Людмила Глухарева - Расчет только наличными, или страсть по наследству
Сергеева поудобнее устроилась на стуле и вытянула ноги.
– Я позвоню и скажу, что знаю, кто убил Гришку. А дальше буду ждать реакции.
– Потрясающая идея! И какая, по-твоему, ожидается реакция? – Тонька покрутила пальцем у виска.
– Ну, он себя выдаст обязательно. И я пойму, что не ошиблась.
– А звонить будешь по очереди, да? Сначала Денису, потом Иллариону?
– Еще не решила. Может, сначала Иллариону. Все-таки он родственник.
Сергеева лукавила. Она прекрасно знала, кому позвонит. Да и подозревала она только одного человека.
Тонька разволновалась окончательно.
– Это не лезет ни в какие ворота, подруга. А если он тебя грохнет? Только знай, что Гришка уже не успеет помочь спасти твое бренное тело и бессмертную душу!
– Не вопи. Зато мы тогда точно будем знать, что он и есть убийца.
– То есть тебя привлекает роль подсадной утки?
– А я и так в этой роли уже который день маюсь. Зато после моего плана есть надежда, что пьеса закончится.
– Надо рассказать нашим детективам о твоих опасных идеях. Пусть хоть подстрахуют тебя. Но в целом мне весь твой план не нравится. Ни капельки.
– Конечно, Печкину я расскажу и Илье расскажу только после того, как позвоню.
– Это еще почему?
– Хочу поставить их перед фактом. Тогда они не смогут ни остановить меня, ни отговорить, и выйдет все по-моему.
– Между прочим, кандидаты, скорее всего, во Франции прохлаждаются. Так что звонить тебе некому.
Тонька с победоносным видом уставилась на Марью. Но Машка не сдавалась.
– Во Франции или уже в России – значения не имеет. Отреагировать нехорошему человеку все равно придется.
– Маш, у тебя с головой все в порядке?
– Не трави мне душу! У тебя есть более безопасный план? Или, может быть, идея?
– Нет у меня ни плана, ни идеи. Только твой планчик мне категорически не нравится. Неужели ты сама не понимаешь, насколько он опасен и безумен? А если после твоего звонка нервный абонент больше миндальничать и времени терять не будет, а?
– А кому сейчас легко? – хорохорилась Машка. – Честно сказать, мне и самой такая стратегия не очень по душе, но ничего другого я не придумала. А жить вот так, все время под страхом смерти или инвалидности, я больше не могу. Понимаешь? Я устала как собака и все время настороже. Чего-то жду. Все время в страхе. Вымоталась совсем.
– Господи, Машка, что же делать? – в глазах Тоньки появились слезы.
– Вот именно, делать! Сама на вопрос и ответила.
– Маш, надо все-таки Печкина с Ильей проинформировать. Иначе нельзя.
– Я их информировать не буду. И тебя прошу не делать этого, пока я не сделаю контрольный звонок.
– Ужас какой! Контрольный звонок. Бред. А когда и кому звонить собираешься?
– Достала ты меня. Как на допросе! Тут подумать надо.
– Эх, милая. Не бывала ты, видать, на допросах! – Тонька входила в роль многоопытной подруги, которая повидала на своем веку слишком много.
– А ты бывала? – искренне удивилась Марья.
– Да, один раз. Удовольствия не получила. Было это еще в студенческие времена. У меня была приятельница Гуля, личность выдающаяся и азартная. Как-то раз захожу я к ней в общагу, чтобы вместе на репетицию пойти. Мы в то время посещали занятия в агитационном театре-студии при институте, спектакли ставили.
Стучу в дверь, а оттуда мужской голос: «Войдите». Я подумала, что у Гульки ее бойфренд в гостях, ну и зашла. А в комнате сидит милиционер. Я в полуобморочном состоянии на него уставилась, и в горле у меня пересохло. А он меня спрашивает: «Кто такая? Почему сюда пришла?» и т. д. и т. п. И с таким видом, будто подозревает меня в пособничестве. Я как на духу все про репетицию заливаюсь, что опаздываем мы с Гулей на репетицию. И где, мол, Гуля? А он вопрос мой словно не слышит и опять про свое. Кто? Откуда? Зачем?
Потом говорит мне, что, мол, придете ко мне в кабинет, мне с вами поговорить надо. Вот так. Я от страха понять вообще ничего не могу. Остолбенела. И под конец он мне выдает, что Гульку арестовали по подозрению в краже каких-то шмоток у соседки по общежитию. Жуть сплошная. Так что насчет допроса ты переборщила.
– Так у тебя не допрос был, а снятие показаний, – резюмировала Сергеева.
– Наверное, да. Только мне и снятия показаний показалось как-то слишком много. Я ведь девушка простая, мне много не надо.
