я расскажу, как узнал о коварстве женщин? — предложил Скибкарь.
— Конечно!
— Публика у меня на участке была разная — интеллигентная и не очень. Пятьдесят на пятьдесят, примерно. Больше, как ни странно, поражали интеллигентные. Например, одна дамочка поинтересовалась у меня, точно ли мужчины не ощущают внутриматочные спирали при половом акте. Настойчиво узнавала: вдруг кто-то ощущает, зависит ли от размера…
— Спирали или члена? — сразу уточнила Короткевич.
— И того, и того… Всю душу вымотала. Я от санпросветработы никогда не увиливал, отвечал, если спрашивали, но тут не выдержал и посоветовал ей проконсультироваться у гинекологов. Их профиль. А она мне в ответ: «У нас в консультации одни женщины, а меня интересует конкретно мужское мнение. Мало ли, что где написано, а по своему личному опыту вы, доктор, чувствуете, стоит у вашей партнерши спираль или нет?» Я ответил, что ничего такого никогда не чувствовал, хотя знал, что у некоторых моих дев были спирали, и поинтересовался, почему бы ей не расспросить своих партнеров. Как-то логичнее, верно? Она помялась немного, но все же рассказала, что собирается сообщить своему другу, что она беременна. Посмотреть на его реакцию и, если он поведет себя согласно ее надеждам, то есть потащит в ЗАГС, то тогда можно будет извлекать спираль и беременеть по-настоящему…
— Бедный наивный Шурик, — улыбнулась Короткевич. — Это стандартная бабская уловка, а ты запомнил ее и рассказываешь как какое-то откровение. И еще берешь на себя смелость утверждать, что чего-то там знаешь о коварстве женщин… Тебе сколько лет?
— Сорок три.
— А послушаешь тебя, и кажется, что четырнадцать…
— Так это же здорово, Яна, — выглядеть моложе своих лет… — подхватил Скибкарь, но Короткевич его тут же обломала:
— Выглядеть — одно, а производить впечатление — другое. Выглядишь ты на голимый полтинник, а вот житейского ума…
— Какая муха тебя укусила? — укорил Скибкарь. — Зачем ты мне гадости говоришь? Разве я тебя чем-то обидел? Или у тебя со спиралями какие-то печальные впечатления связаны?
— Конечно! — хмыкнула Короткевич. — Я с этими спиралями дважды беременела! Такой, скажу вам, облом… Думаешь, что ты защищена от последствий, а на самом деле… Ну вам, мужикам, этого не понять. Как говорится, ваше дело — не рожать, сунул, вынул и бежать.
— Тогда зачем ты нам это рассказала?
— К слову пришлось. Да и потом, вы же не мужики, а врачи, можете посочувствовать…
— «Не мужики, а врачи», — повторил Скибкарь, переглядываясь с Даниловым. — Это надо запомнить.
— Запиши! — посоветовала Короткевич и вышла из кабинета.
— Янка — хорошая, — сказал Скибкарь, глядя на Данилова. — Колючесть у нее — вместо брони. Защитная реакция.
Данилов кивнул — понимаю, мол, каждый защищается, как может.
В кабинет неожиданно заглянул заведующий кафедрой. Кивнул Колосовой, остановился глазами на Скибкаре и сказал почему-то на немецком:
— Герр обер-арцт, коммен зи шнелль цу мир![58]
Скибкарь сорвался с места и скрылся за дверью.
— Мне пора! — поднялась Полякова. — Будь здорова, Ленчик, донашивай без фокусов! Всем чмоки-чмоки!
— Чмоки-чмоки! — повторил Сааков, прикрывая глаза и поводя бровями.
