София Ларич - Черно-белая радуга
– Ань, расскажи мне, что вчера было…
– А ты разве не помнишь?
Миша покачал головой и сморщился как от боли.
– У меня после четвертого напитка случился blackout _. Бьянка, я больше, чем уверен, что у тебя там есть еда! – одернул он потянувшуюся к его лицу кошку. – Иди, иди уже отсюда.
Оскорбленная кошка отвернулась и принялась вылизываться.
Анна никогда не любила такие утренние разговоры, которые называла игрой «что вчера было?», потому что не любила ни вспоминать пьяные победы над сознанием, ни напоминать о них другим. На следующее после алкоголя утро ее скорее терзал стыд или сожаление из-за чрезмерной своей откровенности, иногда вкупе с головной болью и жаждой, и от этого мысли о вчерашнем, каким бы веселым оно ни было, хотелось загнать как можно глубже. Однако с другими в эту игру Анна все же играла, понимая, что человеку важно помнить все.
– Ничего страшного, Миша, не произошло, – произнесла она, усаживаясь глубже в кресло. – Вот же ты у себя дома, без явных повреждений, спишь на своем диване. – Она помолчала. – Я, кстати, сейчас в такой же квартире живу, и у меня там же диван стоит.
– Да, пол-Москвы в таких квартирах живет, и у всех диван стоит здесь. Где ж его еще ставить? А я вчера ни к кому не приставал?
– Нет. Но ты прятал стаканы, – усмехнулась Анна.
Миша повернулся к ней и приподнялся на локте.
– Куда?
– Ну, передвигал их туда-сюда, чтобы люди у барной стойки… Вернее, стойной барки, как ты вчера говорил, их потом найти не могли. Поставит кто стакан на стойку… На барку… Отвернется, а ты раз – и передвинул, или поменял на другой.
– А зачем я это делал, я не объяснил?
– Нет, Миш. Даже не пытался. А четыре стакана ты принес домой. Они там, в коридоре, стоят.
– Полные? – испуганно уточнил он.
Анна рассмеялась.
– Да, и с владельцами. Так что у тебя там толпа. Слушай, можно я в душ схожу?
– Конечно! – воскликнул Миша, откидывая одеяло. – Я пока кофе сделаю. Будешь? Подожди-подожди, я тебе полотенце дам…
В ванной Анна с женским интересом осмотрела баночки, флаконы и тюбики, тесно лепившиеся друг к другу на каждой поверхности, даже и на покатом сливном бачке. Большая часть баночек была ей знакома, она и сама пользовалась такими, но другие, мужской линии, она рассмотрела поближе – матирующий гель для Т-зоны, маскирующий карандаш, скраб для тела… Шкафчик над раковиной Анна открывать не стала, не без труда подавив жгучее любопытство, и встала под горячий душ, которому, к сожалению, не хватало напора.
Когда она, чистая, но не взбодрившаяся, вернулась в комнату, Миша исполнял в ее центре, припрыгивая в белых боксерах, песенку дочери из «8 женщин» _:
Papa papa papa t'es plus dans l'coup papa Papa papa papa t'es plus dans l'coup papa _
Получалось очень похоже.
– Ты говоришь по-французски? – спросила Анна, остановившись в дверях.
– В данный момент пою, – шумно выдохнул Миша и, театрально поклонившись, кивнул в сторону телевизора. – Тебе кто больше нравится?
– Не знаю. Горничная, наверное.
– Эммануэль Беар? Не-е-т… Она же такая ненастоящая здесь. Вот Юпер… Юпер хороша…
– Мне у Беар веснушки нравятся. И грудь.
– Да они же нарисованные! – Он ухмыльнулся и добавил: – Я про веснушки. Ты есть не хочешь?
– Нет, не особо.
– А я после алкоголя всегда жру, как безумный. Пошли на кухню, посмотрим, что там есть, – предложил Миша и, приплясывая, прошел мимо Анны, заглянул мимоходом в зеркало в коридоре. – Господи, на кого я похож!
На кухне он сразу захлопал, застучал дверцами и ящиками, приговаривая: «Так, это есть нельзя… Это fattening. _ На фига вообще купил… Тут срок годности закончился… Надо бы почистить холодильник… Ань, чего стоишь? Чайник ставь!».
Анна, с интересом наблюдавшая за суетой, вздрогнула и подошла к чайнику.
– Так, я нашел мюсли, авокадо и брынзу. Здоровый завтрак, а?
– Угу, самое время вспомнить о здоровье, – прокомментировала Анна. – А мюсли ты с чем ешь?
– Обычно с йогуртом, могу туда еще бананов каких-нибудь, яблок, покрошить. А ты?
– Я тоже с йогуртом, только со сладким. А вообще на завтрак люблю яйца в любом виде и фрукты.
– Ну, в яйцах много холестерина! – возразил Миша.
Анна отмахнулась.
