Хосе Сампедро - Река, что нас несет
Сухопарый пристально посмотрел на женщину и сказал, намекая на ее горемыку-мужа:
— Это какие? Носовые, да?
Женщина опустила глаза, а Сухопарый усмехнулся и проговорил:
— Константино, я хочу выпить за твою женитьбу. Когда вы поженились?
— В декабре.
Взгляд сплавщика скользнул по хозяйкиной талии. Он насмехался все более откровенно.
— А когда крестины?
Константино молчал. Женщина избегала глаз Сухопарого. Сплавщик сделал шаг вперед и встал между супругами, оттеснив женщину к стене, под лестницу.
— Так когда же? — настаивал он.
— Сами не знаем, — ответила женщина, тщетно пытаясь говорить как можно солиднее.
— Быть того не может! — с издевкой воскликнул Сухопарый, а затем вкрадчиво проговорил: — Уж больно ты пухленькая.
— Вот видишь… так уж получилось…
— Не унывай… — утешил ее сплавщик, подходя поближе. — Время еще есть… пожалуй.
Женщина не выдержала и вздохнула. Это был какой-то безмерный вздох, словно зародился он еще в декабре и, все больше и больше наполняя грудь, вырвался, наконец, наружу, слышный разве что ей одной да сплавщику, который сразу уловил его истинный смысл.
— Да, — согласилась она. — Время еще есть.
Сухопарый наклонился к ней и тихонько повторил:
— Не унывай, милая… Все уладится.
— Мануэла! Мануэла! — проверещал голос за спиной у Сухопарого.
— Чего тебе? — недовольно откликнулась женщина, не делая ни малейшей попытки вырваться из плена.
— Ну, чего ты там стоишь… ведь этот человек уже дал деньги.
— Деньги? Возьми сам!
— Но, Мануэла…
Сухопарый, не оборачиваясь, перебил его:
— Не приставай, Константино… Разве не видишь, что я обхаживаю твою жену?
Муж оцепенел, а она стояла, глупо улыбаясь.
— Хе! — воскликнул Дамасо совсем рядом, — Не припугнуть ли нам его немного, Сухопарый?
— Да нет, дружище. Ведь он тоже член семьи.
— Иначе не отстанет… Эй, Белобрысый, Обжора, не устроить ли нам шествие?
Константино, не понимая угрозы, попятился к лестнице, но Дамасо вцепился в него своими пальцами, словно клещами, и выразительно ругнулся. Не успел хозяин опомниться, как несколько багров поддели его за толстый ворот вельветовой куртки, вздернули вверх, и он повис в воздухе, боясь шелохнуться, чтобы не свалиться на пол, пока Дамасо, Обжора и Белобрысый поднимали его к потолку.
Сплавщики хохотали.
— Разбойники, оставьте бедняжку в покое! — возмутилась женщина.
— Да ничего с пим не будет, — успокоил ее Сухопарый, — Они шутят. — И прошептал, обнимая за талию: — Ему тоже не следовало так поступать с тобой.
Женщина замялась.
— Нехорошо так обращаться с ним при мне.
Сухопарый наклонился к ней, изогнувшись, как кот, и промурлыкал, смягчая свой грубый голос:
— Ты права, королева мавританская. Тебе лучше этого не видеть.
И обняв еще крепче, стал увлекать ее к лестнице при полном безмолвии объятого ужасом чучела, висевшего на баграх.
Она покорно прижалась грудью к сплавщику.
— Ах, разбойник! Не думай, что я всегда была такая! Просто, когда умер мой муж, я стала жить с этим беднягой!..
Сухопарый уже вошел в свою роль, попал в родную стихию. Но тут женщина совершила роковую ошибку:
— Ах, ты не знаешь, каково проводить ночи…
Сухопарый уже не слышал ее. Он замер, пораженный этими словами, сразу вспомнил другие, искренние, идущие от самого сердца. Он увидел эту женщину такой, какой она и была: толстой, сытой, разряженной и жеманной, готовой урвать еще одни лакомый кусок.
— Да, — сказал он, — по ты не знаешь, что такое голод… — И заключил с беспощадной насмешкой: — Прощай, голубушка! Я ухожу.
Женщина не сразу поверила. Потом опустилась на ступеньку и заплакала. Сухопарому она показалась смешной, как распустившая нюни девчонка, у которой отобрали куклу. Дамасо преградил ему путь, когда он направился к двери, и спросил:
— Ты куда? Неужто бросаешь добычу?
— В пользу бедных! У меня есть долг.
Мужчины рассмеялись; женщина плакала, сидя на ступеньке; у чучела наконец прорвался ворот куртки, и оно рухнуло на пол со страшным воплем.
Сухопарый захлопнул дверь, сразу отрезав от себя все, что осталось за ней, и, окунувшись в ночь, попал в мир подлинный и здоровый. «Как я сам», — пронеслось у него в голове.
Чистый, свежий воздух, ночной покой и звездный простор неба над маленькой площадью умиротворили Дамиана. Он снова стал таким, как всегда, и шел, куда должен был идти. Да, теперь он знал, что пойдет туда. Возможно, впервые за свою жизнь он почувствовал, что на сей раз он не пропустит стаканчик, а припадет к роднику, способному утолить непереносимую жажду. И понимал, хотя и подсознательно, что только так и стоит жить. Потому он и шел вверх по улице так же уверенно, как течет река.
