Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2009)
Она сказала: “Сиди здесь и никуда не уходи. Я скоро вернусь”.
Я кивнул; я верил ей, потому что она была моей матерью, а я всего лишь маленьким мальчиком.
Она сказала: “Я не могу тебя потерять”, — и поцеловала меня в щеку.
Я до сих пор слышу эти слова: я не могу тебя потерять я не могу тебя потерять не могу тебя потерять тебя потерять потерять янемогутебяпотерятьнемогупотерять я-не-мо-гу-те-бя-по-те-рять. Только больше я им не верю.
Она сказала: “Я не могу тебя потерять”, — и поцеловала меня в щеку.
Тонкие бледные губы, произносящие это вранье, голубые глаза (такие же, как у меня), длинные светлые волосы — первые мои детские воспоминания...
Она уходила, закинув на плечо спортивную сумку, шла, не оглядываясь назад: ни прощального взгляда, ни воздушного поцелуя, ни извиняющейся полуулыбки — моя мать не очень-то умела выражать свои чувства.
Прежде чем я понял, что она не вернется, прошло сколько-то времени: несколько минут, часов, целый день или целая ночь. Мне захотелось есть: я достал шоколадку, которая лежала в одном из боковых карманов рюкзака и уже слегка подтаяла, сорвал обертку и съел всю за два раза. Грязные руки я вытер о вельветовые штаны. Обычно мать делала это бумажным платком, — “опять перепачкался!”, — но ее рядом не было, — и руки так и остались липкими. Потом я, кажется, заснул. Не знаю точно, удалось мне поспать или нет: я все еще был голоден, меня тревожило, что моя мать ушла и не возвращается, рядом раздавались мужские, женские голоса и детские крики, я слышал звук отрывающихся от земли самолетов, — а когда открыл глаза, мне показалось, что начался другой день, будто бы до этого был понедельник, а вот теперь вторник. Может быть, я и в самом деле проспал так долго.
Тогда-то и настало время испугаться и запаниковать по-настоящему, и я заплакал. Моя мать не вернулась и стала первой женщиной, которая бросила меня.
И можете сколько угодно упрекать меня в том, что я барахтаюсь в жалости к себе, нуждаюсь в утешении и слезах, прошу, нет, даже требую сочувствия, — да, думайте что хотите, но я был всего лишь маленьким мальчиком! Разве взрослые не знают, что нельзя оставлять маленьких детей в аэропорту и потом не возвращаться за ними?!
...Их было двое. Она сказала:
— Посмотри, какой хорошенький малыш! Он что, один?
Их было двое, и они смотрели на меня.
Она: невысокого роста, полная, губы, накрашенные перламутровой темно-розовой помадой. Не красавица, но вполне ничего.
Он: высокий, намного выше ее и тощий (кажется, вот-вот согнется пополам), очки в коричневой оправе, из-за которых выглядывают два печальных серых глаза, редкая щетина на подбородке.
— Привет, малыш! — сказала она тоненьким голоском; сразу стало понятно: она что-то замышляет.
Мужчина тронул ее за плечо:
— Пойдем, какое тебе до него дело!
— Может, он потерялся, — грубо ответила она. — Ты потерялся, малыш? — снова тоненьким голоском.
Я покачал головой: мол, нет.
— Где же твоя мама, малыш?
Ее дурацкая манера называть меня “малыш” раздражала, но я все равно пожал плечами: мол, и сам хотел бы знать.
— Она ушла?
Я кивнул.
— Бедненький малыш!
Она села в кресло рядом со мной, положила руку мне на макушку, ее перламутровый темно-розовый рот оказался перед моим глазами: я видел неровные белые зубы и красный язык.
— Ты остался совсем один…
— Да пойдем же, мы опоздаем на рейс. — Мужчина посмотрел на часы на руке и куда-то вдаль, где, наверное, и был тот самый “рейс”.
— Т-с-с-с! Кажется, он ничей, — сказал она так, чтобы я не слышал, но я все равно все слышал.
— То есть как?
— Его бросили, он ничей! Мы не можем оставить его одного! Мы должны взять его себе!
— Ты что, совсем рехнулась? — Он покрутил пальцем у виска.
— Да тише ты, и, пожалуйста, послушай меня. — Она говорила шепотом, ее рука все еще лежала на моей голове, она шептала что-то ему, очень тихо, и при желании я мог бы и услышать — что, но я не желал, мне было абсолютно все равно; я был зол на свою мать, расстроен и скучал по ней, а что до всего остального, то мне на это было наплевать.