– А на работе есть новости? – улыбнулась Марья.
– Да полно. Все идет замечательно. Просто даже удивительно, как поперло.
– Неужели?
– Ага. Я, правда, еще не совсем въехала в ситуацию. Недели две назад или даже три пришел к нам в офис некий молодой господин.
– Интригующее начало, – заметила Машка.
– Ты меня с мысли не сбивай. Так. О чем это я? Ага, пришел и говорит, что супербайком интересуется и хочет записаться в школу супербайкеров, причем желательно в Испании или в Арабских Эмиратах. Ну мы с Томочкой от супербайка, сама понимаешь, как далеки.
А чтобы записаться в эту школу, надо, во-первых, найти их сайт, а во-вторых, вести с ними переписку на английском, разумеется, языке. Про другие языки и речи для нас с Томкой быть не может.
Английский у нас с Тамаркой замечательный. Средний уровень. Такой уровень называется упрощенно разговорный. То есть объясниться можем всегда, если предварительно хорошенько подумать. А без предварительной подготовки дела идут значительно хуже. Тяжелее.
– Тонь, ты к сути переходи, – не выдержала Машка.
– Я стараюсь.
Тонька повздыхала и протянула руку к булочке. Намазала ее вареньем и задумалась.
– Да ты ешь, не стесняйся, – успокоила Александрову Машка.
– Я не стесняюсь, я страдаю. Булки вредные, но такие притягательные.
– Ешь, тебе еще можно немного. Или нельзя?
Определенно Машка издевалась. Тонька решила, что так переживать нельзя – вреднее выйдет, и принялась за булочку.
– У меня масса тела еще не дошла до критической отметки. Всего-то пятьдесят семь кило.
– Будешь так на булки напирать, станет семьдесят семь. А рост у тебя какой?
– Тут неувязочка вышла. Не добрала до метра семидесяти одного сантиметра. Один сантиметр портит всю малину. По современным стандартам рост у меня приближается к среднему.
Александрова подумала, что если быть до конца откровенной, то придется признать, что до среднего роста ей не хватает двух сантиметров. Ну это же мелочи. Она отвела глаза в сторону.
Машка молчала. Если метр шестьдесят девять – это не средний рост, то тогда что же сказать о ней, Марии Сергеевой? Метр пятьдесят семь. Но если захотеть взглянуть на этот просчет природы с другой стороны, то вместо досады и разочарования придет законная гордость. Можно гордиться своей фигурой. Своим весом. На круг – сорок килограммов, и это в одежде. Не у каждой балерины так получится!
Машка прикрыла глаза. Выступает знаменитый укротитель с группой дрессированных девочек. В весе пера – Мария Сергеева! Н-да…
А Тонька диет не переносила с пятнадцати лет. С тех пор, как в далеком отрочестве мамуля предложила ей устроить разгрузочный день. Тонька легко и весело согласилась. Подумаешь, разгрузочный день. Чепуха.
Но оказалось, что под разгрузочным днем подразумевалось следующее: есть нельзя ничего в принципе, а пить только воду. Все. И так целые сутки.
Мамуля выдерживала по три разгрузочных дня подряд каждый месяц. Тонечка выдержала один день. Единственный раз в жизни. После чего ее подсознательное неприятие всяческих диет только усилилось и окончательно утвердилось. Любые диеты отметались ею с ходу.
Насилие противно природе. А все, что противно природе, то вредно. Под свою лень Тонька подводила основательный фундамент. Хотя оправдываться не любила.
– Нет. С завтрашнего дня – все, мучному – бой! – уверенно пообещала Александрова.
– Надолго ли?
– Это зависит от множества причин. Трудно сказать определенно.
– Лучше бы ты по кашам ударяла или по творогу.
– Я овсянку люблю на воде, а творог терпеть не могу. Это с детства. Закормили меня творогом в детстве. А я его видеть не могла. У меня к горлу подкатывало. Помню, оставляли меня на один летний месяц у бабушки. Царство ей небесное. А бабушка жила в Курске, в районе частных домиков. Домик был чудесный, и из всех прелестей цивилизации в нем присутствовали только электричество и русская печь. Готовили на керогазе. Удобства на улице. Но летом все это не так важно, а маленьким детям особенно.
У бабушки был личный садик-палисадник. Несколько яблонь и груш, пионы, гладиолусы, клубника, и не помню, что еще. Обычно утром под одной старой яблоней она ставила мне маленький столик, покрытый белой скатертью, детский стульчик и два блюдца. Одно – с творогом, а другое – со сметаной. Бабуля терпеть не могла мисок, кружек и прочего неделикатного столового оборудования. Она предпочитала фарфоровые изящные чашечки и немецкие сервизы. Наверное, это связано с тем, что сама бабуля являлась воплощением красоты необыкновенной. Феерической.
