Эмилиян Станев - Будни и праздники
Несколько раз в году они выбирались в горы — на Витошу[26] или Люлии. Все трое выходили из дому аккуратно одетые, наглаженные; Ганев нес громадный рюкзак с едой и запасной одеждой, жена надевала темные очки и прихватывала палку, у девочки через плечо висела коробка для бабочек. В горах они располагались на какой — нибудь лужайке и проводили день в лености и покое.
Но больше всего они любили просто сидеть дома, в своем холле, в семейном кругу. Он так увлекался марками, что просиживал над ними целые вечера, не говоря ни слова, бережно подхватывая их пинцетом и часами разглядывая яркие прямоугольнички. Жена в это время шила или, устав от дневных хлопот, поджидала его в постели.
Случалось, что девочка заболевала. Общая тревога сближала их. Ганев носился по врачам, по аптекам, искал сочувствия у сослуживцев и сам внимательно, сочувственно выслушивал их рассказы о болезнях детей. Его отцовское чувство вспыхивало тогда с особой силой. Он брал на себя все обязанности жены: приносил уголь, топил печку, подметал, даже мыл посуду. За продуктами он и без того ходил сам. Вообще он был примерным супругом, жена ни в чем не могла его упрекнуть.
Супружеская жизнь их продолжалась уже шесть лет, ничем не омрачаемая. Он получал неплохое жалованье, компания выплачивала премиальные, и денег им хватало. Кроме того, жене достался в наследство дом в провинции, который они сдавали. Правда, жили они как-то уединенно, словно бы прячась от других. Когда он позволял себе помечтать, то думал о повышении по службе, о новых марках для коллекции и еще о том, как посовременнее оборудовать квартиру. Он накупил множество всяких приборов и аппаратов — пылесос, электросковороду, приспособления, с помощью которых можно было делать фарш, вынимать из ягод косточки, сбивать масло, а также всевозможные хозяйственные мелочи, многие из которых выходили из строя раньше, чем их пускали в ход. Одно время Ганев увлекался фотографией. Летом он снимал на террасе или в горах, зимой специально ходил в Борисов сад, но фотографировал всегда лишь себя, жену и дочь.
Жена его приходила в волнение, только когда шила себе новое платье или покупала шляпку. Обычное выражение умиротворенности на ее лице сменялось тогда нетерпением, тревогой и страхом: вдруг платье будет плохо сидеть, а шляпка окажется не к лицу.
Выпадали, однако же, дни, когда она вдруг начинала жаловаться на скуку и выговаривать Ганеву по пустякам.
Тогда он делался еще внимательней, вел ее в театр или ужинать в ресторан. Она успокаивалась, и жизнь их входила в обычную колею.
* * *
Квартирант появился в конце недели.
В тот вечер Ганев возвращался домой, чувствуя, что застанет его в квартире. И действительно, еще в дверях он ощутил какой-то особый запах чемоданов и незнакомого мужского одеколона. На пороге валялся клочок бумаги, оброненный при переезде. Половичок, о который они вытирали ноги, сбился и съехал со своего места, а в холл словно прокралось что-то чужое и враждебное.
Жена гладила на кухне.
— Пришел, — сказала она тихо. — Сейчас у себя в комнате, вещи раскладывает.
— Почему же ты не послала его ко мне?
— Как его пошлешь? Он открыл своим ключом, и носильщики внесли чемоданы. Что я могла сделать?
— Нахал! Пойду хоть посмотрю на него, — сказал Ганев.
Жена схватила его за руку:
— Только не будь слишком груб.
Он откашлялся и двинулся к двери комнаты, за которой были слышны шаги и шорох бумаги.
У двери он остановился, одернул пиджак, поправил галстук и постучался.
— Войдите! — уверенно откликнулся низкий мужской голос.
Ганев нажал на ручку.
Светловолосый загорелый человек стоял у столика и раскладывал на нем бритвенные принадлежности и какие — то флакончики, которые он вынимал из несессера. На полу лежали два огромных раскрытых чемодана с бельем. Рядом валялись коричневые башмаки на толстой каучуковой подошве. Около башмаков лежал портрет женщины и еще кучка фотографий.
Ганев остановил недоверчивый взгляд на чемоданах, густо облепленных разноцветными наклейками гостиниц. Он разобрал часть незнакомого английского слова, поднял голову и посмотрел на квартиранта.
От его облика веяло чем-то неведомым и неспокойным, как и от его чемоданов, будто он принес с собой тревожное дыхание бесконечного мира. Выражение лица у него было задумчивое и в то же время решительное. Слегка поджатая нижняя губа, образующая в углу рта неглубокую складку, и приподнятая правая бровь придавали его лицу выражение энергии, как будто он только что принял решение совершить что-то неожиданное и смелое.
