Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)
Дистанция, которую пытался установить между собой и своей героиней Медведев, иногда нарушалась, и он оказывался с Оксаной лицом к лицу, в непозволительной близости.
— Я сегодня молился, чтобы не увлечься тобой, — неожиданно признался он, когда они шли вдоль темного моря к ее отелю.
— Ну и как, помогло? — просто спросила Оксана.
— Еще не знаю, — проговорил Медведев.
— Ты же видишь, как я себя веду. Неужели я тебя не понимаю…
— Ты напишешь моей жене письмо-справку, что я хороший и у нас ничего не было? — оживился Медведев.
— Так она и поверит! — иронично кивнула Оксана.
— Поверит…
— Не надо, — рассудительно сказала она. — У тебя будут проблемы. И кто знает, — Оксана загадочно улыбнулась, — может, еще что-то будет. Но тут же спохватилась и тронула его за плечо: — Извини, это я так шучу!..
Иногда они заходили в Старый город, где несколько веков за толстыми стенами вели свои дела крестоносцы. Башни, бойницы, желтый известняк стен, церкви с игольчатыми шпилями, часовни, арки мостов, к которым просился грохот колес и факельный свет, — поначалу все воспринималось как добротные декорации к грандиозному фильму о средневековье. Шли вглубь, подальше от лавочек и кафе — там по узким кривым улочкам ездили мотороллеры, у скрипучих прохладных дверей сидели старухи, словно восковые фигуры, выставленные для обозрения туристам. Во дворах сохло на веревках белье, галдели дети, звенел мячик и темнели стволы вековых платанов. Медведев вспоминал мостик в Петропавловскую крепость со стороны Кронверской протоки, за которым когда-то стояли жилые дома с коммуналками и так же бегали дети, сушилось белье, сидели на лавочках старики. Петропавловка виделась отсюда игрушкой, забавой, потешной штукой, не бывавшей в деле.
Однажды в глубине крепости они присели под зонтик кафе, взяли воды, и официант подкатился к Оксане с обычными расспросами — откуда приехала леди, нравится ли ей на Родосе… Медведев задумчиво курил и разглядывал старую заплату на крепостной стене, соображая, откуда и в какие времена мог быть произведен выстрел, как вдруг услышал:
— Да, это мой друг. Он писатель. Он очень известный русский писатель, у него много-много хороших книг…
Медведев снял очки, протер их платком, надел и внимательно взглянул на официанта. Перевел взгляд на Оксану — она излучала гордость. Официант почтительно покивал: «Вери гуд, вери гуд!» — и удалился к стойке — рассказывать коллеге, кто присел за их столик. Вскоре он принес маленькую бутылочку вина: «Презент, презент!» — И, почтительно улыбаясь, спросил Медведева, что он сейчас пишет. Медведев помолчал, выбираясь из своих мыслей, и коротко ответил: новеллу.
— О чем?
— Об этой женщине. — Он повернулся к Оксане, разглядывая ее, словно видел впервые. — Она моя героиня…
— Лав стори? — с поклоном подсказал грек.
— Просто жизнь, — подумав, сказал Медведев.
На обратном пути Оксана впервые взяла его под руку: «Можно, я за тебя подержусь? Что-то устала…»
Глава 7
Они зашли на набережной в кафе, пили воду из маленьких голубых бутылок — в них словно залили просвеченное солнцем море, и в опустившейся на остров темноте, в привычном желтом свете уличных фонарей бутылочки напоминали о недавних купаниях, о стайках рыб возле морского дна, о покалывании в ушах, о булькающей цепочке пузырьков, взметнувшихся от губ Оксаны, когда она сделала под водой страшную физиономию и едва укротила последующую улыбку. Потом она долго сушила волосы на солнце и просила на нее не смотреть.
Выпущенная в бокал, вода тут же теряла голубизну, недолго шипела и становилась скучной, будто ее набрали из водопроводного крана. Медведев сидел напротив, смотрел на шевелящиеся губы Оксаны, слушал вполуха и думал, что такое сокровище по частям не продается и не покупается, ей трудно будет найти достойного мужчину… Оксана говорила медленно, печально, гладила себя по руке, словно успокаивала, и Медведев догадывался, что ей больно вспоминать, но еще больней будет не вспомнить. Он кивал иногда, и ему почему-то было грустно.
