Игорь Сапожков - Золотое Дѣло
Как только полковник Рощин чуть поправился, он тут же взялся за работу, делал выписки из энциклопедий и иностранных журналов, сравнивал фотографии, диктовал письма. С выздоровлением полковника работы у Захара стало меньше, теперь он часами просиживал во флигеле, рассматривал иллюстрации в книгах и каталогах, кое-что записывал под диктовку. Оказалось, что Захар обладает цепкой памятью, острым умом и тонким вкусом. Полковник рассказывал мальчику о гениальных художниках и их бессмертных творениях, о великих скульпторах и зодчих, о судьбах писателей и поэтов. Когда речь заходила о произведениях искусства, Рощин иногда называл его стоимость в фунтах стерлингов. Однажды разговор шёл о портрете Лизы Герардини дель Джокондо, более известной, как «Мона Лиза»:
— Алексей Петрович, можно у вас спросить?
— Правильно говорить — задам вопрос, — полковник достал пачку неизменного «Казбека» и прикурил, ловко щёлкнув гильзой-зажигалкой, — валяй.
— Вот не пойму никак. Вы говорите, что картина бесценна, но тут же называете её стоимость?
— Как говорят американцы: если это не продаётся — это не искусство, — Рощин улыбнулся, выпустив через ноздри едкий дым, — а если серьёзно, так цена, это просто номинальная цифра, отображающая место произведения в каталоге, не более. В самом деле, денег всей земли не хватит, что бы воскресить Леонардо да Винчи…
Вскоре Рощину разрешили вставать, каждый вечер они выходили гулять в больничный скверик. Он продолжал рассказывать, Захар внимательно слушал, никогда не перебивал, изредка задавал вопросы. Мальчик с нетерпением ждал этих длинных вечеров, каждый день он узнавал что-то новое. Он переживал душевные терзания вместе с чернецом Андреем Рублевым, его сердце переполняли сострадания к больному и нищему Полю Гогену. Он истекал кровью вместе с Ван Гогом, смертельно ранившим себя выстрелом из пистолета. К отъезду полковника, Захар уже пытался разбираться в эстетике Анри Матисса. Книги о теории искусств, оставленные Рощиным в подарок, занимали его целиком, мальчик с головой погружался в особенности живописи малых голландцев, у него появляется интерес к античной культуре, а отсюда и к ренессансу — эпохе возрождения! Он, как губка впитывал сведения о мировых шедеврах и их авторах. Захара завораживали события, связанные с историческими раритетами — Мечом Тамерлана и Копьем Лонгина, Золотым Руном и Туринской Плащаницы, чудесами иконы Казанской Божией Матери и загадками Ордена Рыцарей-Храмовников.
Однажды, рассматривая альбом с репродукциями Диего Веласкеса, Захар обратил внимание, что многие лица на портретах, едва уловимыми чертами, похожи друг на друга. Он поделился сомнениями с Рощиным.
— Удивительно, что ты это заметил, — оживился Алексей Петрович, — это профессиональная болезнь художников. Вот представь себе, Веласкесу позирует знатный испанский герцог. Целый день обливаясь потом, идальго стоит в стальной кирасе увешанный оружием и тяжёлыми доспехами в душной мастерской художника. На следующий день он нужен опять, потому что Диего успел сделал только общие эскизы и всего несколько деталей. Но теперь у благородного рыцаря нет ни времени, ни желания, провести в пропахшей красками мастерской ещё один день и он под любым предлогом, отказывается позировать. Веласкес в панике, ведь деньги им уже получены и даже потрачены. Что тогда делает художник?
— Что? — переспросил Захар.
— Тогда он берёт зеркало! И теперь все недостающие детали, ну например уголок глаза или мочку уха, он рисует с себя. У него просто нет другого выхода и в конце концов, практически любой портрет художника, это немножечко автопортрет…
Через два месяца после отъезда полковника, Захара вызвали в НКВД. После короткой беседы он в сопровождении офицера вернулся в госпиталь, наскоро попрощался с персоналом, собрал вещи и тем же вечером вылетел на фронт. На военном аэродроме под Будапештом, его встретил один из знакомых ему адъютантов Рощина и отвёз его в штаб 3-го Украинского Фронта. С Рощиным они встретились только через четыре дня, к тому времени Захара постригли, переодели в форму, поставили на довольствие и даже задействовали в разборе завалов местной школы.
— Ну, с прибытием, — Рощин крепко пожал Захару руку, — всё сделал как обещал!
— Спасибо большое, Алексей Петрович!
