Юрий Буйда - Жунгли
Девчонки завидовали Рите, а Эсмеральда презрительно кривила рот и говорила: “Вы как лягушки – лишь бы потрахаться. А любовь?” Но ее не слушали.
После уроков Эсмеральда и Большая Рита отправились на дежурство в дом директора детдома Ивана Ильича Голенищева. Голенищев был хромцом и пьяницей. Прежний директор тоже был пьяницей, тоже приставал к девчонкам, но его любили, потому что однажды он совершил романтический поступок – развелся с женой и женился на четырнадцатилетней воспитаннице, после чего и стал героем и кумиром детдомовских девочек. Его уволили, на смену ему пришел Голенищев, и вскоре все поняли, что он на настоящую, индийскую любовь не способен. Вдобавок он унижал детдомовцев, заставляя туповатого, но доброго и покладистого Засоса Зафесова выговаривать прилюдно слово “экзистенциализм”, и хохотал при этом до слез. Девчонки терпели его приставания только из-за денег, которые он иногда совал им в лифчик.
Голенищев жил с матерью, которая не вылезала из инвалидного кресла, и старшие девчонки по очереди присматривали за нею: подавали еду и лекарства, готовили чай, бегали в магазин за сигаретами, топили печки.
Старуха курила сигарету, вставленную в длинный мундштук, и разъезжала в кресле по гостиной. Она не ответила на приветствие девчонок. Остановилась, пыхнула сигаретой и крикнула во все горло:
– Иван, твои промокашки явились! – Смерила Эсмеральду с ног до головы насмешливым взглядом. – А короче юбчонки не нашлось? Вся жопа наружу.
– Зато блядовито, – лениво ответила Эсмеральда. – В Москве сейчас все так носят.
– Все мечтаете о Москве, дурочки. – Старуха пустила дым в лицо Эсмеральде. – Что над Москвой, что над Чудовым – небо одно. Фиванское небо. Знаешь, что такое фиванское небо, чудо цыганское?
Сверху спустился Голенищев. На нем была рубашка навыпуск и растянутые спортивные штаны.
– А вот и Пьян Ильич, – сказала старуха. – Хочу чаю с лимоном!
– У нас нет лимона, – сказал сын.
– Так принеси! Ты сын мне или говна пирога?
Иван Ильич пожал плечами.
– Рита, поставь чайник, – велел он, – а я спрошу у соседей лимона.
В кухне Большая Рита первым делом открыла холодильник, отрезала кусок колбасы и быстро съела, запив минералкой из горлышка. На столике у плиты лежала початая пачка сигарет – Рита сунула несколько штук в нагрудный карман.
Эсмеральда включила телевизор и плюхнулась на диван.
– Как у себя дома. – Старуха погасила окурок в пепельнице, вделанной в ручку кресла. – Принеси шляпку и перчатки.
Эсмеральда отложила пульт и вышла в соседнюю комнату.
– Сиреневую! – крикнула старуха.
Вернулся Иван Ильич с половинкой лимона в бумажке.
– Опять за свое, – сказал он, увидев Эсмеральду с перчатками и шляпкой в руках. – Так ты будешь чай или нет?
– С лимоном, – ответила старуха, не глядя на него. – И там еще у меня коньяк остался.
Голенищев скрылся в кухне.
Старуха надела шляпку, перчатки до локтей и подъехала к зеркалу.
– Никогда это не надевала, – сказала она. – Пять шляпок и две пары перчаток. А куда я могла это надеть? Перчатки! Я всю жизнь только и делала, что пахала. Ты знаешь, курица, что такое дети-отказники?
Эсмеральда покачала головой: нет.
– Это младенцы, от которых в роддоме отказываются матери. – Старуха щелкнула пальцами. – Шлюхи! Рожать рожают, а дети им не нужны. Я всю жизнь занималась этими младенцами. Всю жизнь. Ты думаешь, я бессердечная сука? – Помолчала, буравя взглядом Эсмеральду. – Они же плачут. Им хочется к мамочке. Они же не знают, что мамочка их бросила к чертям собачьим. Они хотят на ручки. Но жалеть их нельзя. Когда я впервые туда попала, мне хотелось их всех приласкать. Всех. А начальница мне сказала: даже не думай об этом, Катя! Даже не думай. Если ты хоть раз пожалеешь этого, то через минуту заплачет тот. Потом тот и вон тот. Они сразу почувствуют твою слабость, и им всем захочется ласки. Тебе просто некогда будет работать. Ты не сможешь заменить им матерей. Поэтому твой святой долг – не обращать никакого внимания на их хныканье, иначе... – Старуха перевела дух. – Иначе либо они сведут тебя с ума, либо ты начнешь их бить. – Она снова щелкнула пальцами. – Спички!
Эсмеральда чиркнула спичкой, поднесла огонек к сигарете. Старуха потянулась к огню и чуть не упала – цыганка успела подставить колено.
– Я стала бессердечной сукой, – упавшим вдруг голосом проговорила старуха. – И мне никогда не хватало времени ни на мужа-придурка, ни на сына-засранца...