— …Три года встречались… не захотела — он на восемь лет меня младше, смешно бы было… молоденькой чешкой гульнул, а я почувствовала… и подтвердилось… — Оксана трогала уложенные в парикмахерской волосы. — …трехлетие фирмы отмечали… утром приехала… его нет… прошла в комнату отдыха… два фужера, подушки с дивана сброшены… Пошла к этой чешке… соком оттягивается. Разговорила… нравится ли ей картина… Сама и повесила… дней назад. Да, очень стильная…Все ясно. …девчонка, для нее пустяк, на учебу в Англию улетала… Дружок мой приходит… стоит в центре зала с сотрудниками, весь в белом… …полный стакан пепси-колы, подхожу… Как дела? Нормально, а у тебя как? «Плохо!» — в физиономию весь стакан! …и уехала. За одну ночь сгорела — не могла переступить… поймал, сел ко мне в машину, …ночью по Праге — у светофора… обнять захотел… заору на него: «Убери свои грязные руки!»… драться начала… …пулей из машины. …остановилась… трясет всю. Жалко стало — вернулась. Гордый такой… Пальчиком перед собой тычет… Я на сиденье показываю… пришел, сел… …до дома, но к нему не пошла. …к себе в Калининград уехал…
— А сейчас кто-нибудь есть? — осторожно спросил Медведев и напрягся.
— И говорить стыдно… — Она отвела глаза в сторону, взяла на скатерти задумчивый, ей одной слышимый аккорд и сказала тихо: — Ходит ко мне иногда один мальчик — нежный такой, ласковый. Двадцать три года. Говорит, жить без меня не может. Стеклодувом работает — цветочки мне из стекла делает. На Новый год замок подарил, свет в окошках переливается… Ресницы длинные, как у девчонки. На меня взглянет и краснеет… Ты же понимаешь, что это такое… Если дети догадаются… — Пальцы устало легли на скатерть, и Оксана печально кивнула головой: — А стоящего мужика — ну вот, как ты, например, уже не найти. — Она быстро взглянула на него.
— Да какой я стоящий? — тихо и без кокетства не согласился Медведев, глядя на свои сцепленные ладони. — Ты еще про меня ничего не знаешь. Видишь надводную часть айсберга…
— Но все-таки айсберга, а не… прости меня, того, что в проруби болтается… Мне уже кажется, я тебя всю жизнь знала. Был бы холостой, приехал бы ко мне в Чехию, посмотрел, как я живу, может быть, и остался бы…
Медведев ощутил, как кровь приливает к лицу и держится, держится, мерзавка, заливая краской нос, щеки, шею…
— Что бы я там делал? — Он спешно закурил, закрывая лицо клубами дыма и понимая, что говорит совсем не то, что следует сказать. Надо молчать или уйти от скользкой темы, но он произнес: — Бизнесом заниматься не хочу… Кому я там нужен со своим романом? Да ты бы меня выгнала через неделю…
— Неужели я не понимаю, что писателю нужен покой. — Она стала разглядывать свои ногти. — Я могла бы быть хорошей женой. Нет, честно! — Она взглянула на него радостно и чуть лукаво. — Вообще, если замуж выйду, обязательно ребенка заведу. Поздние дети самые талантливые…
Он зачем-то вообразил, как живет в незнакомой стране, в чужом доме, с незнакомыми людьми, кругом говорят на непонятном языке, который ему совсем не хочется учить… Нет, дурь какая-то, и думать об этом не стоит. И ему стало нехорошо, оттого что он как бы примеряется, в то время как Настя ходит в декабрьском Питере на работу, управляется с хозяйством, сыном, собакой, толкается в метро, тащит сумку с продуктами…
— Нелепо даже об этом говорить… — мрачновато сказал он, сминая сигарету; краска стала отступать.
— Нелепо? — Ее глаза смотрели широко и лучисто, сама невинность жила в них. — Ты меня извини, но мы люди взрослые, и я скажу тебе по-дружески — у тебя на лбу написано, что ты меня хочешь!
— А что еще у меня написано? — не сразу проговорил Медведев.
— И хочется, и колется, и Настя не велит, — проницательно констатировала Оксана.
Медведев молчал.
— Что ты сопишь? — Оксана смотрела на него игриво и чуть вызывающе. — Неужели ты думаешь, что я в мужиках ничего не понимаю? Я тебя еще в ресторанчике в первый вечер засекла, видела, как ты задергался… — Она достала пилку и стала быстро водить по ногтям, как смычком, словно играла одной ей слышимую мелодию.
— Да, задергался, — хмыкнул он, припоминая тот вечер и волнение, охватившее его, когда он крутился у киоска, выглядывал ее среди манекенов, а потом опрометью усаживался за столик уличного кафе и гадал, в какую она пойдет сторону. — И не жалею об этом…
— Ну вот…
— Что — «вот»?
— Да ничего. — Оксана закончила мелодию и кинула пилку в сумочку. — Смешной ты.
— Может быть, смешной, — раздумчиво сказал Медведев и подумал: «Еще две минуты такого разговора, и добром этот вечер не кончится»; он держал в руках пустой бокал и щурился на него.
