Е. Бирман - Игра в «Мурку»
— Славные ребята, — сказал он.
Православные женщины из евреек перестали заигрывать
с католичеством, а уж тем более с протестантизмом, и тоже хлопот от них даже кот не наплакал. Последний творческий вечер «Пастернак и православие» прошел совершенно гладко: присутствующие от своего имени и от имени Пастернака пожелали крепкого здоровья и долгих лет жизни Президенту и Московскому патриарху.
Однажды, правда, Серега вступил в спор с одним провинциальным театральным режиссером с еврейскими корнями (спорить со столичным, не сходящим с экранов телевизора фруктом он, возможно, не решился бы). Этот режиссер утверждал, что Еврейское Государство — убежище для всех тех, кто не может состояться в большом мире, еще одна провинциальная ближневосточная дыра. Он добавил где-то уже слышанную Серегой сентенцию о народе, сумевшем не быть таким, как все, и превратить свое изгнание в подвиг.
Серега, слушая его и думая: «Ага, это как раз тот случай, о котором говорило начальство», сначала, тем не менее, обиделся за своих друзей, но, внутренне развеселившись и явно нарушая инструкцию начальства, стал дерзить режиссеру. Он заявил, что разделяет, в принципе, его взгляды и со своей стороны согласен, пожалуй, с известным литературным героем, сожалевшим о том, что Наполеон не сумел покорить Россию, чтобы умная нация правила глупой. Он согласен и с тем, что подвигом можно было бы считать поступок русского человека, уехавшего, например, в Китай, чтобы через пару поколений его потомки доказали, что они не уступают китайцам и что жизнь их — наполненный особым смыслом подвиг добровольного изгойства. И конечно же, нет никакой заслуги в том, чтобы быть как все народы. Особенно как русские! — увлекся Серега. Он еще на волне вдохновения собрался было выразить недоумение упорством Пушкина, Тургенева, Толстого и прочих, отказавшихся от прекрасного, возделанного французского языка, которым они вполне прилично владели, в пользу сырого русского, но спохватился. Было, однако, поздно, режиссер уже смотрел на него полным настороженного внимания взглядом и молчал. Ну вот, подумал Серега, теперь будет налево и направо рекомендовать меня как отпетого антисемита. Еще до начальства дойдет! Он приветливо улыбнулся режиссеру и пожелал ему успехов в творчестве на благо РОССИЙСКОЙ театральной культуры.
А в общем — скучно. Серега вяло ковырялся в Интернете, просматривая новости Еврейского Государства и в очередной раз возмущаясь неполадками в системе образования.
Ну что это — место в четвертой десятке на всемирной математической олимпиаде? Недоволен был Серега и нерешительностью властей в подавлении интифады. Он даже вошел в форум сайта «Еврейские Сомнения» и написал там два мнения совершенно противоположного содержания. В одном мнении, которое подписал «Иудина из Крайот», он возмутился фашизмом еврейской армии, терроризирующей несчастных палестинцев. Распалив себя таким образом, Серега обрушился на «Иудину из Крайот» уже под именем «Карлеоны из Кирьят-Оны». Езжай отсюда, грязная тварь, писал он с наслаждением, езжай, пока я не вычислил тебя. Ты думаешь, скрылся за придуманным именем? Я работаю в таком месте, от которого никуда не скроешься. Не пройдет и недели, как я тебя найду и вправлю твои гнилые мозги так, что тебе Барух Гольдштейн[22] либералом из Би-Би-Си покажется! Езжай туда, откуда приехал, езжай к своим хозяевам на Лубянке, подлюка!
Серега потянулся в кресле. К его удивлению, довольно быстро отозвалась юная солдатка еврейской армии (Серега проверил по электронной картотеке, оказалась старушка, сектантка из Калуги). «Ребята, не нужно ссориться, Родина у нас одна, и мы должны жить в ней дружно, уважая и мусульман, и христиан любых конфессий».
Из-за таких пацифисток, как ты, отозвался Серега под именем «Карлеоны из Кирьят-Оны», у нас бардак в государстве.
Он еще не оставил без внимания персидские происки и добавил: «Как сказал поэт, надолго запомнит коварный Иран дорогу кровавую в Мазандаран». Серега подписался очень длинным именем «Не самый гарячий еврейский горец». Какой именно поэт сказал эту сочную фразу, каким образом засела она у него в голове, Серега не помнил. Нет ли в ней искажений, он тоже не поручился бы. Может, Фирдоуси сказал, а может, и нет. Культурных людей, надо все же признать, готовит школа КГБ.
