Опасна для себя и окружающих - Шайнмел Алисса
— Ханна настаивала, чтобы ее пропустили в отдел интенсивной терапии, хотя она не является членом семьи. Она устроила сцену, потревожив других пациентов и их близких. Наконец врачи уступили. В тот момент они считали Ханну близкой подругой Агнес — но не спускали с нее глаз.
Ладонь Легконожки по-прежнему лежит у меня на запястье. Ее, похоже, не удивил рассказ мистера Кларка. Она, наверное, видела копию документов, которые он держит в руках. Я бросаю взгляд на родителей. Они тоже не выглядят удивленными: в отличие от меня, они это уже знают.
Я правда устроила сцену? Если послушать мистера Кларка, у них куча свидетелей: врачи, медсестры, пациенты и те, кто пришел их навестить. Но я ничего такого не помню. И даже если все было так, как он описывает, разве я поступила неправильно? Разве плохо, что я осталась с Агнес, а не бросила ее одну? Мой отец поступил бы точно так же, настаивая на особом отношении, на доступе туда, куда других не пускают.
— Прибыв в больницу, родители Агнес настояли на том, чтобы Ханну увели. У постели пострадавшей поставили охрану, чтобы Ханна не могла снова к ней подобраться. Можете себе представить, какое облегчение испытали Смиты, когда суд вынес постановление о принудительной психиатрической экспертизе Ханны. Они хотели уделять все внимание дочери, а не ее защите от девушки, которая поставила жизнь Агнес под угрозу.
Легконожка легонько сжимает мое запястье, затем убирает руку. Она пыталась меня поддержать или удержать, пока говорил мистер Кларк?
Когда приходит наша очередь, мой адвокат произносит короткое вступление, а затем поднимается Легконожка.
— Попав под мою опеку, Ханна поначалу не могла отличить реальность от галлюцинаций, — объясняет она.
Я смотрю на собственные руки, аккуратно сложенные на коленях, как будто я жду официанта в дорогом ресторане. (Папа научил меня никогда не класть локти на стол.) Я не хочу видеть, как все эти люди — судья, адвокаты, Смиты, мои родители, Стивен — разглядывают меня, пока говорит Легконожка.
Она продолжает:
— Ханна не помнит события того вечера такими, какими они были на самом деле. Она и не могла их запомнить, поскольку находилась в состоянии острого психоза.
Я вдруг понимаю, что мне сегодня слова не дадут. Судью не интересует моя версия событий: как предшествующих падению Агнес, так и непосредственно приведших к нему. Не имеет значения, если я буду настаивать, что Агнес поскользнулась и упала. И даже если скажу, что толкнула ее. Судья мне не поверит.
Легконожка описывает психоз, который я не могла контролировать. Она объясняет, что подобные симптомы обычно проявляются в возрасте от шестнадцати до тридцати, хотя иногда бывали и случаи более раннего развития заболевания.
— Обычно у мужчин психоз развивается немного раньше, чем у женщин.
Я бросаю короткий взгляд на маму. Не мелькнет ли у нее тень гордости, что я иду вровень с мальчиками, опережая своих ровесниц? Но мама сидит с каменным лицом и смотрит прямо на доктора. На меня она не глядит, да и гордости что-то не видать.
— Нет ничьей вины в том, что симптомы Ханны не заметили раньше. В ее семье подобные недуги не встречались, и шанс заболеть составлял для Ханны всего один процент. — Ее послушать, так психоз заразен и я могла подцепить его от отца или дедушки. — Один процент, — с нажимом повторяет Легконожка.
Везет же мне. Один шанс из ста — сорвала джекпот.
— В клинике у нас была возможность пристально наблюдать за Ханной, и, несмотря на статистику, мы довольно быстро заподозрили такой диагноз. Что интересно, у Ханны болезнь приняла высокофункциональную форму. В отличие от других пациентов, Ханна не погрузилась в совершенно иную реальность — она интегрировала персонажей в повседневную жизнь.
«Персонажей». Вряд ли термин относится к медицине. Он, скорее, ассоциируется с персонажами книги, фильма, пьесы. Как будто я устроила спектакль для себя одной. Полагаю, Легконожка пытается объяснить происходящее простыми словами, чтобы нормальные люди поняли.