Посмотрев на это лицо, Ганев почувствовал тревогу. Оно словно напоминало ему о чем-то, чего он не любил и боялся. Уверенность оставила его, и он проникся к незнакомцу почтением.
Поклонившись, он сказал:
— Извините за беспокойство, я ваш хозяин.
— Очень приятно, — просто ответил жилец, протягивая руку. — Панов.
Ганев любезно улыбнулся:
— Как вам понравилась комната?
— Хорошая комната. Просторная, солнечная.
Он оглянулся по сторонам и добавил с улыбкой:
— Я пригласил бы вас присесть, но вы видите, я еще не разобрал вещи. К тому же здесь всего один стул.
Ганев сконфузился:
— Жена не обратила внимания. Сейчас я вам принесу…
Он взял из передней табурет, подумал было перетащить и одно из кресел, но вдруг спохватился. «Что же я делаю?» — подумал он и пошел на кухню спросить у жены, какие стулья дать квартиранту. Он вошел так стремительно, что она испугалась.
— Ты дала ему только один стул. Какие еще ему отнести?
Оба заволновались. Оказалось, что эту проблему решить не так легко.
Кроме гарнитура в холле, у них были стулья в гостиной, но, когда приходили гости, их все равно не хватало. К тому же им было жалко их отдавать. А предлагать стулья из кухни было неудобно.
— Ну, он ведь ждет! — торопил жену Ганев.
— Что хочешь, то и бери! — сердито ответила жена.
— Ты виновата, ты и расхлебывай! — буркнул он.
Так или иначе надо было выходить из положения, и Ганев был вынужден взять два стула из гостиной.
Он поставил их в комнате квартиранта, испытывая коварную надежду, что долго они здесь не простоят.
Это вернуло ему уверенность в себе, словно, пойдя на жертву, он приобрел на квартиранта какие-то права.
— Вы чиновник? — спросил он.
Господин продолжал раскладывать свои вещи. Он усмехнулся и, вынимая из внутреннего кармана пиджака синеватую книжицу, сказал:
— Конечно, вы должны знать, кто я такой. Вот мой паспорт.
Он отвернулся и занялся своим бельем.
Ганев вышел.
Когда он вернулся в кухню, к жене, он уже вполне успокоился, хотя ему и было неприятно, что он отдал стулья.
— Не надо было давать, еще облупятся. Ну как он тебе? — сказала жена.
— Интересный тип, — ответил Ганев с усмешкой. — Не исключено, что авантюрист. Служебного удостоверения нет. Дал мне паспорт. Ну-ка посмотрим, что там.
Он открыл паспорт. Жена тоже склонилась над ним, а Мими залезла на стул. Все трое молча, с жадным любопытством разглядывали фотографию. О стекло балконной двери с жужжанием билась муха, лампа над их головами отбрасывала тени, от которых их лица словно вытягивались.
Выяснилось, что их квартирант приехал из Италии, что он инженер, холост и что ему тридцать семь лет.
Супруги стали высказывать всякие догадки относительно его жизни, потом Ганев положил паспорт в карман, и они сели ужинать.
В этот вечер они долго сидели в кухне и, только когда квартирант ушел, перебрались в холл. Супруги были недовольны и растерянны.
Переругиваясь и обвиняя друг друга в том, что навлекли на себя эту неприятность, нарушившую покой дома, они наконец легли, но, пока квартирант не вернулся, не могли заснуть. Он пришел около полуночи. Они прислушивались к его шагам и окончательно успокоились, только когда услышали, как в его комнате щелкнул выключатель.
* * *
Еще несколько дней прошло не менее нервно, но постепенно Ганевы свыклись с новым положением. Неизвестность, окружавшая квартиранта, уже не так тревожила их любопытство. Теперь они знали, что он выходит из дому в девять утра, к часу возвращается обедать, а потом работает у себя в комнате, чертит там какие-то схемы и планы.
Ганев попытался разузнать о нем что-нибудь еще, но никто из его сослуживцев этого господина не знал.
По вечерам квартирант возвращался домой так поздно, что они обычно его и не слышали. А по утрам Ана видела, как он выходит из своей комнаты — стройный» свежевыбритый, элегантный. Сквозь стекло кухонной двери, выходившей в переднюю, она успевала разглядеть его широкие плечи, производившие впечатление мужественности и силы, и еще ей казалось, что, прежде чем он появляется сам, она улавливает в передней его легкую тень. После его ухода ее пробирала беспричинная внутренняя дрожь. Ана накидывалась на свою домашнюю работу — вытирала пыль, выколачивала ковры, а потом вдруг на нее накатывала такая же беспричинная грусть.