10
Виана
В Трильо Горбун сменил глиняный кувшин для вина — еще одно свидетельство того, что зима миновала. Вместо тяжелого, темного, продолговатого, покрытого изнутри глазурью, он купил другой — белый, пузатый, звонкий и шершавый, какие делают в Оканье. Первый день сплавщики чаще обычного прикладывались к кувшину, куда налили водку, разбавленную водой, чтобы отбить привкус глины. И всякий раз прикосновенно к неровной поверхности, непохожей на прежнюю, гладкую, напоминало им о том, что зима позади.
На четвертый день пути из Трильо они подходили к Вуэльта-Анча и вдруг услышали пение чистых детских голосов.
— Что это? — спросила Паула.
— Это у переправы, — ответил Сантьяго, прислушиваясь. — Сходи посмотри. Я тут сам управлюсь.
Паула подошла к переправе Молино. Квадратный деревянный паром двигался по реке на канате, протянутом от берега к берегу. Все ближе слышалось пение звонких голосов. Вскоре на холме появилась небольшая странная процессия — темные, четкие фигурки на фоне солнца и неба. Тоненькие голоса заглохли в раскаленном воздухе.
— Гляньте-ка! — удивился Балагур. — Никак идут к причастию.
— Так оно и есть, — с почтением произнес Четырехпалый. — Сегодня Вознесение Христово.
Вероятно, это дети пастухов с государственных пастбищ направлялись в Виану-де-Мондехар — селение, скрытое за холмами и расположенное в получасе ходьбы от переправы. Одна из девочек была во всем белом и очень этим гордилась. Другие были в цветных, хотя и нарядных платьях, но на голове у всех развевались белые вуали, оттенявшие смуглые веснушчатые лица. Мальчишки шли в серых или синих костюмах, которые можно будет носить и потом. Почти у всех к рукаву был приколот белый бант, а шеи так туго повязаны галстуком, что приходилось отчаянно тянуть вверх коротко остриженную голову. Пели дети равнодушно, без всякого благоговения. Только девочка в белом, зная, что на нее обращены все взоры, старалась выглядеть благочестиво, как святые в церкви. У остальных же были веселые лица, особенно у мальчишек, готовых в любую минуту напроказничать.
Четырехпалый пришел в неописуемый восторг от девочки в белом.
— Матерь божья! Совсем как невеста! Невеста господня!
— Верно ведь? — спросила сопровождавшая их женщина, уже немолодая, в буром одеянии, какие носят кармелитки, и в туфлях на невысоком сбитом каблуке.
Мальчишки с радостным оживлением пялились на неожиданное для них зрелище — сплавщиков. Один, в голубовато-зеленом галстуке, сказал другому, растягивая слова:
— Как ты думаешь, нам дадут такой же вкусный завтрак, как в прошлом году? Теодоро тогда съел четыре сдобные булочки сразу.
— Да нет. Мать сказала, что сеньориты отдали деньги на новый балдахин. Он очень нужен пашей церкви.
— А что это такое?
— Почем я знаю! Спроси у служки! А только не видать нам булок как своих ушей!
Паром медленно приближался к берегу, паромщица рывками тянула за канат.
— Пойду с ними, — решила вдруг Паула, — Мне хочется в церковь.
— Конечно, сходи, — согласился Американец. — Может, кому-нибудь пойти с тобой?
Четырехпалый поспешил предложить свои услуги. И хотя Шеннону тоже очень хотелось пойти с Паулой, он понимал, что без двух мужчин сплавщикам не справиться с работой, да и вообще для Четырехпалого церковная служба намного важнее, чем для него. Паула и Четырехпалый отправились на паром.
— Вам ничего не надо? — крикнул им вдогонку Американец.
— Мы вернемся в полдень! — ответила Паула. Полоса воды, отделявшая берег от парома, постепенно увеличивалась.
Паула была рада своему спутнику. Ей нравился Четырехпалый, он пожалел ее, когда она появилась в лагере, и никогда не досаждал ненужными вопросами. Путь они проделали незаметно. Кармелитка болтала без умолку.
— Должен был приехать сеньор епископ из Сигуэнсы, но, сами понимаете, у его преосвященства столько дел… Жаль, конечно, потому что мы приобрели новый балдахин!.. Да простит мне господь бог, но наш прежний священник был истинный растяпа. Говорят, он много пил, но я в этом сомневаюсь. Вот его бедная матушка, царство ей небесное, та, верно, любила выпить. А он просто растяпа. Балдахин пропал из церкви еще во время войны, но он считал, что есть вещи поважнее. Уж не знаю, какие это вещи, а только все церковные деньги высасывали грудные младенцы из сиротского приюта. Все уходило на молоко, сам-то он себе ничего не брал, потому и был гол как сокол… Он совсем помешался на этом молоке, даже корову купил, здесь ведь с молоком очень трудно. И говорил, что в английских школах поят детей молоком. Надо же! Еще не хватает, чтобы мы брали пример с протестантов! Конечно, в Англии все время льют дожди, а у пас светит солнышко. Здесь дети растут сами по себе, им и еды-то почти не нужно… Я лично считаю, что таким людям, как он, нечего лезть в священники, тут надобно призвание, тут понимать нужно, что такое благолепие… Наконец нашего добрячка перевели в другое село, и теперь у нас новый священник, уж он-то заботится только о храме. Мы можем гордиться. Деньги нам удалось по крохам собрать с жителей, и еще мы продавали молоко от той самой коровы, а теперь, слава богу, у нас есть свой балдахин… Раньше в праздник Тела господня совестно было смотреть, как Христос ни за что ни про что жарится на солнцепеке во время процессии… Будто в нашем селении живут какие-нибудь язычники!