И под «нормальными» я подразумеваю не тех, кто здоров, в отличие от меня. Под «нормальными» я подразумеваю людей без медицинского и психологического образования, обычных людей, скажем адвокатов или родителей.
— Большинство пациентов испытывает только звуковые и визуальные галлюцинации, но Ханна входит в двадцать процентов больных, подверженных также тактильным галлюцинациям.
Вряд ли мои «персонажи» так хорошо вписались бы в реальность без этого дополнительного бонуса, тактильных галлюцинаций. Соседка, чей вес я ощущала на краю кровати. Парень, чьи руки так крепко меня обнимали, чьи поцелуи я чувствовала на губах. Я дотрагиваюсь пальцами до рта, пока Легконожка продолжает свою речь.
Может, не будь тактильных галлюцинаций, я раньше Легконожки догадалась бы, что Джона не настоящий. С другой стороны, тогда мой мозг мог подкорректировать историю Джоны с учетом отсутствия прикосновений. Я могла превратить его в парня, который не изменяет своей девушке, который не позволяет себе обнимать другую — даже если очень хочется.
— Нам повезло отследить заболевание Ханны в столь раннем возрасте. — Легконожка почти восхищается тем, какой хитрый вид приняла моя болезнь, и определенно довольна собой, гордится тем, что смогла ее диагностировать. — Мы никогда не узнаем, насколько далеко зашли бы галлюцинации без медицинского вмешательства. — Легконожка делает паузу, а затем добавляет: — Некоторые больные годами живут без диагноза, однако Ханна уже начала получать необходимую помощь. Ханна опередила остальных и сможет избежать подозрений и скрытности, с которыми другие пациенты сражаются годами.
Сколько раз она уже произнесла мое имя? Может, этому их тоже учат в медицинском: «Когда защищаешь пациентку, почаще называй ее по имени. Так она выглядит человечнее». А может, за долгие годы работы Легконожка сама сообразила.
Она продолжает.
— Ханне на всю оставшуюся жизнь понадобится лечение, но с правильно подобранными медикаментами и регулярной терапией у нее есть шанс на долгое и счастливое существование. Она сможет окончить университет, получить работу, стать успешным членом общества.
«Всю оставшуюся жизнь» — это очень долго.
Легконожка добавляет:
— Люди, страдающие подобным заболеванием, с большей вероятностью способны причинить вред себе, а не окружающим. — Она делает паузу, чтобы все осознали ее слова. — Я несколько месяцев работаю с Ханной и считаю крайне маловероятным, что она намеревалась причинить Агнес вред.
В ее описании я выгляжу совершенно пассивной, будто мозг действовал без моего на то согласия. Виновата болезнь, а я всего лишь невинная жертва. Оказывается, я ошибалась: моя защита никак не зависит от того, насколько близки мы были с Агнес. Тут сплошная биология.
Легконожка выражается довольно прозрачно. Но если она так давно определилась с диагнозом, почему у меня в истории болезни было написано, что я представляю опасность для себя — и окружающих?
С другой стороны, Легконожка упоминала, что на стационарном лечении настоял суд, а не она сама.
В первый раз я задаюсь вопросом: неужели я правда нравлюсь Легконожке? Определенно, она считает, что понимает меня лучше меня самой. Но в голосе у нее, кажется, проскакивают нотки восхищения, как будто ее впечатляет моя болезнь и радует мой шанс вести здоровую жизнь. Она твердо намерена объяснить судье и родителям Агнес, что я не виновата в случившемся и могу отправляться домой.
Неужели Легконожка так заботится о своих пациентах? Все это время я считала, что она работает в психиатрической клинике, поскольку ей не хватает компетенции для должности получше. Возможно, на самом деле она идеалистка. Возможно, она работает в клинике, потому что действительно хочет помочь девочкам, которых другие считают потерянными для общества.
Так некоторые приходят в приют для животных и говорят: «Дайте мне собаку, которую вы собирались усыпить».
Я чуть выпрямляюсь и смотрю не на свои сложенные руки, а на доктора. В горле у меня стоит ком.
