Опасна для себя и окружающих - Шайнмел Алисса
— Уверяю вас, — продолжает Легконожка, — сейчас лекарства отлично борются с симптомами Ханны.
Наконец она сравнивает мою болезнь со сломанной костью: как и в случае с тяжелым переломом, мозг нужно попросту вправить.
Агнес сломала лодыжку, когда упала. Если точнее, когда приземлилась. Врачи вправили кость и наложили гипс, пока Агнес была без сознания.
Легконожка заключает:
— В клинике, поставив Ханне диагноз, мы, образно выражаясь, вправили кость и загипсовали перелом. Теперь, чтобы правильно функционировать в будущем, ей нужны терапия и медикаментозное лечение.
Мой доктор садится на место. Она смотрит на меня, улыбается и ободряюще сжимает мне руку.
сорок
Я выигрываю дело.
Правда, на выигрыш не очень похоже. Никто не вопит от радости, не ликует; никто даже не испускает вздох облегчения. Не улыбается.
Вместо этого происходит следующее.
Судья заключает, что доказательств предумышленного столкновения Агнес недостаточно. Единственный свидетель (я) находился в состоянии психоза.
Даже если Агнес сможет заговорить, ее показания не докажут, что я планировала ее толкнуть. Я могла потянуться к ней на помощь.
А если я все-таки ее толкнула, это не моя вина, поскольку в тот момент я была нестабильна и находилась под воздействием недиагностированного психического расстройства. (Конечно, наш адвокат такого не говорит. Он не допускает даже намека, что я вообще могла ее толкнуть.)
Отец Агнес с такой силой отодвигает назад кресло, что оно качается, хоть и не падает.
— Эта девочка опасна. — Голос у него низкий и полный ярости. Мистер Смит, наверное, был бы против фразы в моей истории болезни: «Пациентка может представлять опасность для себя и окружающих». Он предпочел бы другой вариант: «Пациентка представляет опасность для себя и окружающих».
Судья сочувственно кивает, но отмечает:
— Я знаю, что вашей семье тяжело. Вы с женой сможете обсудить дальнейшие действия с адвокатом. Но когда адвокат Голдов предложил психиатрическую экспертизу вместо подачи иска, вы согласились…
Предложил? Видимо, адвокат родителей куда способнее, чем я предполагала.
— И экспертиза показала, что Ханна Голд сумасшедшая! — перебивает миссис Смит.
Судья возражает:
— Экспертиза показала, что ей требуется лечение. Но диагноз не доказывает, что она виновна в случившемся с вашей дочерью.
— Случившееся с моей дочерью нельзя оправдать.
— Допустим, но у нас попросту нет доказательств, что Ханна заманила вашу дочь на подоконник или столкнула ее оттуда.
Будь мы в зале суда, судья сейчас стукнула бы молотком и велела миссис Смит сесть. Интересно, сколько еще дел предстоит сегодня судье, скольких людей она до конца рабочего дня отпустит на свободу или отправит в тюрьму?
Интересно, миссис Смит тоже бесит словечко судьи «допустим», как оно бесило меня у Легконожки?
— Я приняла решение, — повторяет судья.
Мама Агнес ничего не говорит, только заливается слезами. Она берет мужа за руку, и тот садится обратно. Адвокат наклоняется к ним и что-то шепчет — может, утешает, обещает подать апелляцию или объясняет разницу между гражданским и уголовным делом, — но Смиты не реагируют. В конце концов их адвокат замолкает и снова выпрямляется в кресле.
Я вообще не должна ничего говорить. Мне ясно дали понять, что мое мнение о событиях нынешнего лета не имеет никакого значения. Сейчас второе октября; лето закончилось. Адвокат моих родителей рассказывает про документы, которые нужно заполнить для моей выписки из клиники.
Никого не интересует моя версия событий.
А если бы интересовала, сказала бы я о том голосе?
«Совсем легонько».
А если бы сказала, то что именно? «Я слышала голос, но это не означает, что я ее толкнула». А я толкнула? Почему мозг не может точно вспомнить?
В фильмах все по-другому. В реальности Агнес не покачнулась сначала, прежде чем потерять равновесие. Время не остановилось, чтобы подарить мне несколько секунд на размышления.
