Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово
Ч… Е… Т… В… Е… Р… Г
Если только ей не будет очень больно…
Пятисекундная пауза.
Потом она снова начинает сигналить
Ч… Е… Т… Б… Е… Р… Г
Вот так мы и посылаем туда-сюда одно-единственное слово, которое она выучила: она с ошибкой, а я правильно.
ЧЕТБЕРГ
ЧЕТВЕРГ
Боже милостивый, отец небесный, сделай так, чтобы ей было не очень больно.
Третья глава
1
Думаю, мне никогда не стать писателем, потому что я даже не могу описать лицо Верены Лорд в тот четверг утром. Я не нахожу слов и выражений и не в состоянии сказать, что ощутил, когда вошел в ее палату. Это большая, хорошая комната, за открытым окном которой растет старый клен с чудесными разноцветными листьями — красными, золотыми, желтыми, коричневатыми и багряными.
Верена лежит на кровати у окна. Она очень бледна, под глазами черные круги. От этого глаза ее кажутся вдвое больше обычного — просто громадными. Все ее лицо с бескровными губами, впалыми щеками, гладко зачесанными назад и скрепленными на затылке волосами, кажется, состоит из одних только глаз, из этих печальных, всезнающих глаз, которые мне никогда не забыть, которые я вижу во сне; самые прекрасные глаза на свете, самые страстные и именно поэтому, наверно, самые печальные. Я не думаю, что подлинная любовь может быть какой-нибудь другой, кроме как печальной.
— Хэлло, — говорит она. И улыбается одними лишь губами. Глаза не улыбаются.
— Ну, как? Было очень тяжело? — спрашиваю я, забыв даже поздороваться.
— Вовсе нет.
Но я вижу, что она врет, потому как улыбается через силу.
— Сильно болит?
— Сразу же после всего мне сделали укол и дали порошки. В самом деле, Оливер, абсолютно ничего страшного!
— Я не верю тебе. Я знаю, что тебе очень больно.
— Но ты ведь молился за меня.
— Да.
— В самом деле?
— Да.
— А вообще ты часто молишься?
— Никогда.
— Смотри-ка, а мне все же помогло. Спасибо тебе, Оливер.
Я все равно ей не верю, но ничего больше уже не говорю, а кладу ей на кровать букет цветов.
— Красные гвоздики! — Теперь на какое-то мгновенье улыбаются и ее глаза. — Мои любимые цветы…
— Я знаю.
— Откуда?
— Вчера после занятий я два часа подряд ходил взад-вперед под оградой вашей виллы до тех пор, пока не увидел Эвелин. Мне кажется, я ей нравлюсь.
— Даже очень. Ты первый дядя, которого она полюбила.
— Она рассказала мне, что ты в больнице вырезаешь гланды, и тогда я ее спросил, какие цветы ты больше всего любишь. Так что все очень просто.
— Ах, Оливер…
— Что?
— Ничего… Нажми на кнопку, позови сестру. Я попрошу поставить цветы у кровати.
— Да, но если твой муж…
— Ведь ты сказал, что ты мой брат, или…?
— Конечно, сказал.
— Так разве не мог мой брат на самом деле проведать меня и принести мои любимые цветы? Он живет здесь во Франкфурте. Он даже немного похож на тебя! Мой муж устроил его на работу. В валютообменном пункте на центральном вокзале. Между прочим — подумай только — моему мужу сегодня утром срочно понадобилось вылететь в Гамбург. И у нас масса времени. Он вернется лишь вечером. Разве это не чудесно?
Я в состоянии всего только кивнуть. От этих черных грустных глаз мне тяжело дышать, говорить, существовать.
— Садись!
Я беру стул и придвигаю его к кровати.
— Как тебе удалось приехать?
— На машине.
— Глупый. Ясно, что не пешком! Я имею в виду другое: ведь у вас сейчас занятия.
— Ах, вот что. Ну, здесь все просто! Сегодня утром я заявил нашему воспитателю, что мне плохо. Он дал мне градусник. В моей комнате живет хороший парень, которого зовут Ной. Он показал, что надо сделать с градусником, когда я сказал, что сегодня утром мне необходимо отлучиться.
— И что же надо делать?
— Нужно взять его двумя пальцами за кончик со ртутью и…
Открывается дверь.
Появляется сестра, вся в белом, в белом чепце и со всеми другими причиндалами.
— Вы звонили, милостивая сударыня?
— Да, сестра Ангелика. Мой брат Отто Вильфрид…
Я поднимаюсь и говорю:
— Очень рад.
— …принес мне цветы. Не будете ли вы так любезны поставить их в вазу.
— Конечно, сударыня.