Эсмеральда фыркнула.
– Знаешь, во что он любил играть в детстве? – Старуха поманила желтым пальцем Эсмеральду и понизила голос: – В покойника. Он выкапывал во дворе могилу... неглубокую такую яму... и ложился в нее, а соседские мальчишки забрасывали его землей... Девочки украшали могилу цветами... Боже мой, видела б ты его лицо! Он лежал со скрещенными на груди руками, с закрытыми глазами, полузасыпанный землей, обложенный цветами, – и у-лы-бал-ся. Никогда этого не забуду! И ссался в постель до двенадцати лет... – Она махнула рукой. – Принеси-ка вон ту шкатулку!
Эсмеральда сняла с комода маленькую шкатулку. Старуха поставила ее на колени и отперла крошечным ключиком. Достала из шкатулки стеклянный шарик, внутри которого безостановочно вращалось колечко.
– До сих пор не понимаю, на чем оно там держится, – пробормотала старуха. – Мать говорила, что на ведьмином волосе... Есть он там или нету – не знаю...
– Как это нету? А на чем тогда оно держится? Как же это оно, а?
– Души тоже нету, не видать, а держит нас, держит...
– Как это она нас держит? Кольцо – это кольцо, а мы не кольцо...
– И мы висим, еще как висим, еще как... – Старуха прикрыла глаза. – Над бездной лютой висим, над ужасной, и, если б не душа, полетели бы мы все, человеки, в пасть...
– Пасть... – Эсмеральда поежилась. – А оно золотое? Колечко какое – золотое, что ли?
– Не знаю. – Старуха сжала шарик в кулаке. – Ничего я больше не знаю. Только это у меня и осталось. Ни мужа, ни детей, ни любви. Только это. Смотрю на него и ничего не понимаю... Но мне хорошо... Все плохо, очень плохо, а когда смотрю на это дурацкое колечко, – мне хорошо... И так хорошо плачется...
– Оно целебное, что ли? – спросила Эсмеральда.
– Хренебное! – сердито сказала старуха. – Достань-ка... вон там... бутылка там у меня...
– Пятьдесят, – повторила Большая Рита.
– Хрендесят, – повторил Голенищев, снова наливая себе водки. – Сначала трусики, а там будет видно.
Большая Рита стояла у кухонной плиты без платья и лифчика – на ней оставались только трусики. Подружки сказали, что Голенищев даст пятьдесят за лифчик и пятьдесят за трусики, еще пятьдесят – за все остальное, а он сказал, что за лифчик двадцать пять и за трусики двадцать пять, и Рита соображала, стоит ли продолжать эту игру.
– Иди сюда, – сказал он. – Ближе, кошка.
Большая Рита приблизилась. У нее были красивые полные плечи. Голенищев обнял ее за талию и поцеловал в локоть. Рука его скользнула ниже.
– Сама, – прошептала Рита.
– У?
– Я сама. – Она высвободилась, выключила свет и сняла трусики. – Значит, сто?
– Ты где там? – Он пошарил рукой в темноте, привлек Риту к себе. – Да включи ты свет! И не бойся. Ты ведь не боишься, правда?
– Прямо здесь, что ли? В кухне?
– Да ладно тебе... кухня, хренухня... ну-ка...
– Сто. – Рита сжала бедра. – Сперва денежки.
За дверью вдруг раздался сдавленный крик, потом грохот.
– Блин! – Голенищев отстранил Риту, встал, покачнулся. – Стой здесь!
Когда он распахнул дверь в гостиную, Большая Рита спряталась за стеной, рядом с дверью.
Посреди гостиной валялось инвалидное кресло. Старуха лежала ничком, уткнувшись головой в комод. Эсмеральда сидела перед ней на корточках, в руках у нее была бутылка.
– Она сама! – хрипло сказала девочка. – Потянулась и упала... сама упала...
– Сама... – Голенищев взял кочергу, стоявшую у печки, и шагнул к Эсмеральде. – Ты что же, прошмандовка, вообразила тут себе...
– Она сама! – завизжала Эсмеральда, вскакивая и отступая к двери. – Я тут ни при чем! Она сама! Сама!
Голенищев вдруг упал лицом вперед. Кочерга с грохотом отлетела к двери. Эсмеральда подняла голову – в дверном проеме стояла голая Рита со скалкой в руке.
– Ты охренела, что ли? – Эсмеральда присела, тронула мужчину за плечо. – Ты ж его убила, дура рыжая...
Голенищев замычал, дернулся и снова замер.
– Сматываемся. – Рита толкнула подругу. – Быстро отсюда. А потом пусть докажет, что это мы. Мы дети на хер, а он старый пидорас – кому поверят? Сматываемся!
Она бросилась в кухню за одеждой, а Эсмеральда попыталась разжать старухин кулак. Со второй попытки ей это удалось.
– Чего это? – спросила Рита – она уже оделась. – Золотое, что ли?
– Он тебе сколько дал?