Вскоре наскучило Сереге и это занятие, и он ввел в строку поиска Google имя своего друга — «Теодор». Он ожидал, конечно, увидеть и Теодора Драйзера, и Теодора Рузвельта, и Теодора Герцля, но вместо них посыпались на него совершенно неизвестные ему болгары, как-то: Теодор Дечев, Теодор Траянов и даже Св. Теодор Тирон из IV века нашей эры. Серега щелкнул на одну из дальних страниц, и когда услужливый Google быстро открыл ее, Серега обомлел, щелкнул на вторую сверху ссылку и прочел ту самую статью, которую не так давно читал Теодор на глазах у ожидающего его заказчика и которую они составляли вместе с Теодором и компанией в рамках Шпион-Воен-Совета. Он набрал номер Теодора. По телефону ответила Баронесса. На вопрос о
Теодоре она ничего не сказала, и только слышно было, как она дышит в трубку. Позвать его она не может. Его нет дома. Она не знает, когда вернется. Понятно! А через какое-то время на компьютер и на сотовый телефон пришло сообщение от Баронессы с фотографией Теодора. Поверх фотографии нанесла Баронесса с помощью фотошопа четыре прямые линии, образующие решетку. Серега выключил компьютер и отправился к полковнику Громочастному.
ТЕОДОР ПО-ПРЕЖНЕМУ НА НАРАХ
Давно не лежал Теодор на верхней полке, ну разве что в сауне Holmes Place на полотенце, после беговой дорожки и бассейна. Случись ему сегодня ехать по России на поезде, выбрал ли бы он, как обычно, верхнюю полку? Наверное, уже нет, уступил бы ее худощавому студенту, каким был когда-то сам, когда возвращался на каникулы домой и выпал у него, пока он спал, из кармана рубль, и женщина на нижней полке сказала жалостливо: «Наверное, деньги этого студентика», — и вернула ему желтый рубль, когда он проснулся и спрыгнул на покачивающийся на рельсах пол вагона.
Желтый цвет этого рубля и грубая решетка на окне, сквозь которую поглядывал Теодор на православный собор, напомнили ему жалюзи в его с Баронессой спальне, рисованные серые с блекло-голубоватым отливом листья на желтом фоне их любимого постельного комплекта. Что видит сейчас Баронесса? Им не скоро еще позволят свидания, ведь он — не то предатель, не то агент иностранной разведки, опасный для обороны страны.
А Баронесса сквозь щели жалюзи позади стеклянной двери на балкон видит ветви разросшихся кустов двуцветного фикуса с листьями из зеленой сердцевины и желтоватых обводов, вдруг приобретшими в лучах низкого утреннего солнца оттенок грустной осенней желтизны. Мелкими листьями, будто новенькими медяками, так обильны кусты, кажется — нет довольно товаров в мире для такой груды монет: сторгуешь столичный город славного государства, а денежная гора все так же велика. Засохшая прошлогодняя, не спиленная еще ветвь пальмы оперлась о парапет балкона, сначала топорщиась своими пальцами с остро подпиленными ногтями в сторону спальни, потом обмякла и обвисла мягко, как свисает с края тесной табуретки мохнатая лапа рыжей собаки, пристроившейся смотреть, не мигая, на своих хозяев.
Есть твердый принцип у автора: не утомлять читателя описаниями природных явлений. Одно предложение, от силы — два-три, и хватит. Не станет он глядеть в умилении на чудный пейзаж, описывать в самозабвенном наслаждении дивные его детали, когда Читатель уже, вероятно, прищурил один глаз и словно говорит автору: «Да ведь я всего этого не вижу. Что же ты, будто нанес на хлеб тонкий слой маслица, разложил селедочку без единой косточки по поверхности и лопаешь его с таким аппетитом, что у нас слюнки текут, а нам только и достается, что понюхать виртуальный запах несуществующего бутерброда».
Не таков автор, не станет он мучить читателей. Главу завершит он простой для восприятия картиной: лежащий на нарах Теодор, за ним окошко в клеточку, через него вид на угол собора, перекрытый в данный момент припарковавшимся у ближнего тротуара грузовиком с лишенной всякой загадочности надписью на борту: «Coca-Cola». И теперь, почитывая в удобной постели книгу, читатель, хоть и не представляет в точности, как выглядит угол собора через тюремную решетку КПЗ Русского Подворья в Иерусалиме, все же, надеемся, в меньшей обиде на автора. Давно не лежал Теодор на верхней полке, ну разве что в сауне Holmes Place на полотенце, после беговой дорожки и
бассейна. Случись ему сегодня ехать по России на поезде, выбрал ли бы он, как обычно, верхнюю полку? Наверное, уже нет, уступил бы ее худощавому студенту, каким был когда-то сам, когда возвращался на каникулы домой и выпал у него, пока он спал, из кармана рубль, и женщина на нижней полке сказала жалостливо: «Наверное, деньги этого студентика», — и вернула ему желтый рубль, когда он проснулся и спрыгнул на покачивающийся на рельсах пол вагона.