Все случилось быстро. Не грациозно. Не красиво.
Если бы меня спросили, я сказала бы об этом?
Я помню голос, и я помню, что потянулась к Агнес. Я не помню, чтобы дотронулась до нее, но если мозг способен создать галлюцинацию прикосновения, он способен создать и галлюцинацию его отсутствия?
По словам Легконожки, маловероятно, что я хотела причинить вред Агнес.
Маловероятно — не значит невозможно.
«Эта девочка опасна».
«Ханна Голд сумасшедшая».
«Представляет опасность для себя и окружающих».
Я знаю, что должна помалкивать, но слова сами вырываются изо рта:
— Мне жаль.
Все смотрят на меня. Не будь я сейчас напичкана лекарствами, сочла бы такое спонтанное извинение симптомом болезни. Я настолько сумасшедшая, что не могу не высказаться, когда должна сидеть тихо.
— Мне жаль, что с Агнес такое случилось, — повторяю я чуть громче. Я смотрю на миссис Смит и тщательно подбираю слова: — Она была хорошей подругой. Мы с ней могли всю ночь проболтать. Я скучаю по ней.
Наш адвокат осторожно кладет мне руку на плечо, как будто опасаясь меня разозлить:
— Ханна, тебе уже не нужно ничего говорить.
Он произносит слова медленно и раздельно, как будто иначе я его не пойму. Как будто мой диагноз, ко всему прочему, подразумевает и слабый слух. Со мной так всю жизнь теперь будут разговаривать? Как с диким животным, которое боятся спугнуть?
— Но мне правда жаль. — Я встаю и сбрасываю с плеча руку адвоката. Он отстраняется. — Я не хотела такого.
— Ханна, ты не виновата в произошедшем. — Голос у Легконожки звонкий, уверенный.
Я качаю головой. Я виновата. Это не просто ужасный несчастный случай — во всяком случае, не только несчастный случай. Ведь именно я предложила сыграть. Именно из-за меня Агнес поднялась на подоконник. Толкнула я ее или нет, упала она из-за меня.
— Мне жаль, — повторяю я. — Позвольте мне извиниться.
Наш мозг делает нас теми, кто мы есть. Разве не это имел в виду мистер Кларк, когда сказал: «Травма головного мозга способна повлиять на жизнь пациента миллионами разных способов»? А если мы изменяем наш мозг — наркотиками, алкоголем, травмой (Агнес), антипсихотиками (я), — теряем ли мы свое настоящее «я»? Ведь это означает, что нынешним летом я была собой.
Собой, когда начала мутить с Джоной.
Собой, когда подружилась с Агнес.
Собой, когда услышала голос, предлагающий легонечко ее толкнуть.
Сейчас у меня другое «я»: мое место заняла другая девушка. Незнакомцы ее жалеют, родители не могут даже взглянуть на нее. Та, кто я сейчас, выиграла дело, но никогда не чувствовала себя настолько побежденной. Легконожка думает, что я хочу услышать: «Ты не виновата в произошедшем». Она не понимает, что освобождает от ответственности мой мозг, мое настоящее «я».
Если я не в ответе за свои слова и действия, то я ничто. Без свободы воли, без самосознания.
Даже малышей учат просить прощения, когда они набедокурят. Неужели собравшиеся здесь ждут от меня меньшего, чем от трехлетки?
Наконец мама Агнес говорит:
— Нам не нужны твои извинения. — Она встает. — Ты не имеешь права скучать по нашей дочери. Ты не имеешь права даже произносить ее имя.
Они с мужем выходят из комнаты, следя за мной взглядом, как следят за диким животным, которое готово напасть. Они в ярости, они винят меня — но зато обращаются со мной как с настоящей личностью.
Мои папа с мамой благодарят судью, пожимают руку адвокату и следуют за ним из зала. Я медлю, и Легконожка берет меня под локоть. Они со Стивеном выводят меня в коридор, где нас ждут родители.
Мама поворачивается к доктору:
— Вы не знаете, где здесь уборная?
Легконожка отрицательно качает головой. Мама разочарована: видимо, она считала, что эксперт вроде Легконожки должен знать точное расположение туалетов.
Легконожка спрашивает у охранника, который указывает вниз по коридору и налево. Мама направляется туда.
