Назови меня по имени - Аникина Ольга
Вася приходил к Ираиде Михайловне с цветами, приглашал её в кино и рестораны, и вот однажды мастер осмелел и купил кольцо. Увы, ему пришлось уйти не солоно хлебавши: мама и слышать не хотела о замужестве, к тому же Васино вероисповедание приводило её в ужас. А может быть, Ираида Михайловна просто разложила карты, расчертила гороскопы, и те не показали ей ничего хорошего. Жизнерадостный Вася ничуть не обиделся и сделал всё, чтобы на долгие годы остаться хорошим другом Иртышовых. Он оставался им даже тогда, когда женился на татарской женщине по имени Кадрия. Ираида Михайловна по телефону бурно поздравляла его с женитьбой, а вечером того же дня сидела на кухне в халате с хризантемами и курила несколько часов подряд, пока у неё не кончилась последняя пачка «Мальборо».
О Васиной смерти Маша узнала четыре года назад, по телефону, от Альки.
– Острое лёгочное кровотечение на фоне фиброза лёгких, – сказала сестра. – Его гоняли из больницы в больницу, даже до тубдиспансера доехали. Никто не хотел госпитализировать под Новый год. Так в машине и умер.
Алька рассказала, что в дом к Ираиде Михайловне приходила Кадрия, Васина жена. Кадрия очень просила маму не появляться на похоронах.
– Глупая баба!.. – Алька плакала в трубку. – Она должна была сразу же бежать ко мне. Васю положили бы к нам, в торакальную хирургию. Но она… не позвонила!
Васина смерть вконец подкосила Ираиду Михайловну – она вдруг резко состарилась. Через Альку стала передавать Маше приветы, а потом – неожиданно – первая написала младшей дочери короткое поздравительное сообщение к какому-то празднику. Маша тогда ответила ей – холодно, но вежливо.
Глава 11
«Все только продолженье бала, из света в сумрак переход». Маша ехала по сумеречному Петербургу, и строки, давно выученные наизусть, возникали в памяти беспорядочно, пятое через десятое. Город выманивал Машу из автомобиля, открывал перед ней новые и старые декорации, опускал над дорогой тонкие руки фонарей. В холодные месяцы короткий северный день в Петербурге был мимолётным явлением. Ещё восемь лет назад, покинув родные места, Маша с удивлением убедилась, что петербургский климат, который раньше она считала набившим оскомину общим местом в литературе позапрошлого века, оказался реальностью. Москва по сравнению с Питером была солнечной и тёплой, её воздухом дышалось гораздо легче.
Над Приморским шоссе нависла розовая дымка – такое небо Маша видела только в родных местах: цвет вереска, розового вина, надрезанного арбуза. Машу внезапно растревожил этот оттенок, и ей стало досадно, что какая-то её часть так и не отломилась от общей петербургской души – огромного старого дерева, – так и осталась кривой веткой, надломанной и висящей на тонком кусочке мёрзлой коры.
Но всё было хорошо. Самое главное, ради чего она затеяла эту поездку, осталось уже позади. Петька сидел на пассажирском сиденье «тойоты». Маша уже и сама не смогла бы объяснить, что за истерика с ней вчера случилась. Теперь ей было стыдно за сцену, устроенную в кабинете директора. Наверное, я просто устала, сказала она себе. Надо спать побольше.
Думать о предстоящей встрече не хотелось. Наоборот, Маша оттягивала свидание с матерью – настолько, насколько это было возможно. Они с Петькой поехали самым длинным маршрутом: медленно проползли большую часть Петроградской стороны, пересекли набережную реки Карповки. Позади остались площадь Льва Толстого и Австрийская площадь, которая – Маша прекрасно помнила – в восьмидесятые вообще никак не называлась, а жители именовали её просто «перекрёсток». Над перекрёстком в виде замкнутого круга болталась гирлянда из плакучих огоньков; кажется, она висела здесь уже лет десять – и провисит ещё столько же, подумала Маша.
Проехали Дворцовый мост, постояли в пробке. Гороховая улица тоже не спешила принять блудную дочь в объятия. Чтобы отыскать парковку, Маше пришлось сделать лишнюю петлю вокруг квартала. Она еле-еле вписала автомобиль между другими, занимавшими вместо двух парковочных мест целых три. Чертыхнулась и ещё раз повторила себе, что всё в своей жизни сделала правильно. «В Москве за такую парковку могут и стекло разбить», – сказала она Петьке и щёлкнула кнопкой сигнализации.