— Как устроился, с ребятами познакомился?
— Да всё в порядке, я в третьей роте…
— Вот и отлично, кто там ротный?
— Майор Сологуб!
— Замечательно, — Рощин на мгновение задумался и неожиданно спросил, — ты спирт пьёшь?
— Да, пробовал несколько раз, ещё в госпитале…
— Тогда давай, помогай Толмачёву накрывать на стол, сейчас ужинать будем! И не забудьте Сологуба позвать…
На застеленном газетами столе в кабинете полковника, аппетитно пахла большая банка тушёнки с гречкой, крупно нарезанное сало «шпик» с широкими прожилками розового мяса, буханка ржаного хлеба, несколько сваренных вкрутую яиц, луковица и плитка трофейного шоколада. Последним пришёл майор Вася Сологуб, он принёс местный кулинарный деликатес — горячий гуляш с картошкой в чугунном казанке. Завершала натюрморт фляга со спиртом:
— За победу, братцы! Что бы мы выжили, а враги — нет! — коротко, но ёмко сказал Рощин!
Все выпили…
Алексей Петрович Рощин регулярно выезжал в служебные командировки, в основном это были оставшиеся в тылу крупные города, освобождённые от нацистов. Иногда это были короткие одно-двухдневные перелёты, иногда они длились неделями. Обычно вместе с ним следовали оба его помощника и связист. В расположении штаба оставался Захар. В его обязанности входил учёт входящей почты, он подшивал по папкам полученные в отсутствие Рощина документы, телефонограммы и письма, изредка следил за упаковкой и погрузкой ящиков в вагоны или самолёты, в общем вёл однообразную секретарскую работу. Тем временем войска 3-го Украинского фронта, успешно форсировали Дунай и в марте, во время Балатонской операции, сорвали контрнаступление немецких войск. Война входила в свою решающую стадию и хотя немцы всё ещё оказывали жёсткое сопротивление, в её исходе уже никто не сомневался. Сердце Захара удваивало скорость, когда по радио звучали новости с фронта, война подходила к концу а он так ни разу и не был на передовой. Конечно солдаты из третьей роты, где Захар теперь жил, рассказывали массу захватывающих историй, они научили его пользоваться оружием и ручными гранатами, иногда брали с собой в патруль, но всё это было не война. А ему хотелось именно на линию фронта, на передовую, где свистят пули и звенит артиллерийская канонада, где враг и где месть. Месть за отца и маму, за дедушку Давида, месть за дом, за румяную, тёплую халу… Его сердце сжимала стальная судорога, как только он задумывался об этом.
Однажды, когда всплыли данные о местонахождении Янтарной Комнаты и Алексей Петрович с помощниками и радистом, вылетели в освобождённый от немцев Кенигсберг, Захар уговорил командира разведвзвода лейтенанта Антонова взять его с собой на задание. Задание было не сложное, необходимо было дождаться в условленном месте, в районе линии фронта, группу разведчиков, принять «языка» — немецкого офицера, захваченного в плен и доставить его в расположение штаба. Единственным осложнением операции было то, что немецкие части занимали на этом участке фронта более выгодное стратегическое положение и контролировали позицию с небольшой высоты, а поменять место перехода разведчиками линии фронта, было невозможно из-за того, что у них был повреждён передатчик. Когда, две недели назад операция только планировалась, диспозиция фронта была несколько иная и тогда это место подходило идеально. В последнем эфире, когда связь уже была односторонней, разведчики упомянули о планшете с секретными картами, захваченными вместе с «языком». Командир развед роты, капитан Авдеев придавал этой карте важное значение. Если окажется, что на ней указаны дислокации немецких подразделений и аэродромов, это очень упростит готовящееся наступление нашей дивизии.
Легко всухомятку поужинав и ещё раз проверив оружие, отряд отправился на задание. Часть дороги они ехали на дрезине, оставшуюся до линии фронта — бегом. В заданный квадрат, как и планировалось отряд вышел когда настали сумерки. Без шума устроившись в глубоком окопе, солдаты в ожидании условного сигнала, внимательно вслушивались в тишину. До встречи оставалось меньше часа. Темноту ночи, постоянно резал яркий свет прожектора с немецкой стороны. Луч медленно, метр за метром ощупывал землю, выхватывая из темноты столбы с колючей проволокой, брошенную технику, бездонные воронки от тяжёлых авиабомб.
— Они здесь, — неожиданно громко сказал старший группы, младший лейтенант Антонов, — всем внимание, начинаем отвлекающий манёвр.