– Брось, буду я в двадцать восемь про холестерин еще думать… И потом, знаешь, после всех этих напитков, сигарет думать о вреде яиц…
– Я курил вчера? – повернулся к ней в притворном испуге Миша.
– Курил. Ты встретил каких-то знакомых и стрелял у них сигареты.
– Господи! И разговаривал на «ла»?
– Как это?
– РазговариваЛА.
Анна засмеялась, глядя на его растерянное лицо: «А что, это так ужасно?».
– Да нет, – рассмеялся и он. – Не знаю, чего я тут трагедию ломаю. Или это комедии ломают?
Тут пронзительно и громко зазвонил мобильный, и Миша бросился к шкафу в коридоре, вытирая на ходу руки полотенцем.
– Алло! – бодро воскликнул он. – Ой, Машка, привет! Ты в Москве, что ли?
Анна налила себе чая и отошла к окну, стараясь не слушать голос, удалившийся в комнату. Небо за стеклом набухло готовым уже высыпаться на город снегом, затемнило улицы и дома, и, глядя в него, Анна подумала, что ей придется все же купить пальто и обувь потеплее нынешних – вряд ли она покинет все холодеющую Москву в ближайшее время.
Скоро Миша вернулся в кухню и радостно объявил:
– Представляешь, Машка вернулась из Парижа!
– Нет, – покачала головой Анна.
– Сегодня с ней ужинаю. Присоединишься?
– Не знаю… Мне домой, наверное, надо…
– Зачем? Сегодня все равно суббота! И потом, что ты собираешься делать дома? Страдать?
Анна опустилась на стул, повернулась, чтобы поставить чашку на стол, но, не решившись отодвинуть бумаги в сторону, плотно обхватила ее ладонями. Возвращаться в квартиру, которую она даже и не считала домом, ей совсем не хотелось, но еще меньше ей хотелось открыть Мише свое одиночество, жадное желание общения – она боялась, что он может увидеть его как навязчивость.
Миша подошел к ней и, к ее неожиданности, положил руки на ее плечи.
– Послушай, – сказал он, серьезно глядя в ее глаза. – Ты хотела бы, чтобы муж к тебе вернулся? Если бы он приполз к тебе в раскаянии, ты приняла бы его?
Анна куснула губу, потом провела по ней пальцем.
– Я думаю, что больше никогда не смогу спать с ним. Он кажется мне грязным после другой женщины. Вызывает брезгливость.
– Ну и все! Живи теперь, как тебе хочется! Сегодня я тебе предлагаю прошвырнуться по магазинам, а потом поужинать с Машкой. Хочешь?
– Да. Только… Мне бы переодеться.
– Я тебе что-нибудь дам, – беспечно отмахнулся Миша.
И тут Анна впервые за последние недели почувствовала легкость, словно вынырнула из мутной воды. Общение с этим живым, быстрым на ответ и острым на язык мужчиной ничем не напоминало вымученные встречи с бывшими коллегами и сокурсниками, которые она инициировала, спасаясь от тягостных мыслей. Ее удивляла и даже смешила открывшаяся ей Мишина жеманность, мало напоминавшая женское кокетство, с которого она была скалькирована, но при всей этой жеманности от него исходила спокойная уверенность вовсе неженского происхождения. В нем словно жили два разнополых человека, сочетая противоположности и наделяя его особым знанием, неведомым другим.
После завтрака перед телевизором Миша открыл шкаф и, предложив заняться подбором «вечернего ансамбля», тут же вытащил из аккуратной стопки черную майку с ярко-золотым профилем юноши на груди.
– Это твое? – подозрительно спросила Анна.
Миша поджал губы.
– Нет, это Донны Каран. Не спрашивай меня, зачем я это купил. Надевал один раз, был осмеян.
– Да, маечка такая…
– Слишком пидовская. Будем называть вещи своими именами. Хочешь?
– Н-нет, Миш. Это… это не мой стиль.
– Господи, что мне с ней делать? – обратился Миша к потолку, протянув к нему же майку. – Даже дома такое не наденешь, вдруг зайдет кто, а я тут, как кукла расписная.
– Подбросить врагу? – предложила Анна, и они одновременно рассмеялись. Миша несколько натянуто.
Едва они вышли на улицу, Анна сразу стала зябливо кутаться в шаль. Миша отклонил голову назад и критично оглядел ее сверху вниз.
– Чудесное летнее пальто. Давай-ка мы лучше на такси поедем, а то к метро тебе живой не дойти. Не хочешь, кстати, посмотреть себе сейчас что-нибудь потеплее?
– Думаю, надо. Только давай сначала в аптеку заглянем. Я, кажется, посеяла свою помаду.
Скоро они выбрались с заднего сидения остановившейся напротив аптеки машины и вошли в ярко освещенный зал, переступив через швабру хмурой уборщицы, не прекратившую елозить по белой в разводах грязи плитке. Анна сразу разжала кулаки, оттаяла в тепле и медленно двинулась вдоль полок, выискивая нужную.