Сестра Ангелика уходит, взяв с собой цветы. Едва закрылась дверь, как Верена говорит:
— Итак, взять двумя пальцами за кончик, и дальше?
— А потом потереть его как следует. Ртутный столбик поднимется на сколько надо целых и десятых. У меня он сначала поднялся до сорока двух градусов, так что пришлось его сбивать.
— Отличный способ! Надо запомнить.
— Зачем?
— Знаешь, иногда мой муж кое-что от меня хочет…
— Ясно, — быстро прерываю я ее, — ясно.
2
— Верена?
— Да?
— В понедельник вечером ты меня просто осчастливила морзянкой.
— Я как раз этого и хотела. Я очень плохо сигналила?
— Наоборот — просто великолепно! Вместо четверг, все время четберг.
— Так я перепутала В и Б?
— Да.
Мы оба смеемся. Вдруг Верена обрывает смех, хватается за низ живота и кривит лицо.
— И все-таки у тебя боли!
— Абсолютно никаких! Вот только когда так дико хохочу! Рассказывай дальше. Какая же у тебя была температура?
— 39,5. Воспитатель не пустил меня в школу. Он вызвал врача. Но врач приедет только вечером.
— И что тогда?
— К тому времени температура спадет. До послезавтра! Потому что я не выдержу два дня подряд, не повидав тебя.
— Уже завтра меня выпишут. Мой муж хочет, чтобы я отдохнула за городом, на вилле. Поскольку погода великолепная!
— Ах, если б погода подольше оставалась хорошей! Тогда не надо будет через день натирать по утрам на градуснике температуру, тогда, может быть, уже в субботу мы встретимся в нашей башне.
— Хорошо бы, Оливер, хорошо бы. Рассказывай дальше. — Она произносит это быстро, как это делают в тех случаях, когда не хотят кому-нибудь дать говорить то, чего не желают слышать.
— Так что же было после того, как у тебя определили температуру?
— Все было очень просто. Я дождался, когда все ушли в школу, пошел к господину Хертериху, нашему воспитателю и серьезно поговорил с ним.
— Серьезно?
— Видишь ли, этот Хертерих новичок в нашем интернате. Он очень неуверен в себе. Слабохарактерен. Я как-то ему помог, когда он никак не мог справиться с младшими мальчиками. Он надеется, что я и дальше буду помогать ему. Я пришел и сказал ему: «Господин Хертерих, температуру на градуснике я натер». «Теперь есть две возможности, — говорю я. — Дело в том, что мне нужно срочно отлучиться на пару часов. Итак, первая возможность: вы ничего не знаете и не ведаете, а я обещаю вам вернуться не позднее половины первого. Еще до того, как все вернутся из школы, я уже буду лежать в своей постели. Есть еще и другая возможность. Она заключается в том, что вы позвоните шефу и доложите ему то, что я вам сейчас сказал. В этом случае я клянусь вам, что через месяц вы уйдете отсюда по собственному желанию с тяжелым нервным заболеванием. У меня здесь целая куча друзей, а у вас ни единого». Он, естественно, поступил разумно и сказал, что я могу смыться, а он сделает вид, что ничего не знает, если я вернусь в половине первого до прихода всех из школы. Он же был мне еще и благодарен.
— За что?
— За то, что я пообещал ему помогать с младшими. Среди них есть один чокнутый негр, который воображает, что все белые дерьмо и…
— Оливер.
— Да?
Я наклоняюсь к ней. Она делает движение мне навстречу. Раздается стук в дверь. Мы отпрянываем друг от друга. Сестра Ангелика вносит вазу, в которой стоят мои гвоздики. Она ставит их на тумбочку и восхищенно хвалит цветы и мой вкус и говорит уважаемой госпоже, что у нее просто чудесный брат. Она просто тошнотворна — эта сестра Ангелика!
Когда она выходит, я снова наклоняюсь к Верене. Но Верена отрицательно мотает головой и отталкивает меня.
— Нет, — шепчет она. — Не сейчас. Ты не представляешь, как я рискую. Она сейчас наверняка под дверью — подглядывает в замочную скважину и подслушивает. Ты думаешь она поверила, что ты мой брат? Как бы не так.
Это звучит убедительно. И я так же тихо шепчу ей:
— Странное начало.
— Начало чего?
— Любви, — шепчу я. — Может быть для тебя это не любовь. Но для меня да.
Она долго молчит и говорит потом:
— Ужасно! Ничего больше я так не боюсь.
— Как чего?
— Как любви.
— Но почему?
— Потому что, как только у меня бывала настоящая любовь, она плохо кончалась. Прекрасно начиналась и кончалась так, что хуже не придумаешь. Я не хочу больше никакой любви! С меня хватит!
— Ты ведь не любишь мужа.
— Не люблю.
— В этом-то и все дело.