Ираида Михайловна встретила гостей в прихожей – сдержанная, стройная, одетая в чёрные узкие брюки и светлую джинсовую рубашку «варёной» расцветки, которая болталась на ней, как показалось Маше, слишком свободно. Короткая стрижка, удачно подобранная краска для волос, аккуратные «стрелочки» в углах глаз, красивые серебряные кольца на обеих руках – всё говорило о том, что мама следит за собой и даст фору любой сорокалетней. Наблюдая, с какой легкостью и грацией она ходит по квартире, Маша невольно засомневалась – не пыталась ли Алька её обмануть? Вот эта энергичная женщина – умирает? Верилось с трудом.
– Вы были у Андрюши? – спросила мать. – Как у него дела? Вас там покормили?
На месте старой деревянной вешалки, которую Маша помнила ещё со времён бабушки Нины Александровны, в коридоре теперь возвышался современный платяной шкаф цвета светлого ореха.
– Мы не голодные, – сказала Маша и отдала матери пальто, не зная, куда его пристроить.
– Ничего! – Ираида Михайловна всегда говорила тоном, не терпящим возражений. – Пообедаете здесь. Ребёнок растёт, ему нужно питаться.
Маша и Петька прошли в гостиную. Здесь всё уже было совсем не так, как в старые добрые времена. Когда-то давно Ираида Михайловна обещала сделать здесь ремонт, и вот пожалуйста – нет больше никаких обоев с золотистым рисунком, никаких зелёных штор. Теперь в гостиной основной контраст создавали мягкие розовые портьеры и стены, выкрашенные бледной салатовой краской. Стало светлее, просторнее. Холоднее.
Разговор не клеился. Петька съел тарелку грибного супа и ковырялся в рыбе, пытаясь обеими руками вытащить из неё мелкие кости.
– Можешь не доедать, – милостиво разрешила Ираида Михайловна, и Маша покачала головой. В её детстве оставлять еду на тарелках запрещалось.
Ираида Михайловна проводила внука в бывшую Алькину комнату, где после ремонта была устроена новая детская для Машиных племянников, чтобы те могли иногда ночевать у бабушки. Там Петька наконец добрался до компьютера, включил его и погрузился в какую-то игру.
Ираида Михайловна вернулась в гостиную. Над столом повисла пауза.
– Зачем ты приехала? – спросила наконец Ираида Михайловна. – Алла попросила?
Маша открыла рот, чтобы ответить, но мать остановила её жестом.
– Позволь мне закончить, – сказала она. – Я столько лет представляла себе нашу встречу.
Рука Ираиды Михайловны теребила уголок салфетки, почти так же, как тогда, на поминках, после случая с иконой. Только в тот раз мать старалась не смотреть отцу в глаза, а сейчас она глядела на Машу прямо, с полным осознанием своей правоты.
Маша тоже смотрела прямо; ей не в чем было каяться.
– Сейчас главное – твоё здоровье, – сказала она матери.
Ираида Михайловна отбросила салфетку и стукнула ладонью по столу. Маша замолкла – сработал старый рефлекс.
– Есть люди, которые не любят признавать свои ошибки. – Голос матери дрожал.
Пауза затянулась. Ираида Михайловна наполнила стакан водой из графина и отпила глоток.
– Не могу понять одного: чем я заслужила твой бойкот, такой жестокий, бесчеловечный? Твоё молчание длилось восемь с половиной лет.
– Я не молчу, – сказала Маша. – Я отвечаю, как умею.
– Значит, это моя вина, – вздохнула Ираида Михайловна. – Не научила дочь элементарным вещам.
– Мама, давай не будем, – ответила Маша. – Я ведь приехала.
– И зачем? – усмехнулась мать. – И почему именно сейчас?
– Алла должна была рассказать мне гораздо раньше. – Маша попыталась притронуться к руке матери.
Рука оказалась холодной и сухой. Ираида Михайловна отвела взгляд.
– Я… Я тебя люблю, мама.
Маша произнесла это и тут же поняла, как неискренне прозвучало сказанное. Ираида Михайловна тоже умела отличать ложь от правды.