Когда он, наконец, сдался и сказал: “Ну, хорошо”, — она улыбнулась и прошептала: “Я люблю тебя”, — и я подумал, она говорит эти слова мужчине, но краем глаза вдруг заметил, что смотрит-то она на меня. Я сразу невзлюбил эти три слова: пустые, никчемные, ничегонезначащие. Кто-то давно сыграл злую шутку, пустил слух, что они очень важные и означают что-то такое серьезное, хотя на самом деле не означают ничего...
Я тоже говорил их: не потому что верил им или понимал их смысл, а потому, что так было принято. Я говорил их своей жене, потому что мне нравилось, как она улыбается, когда слышит их, я говорил их другим женщинам, когда хотел секса или не сказать их было невозможно. Я не хотел никого обманывать, я просто поступал так, как поступает большинство из вас...
...А они, эта женщина с перламутровой темно-розовой помадой и мужчина с печальными серыми глазами, забрали меня из зала ожидания и стали моими новыми родителями, так никогда и не рассказав мне правду.
Когда я был маленький, я часто спрашивал их о ней, о моей настоящей матери, но они говорили, что я все выдумал. Не было у тебя другой мамы. Не было никакой женщины с длинными светлыми волосами и голубыми глазами. Не было никакого аэропорта. Не было никакого зала ожидания. Тебя никто не терял. Уже взрослым я понял, что они никогда не расскажут мне про нее, да мне это было не так уж нужно, — и я перестал спрашивать их об этом. Я не собирался искать свою настоящую мать и почти перестал думать о ней.
...Но вот теперь, оказавшись на пустой лестничной клетке, я вспоминаю ее и всю свою жизнь, бестолковую и бессмысленную... Мне кажется, я снова сижу там, в зале ожидания, и все чего-то жду...
Я оказался здесь случайно, но, наверное, не зря. Это произошло так, как и происходит обычно.
Однажды ты выходишь из своей квартиры всего на пять минут, купить сигарет, и забываешь ключи на столе в прихожей. Дверь захлопывается, и ты понимаешь, что обратно уже не вернуться. И тогда ты садишься на ступеньку лестницы, закуриваешь последнюю сигарету в пачке и почему-то начинаешь искать смысл в жизни...
Я прислонился головой к холодной стене, засунул руки в карманы, как будто ключи могли оказаться там каким-то волшебным образом, и прислушался. Лифт давно не ездил. Весь подъезд, вернее, та его часть, которая была доступна моему слуху, — молчал. Возможно, никого не было дома: кто-то на работе, кто-то в школе, кто-то гуляет с собакой — каждый занимается своими обычными делами, которыми занимался бы и я, если бы не дверь. Мне вдруг захотелось оказаться на своем родном диване с пультом от телика, сигаретой или какой-нибудь книгой и куском торта.
Но вместо этого мне надо куда-то идти: наверняка у кого-то, где-то могут оказаться запасные ключи от этой дурацкой двери. И как бы мне этого ни хотелось, я не могу просидеть весь день на холодной ступеньке, жалея себя.
2
Поворот правой руки, головы, тела в сторону, — раз — левой руки, головы, тела в другую, — два; ноги живут своей собственной жизнью, — руки опускаются, — три, — спина прямая, стоять на носочках, не касаясь пятками пола! И еще раз, последний повтор: поворот головы, поворот всем телом, вокруг себя, правая рука, голова, тело в сторону, — раз, — левая рука, голова, тело в другую, — два; ноги живут своей собственной жизнью, — обе руки опускаются, — три. Все еще на носочках, пятки никак не хотят коснуться пола. Один, два, три, один, два, три, и еще раз, один, два, три.
Мне никогда не надоедает смотреть, как она танцует: самая красивая женщина из тех, кого я когда-либо встречал.
Музыка закончилась, резко оборвалась на какой-то ноте, — я не знаю на какой, потому что никогда не занимался в музыкальной школе. Она замерла вместе с нотой.
— Спасибо всем. Увидимся на следующем занятии в пятницу, — сказала она, стоя в позиции номер три: пятки вместе, носки врозь.
— До свидания! — нестройным хором ответили ей девочки семи-восьми лет.
Маленькие, серьезные, в одинаковых черных майках с длинным рукавом и белых полупрозрачных юбках, одна за другой, девочки выходили из класса, распрямив худенькие плечи, гордо подняв голову, переступая грязно-белыми балетками по деревянному полу, будто по красной ковровой дорожке, — ни одна из них даже не посмотрела на меня; самая красивая танцовщица, стоя спиной ко мне, убирала блестящие компакт-диски в коробочки. Она, как всегда, была прекрасна. Через белую майку выступали лопатки, изящные и хрупкие; тугой пучок темных волос на затылке, скрепленный шпильками, открывал длинную шею, с которой заигрывали пара вьющихся волосков, выпавших из прически.
