Жан-Поль Сартр - II. Отсрочка
— А-а-а, как я люблю тебя… — простонала-пропела Зезетта. — О! О! О! Ох-ох-ох, а-а-а!
Наступила тишина. Он давил на нее всем своим крепким телом, прекрасный ангел с черными волосами и горькими губами. Она была расплющена, ублаготворена. Ужаленный ревностью, Филипп быстро выпрямился и сел с ожесточенным сердцем и зло искривленным ртом. Однако ему очень понравилась Зезетта.
— А-а-а-ах.
Он вздохнул: это был последний, завершающий стон; они кончили. Через некоторое время он услышал мягкое шлепанье босых ног по плитам пола, птицей на ветке запел кран, потом весь водопровод затрясся в ужасающем урчанье. Зезетта вернулась к Морису, свежая и с холодными ногами; кровать скрипнула, она прижалась к нему, вдыхая терпкий запах его пота.
— Если тебя убьют, мне останется только наложить на себя руки.
— Не говори чепухи.
— Да, да. Мне останется только покончить с собой, Момо.
— Ну и глупо. У тебя красивое тело, ты работящая, очень любишь поесть и потрахаться, так что ты много потеряешь.
— Трахаться я люблю с тобой. Только с тобой! — страстно возразила Зезетта. — Но тебе на это наплевать, ты и в ус не дуешь — оставляешь меня, и все.
— Нет, мне не наплевать, — сказал Морис, — мне и самому тошно.
Он уедет. Он уйдет, он сядет на поезд в Нанси, я их никогда не увижу, я никогда не увижу его лица, он никогда не узнает, кто я. Его ступни скользнули по покрывалу: «Я хочу их видеть».
— Если б ты не уезжал. Если б ты мог остаться… Морис ласково сказал ей:
— Не глупи.
«Я хочу их видеть». Он спрыгнул с кровати. Паук-птицеед подстерегал его, спрятавшись под кроватью, но Филипп бежал быстрее его, он нажал на выключатель и растворился в свете. «Я хочу их видеть». Он натянул брюки, босыми ногами влез в туфли и вышел. Две голубые лампочки освещали коридор. Над дверью девятнадцатого номера кнопкой прикрепили серый клочок бумаги: «Морис Тайер». Филипп прислонился к стене, сердце выпрыгивало из груди, он задыхался, как после бега. «Что я им скажу?» Он вытянул руку и слегка коснулся двери: они были там, за стеной. «Мне ничего от них не надо, я просто хочу их видеть». Он наклонился и прижался глазом к замочной скважине. Роговица ощутила дуновение, он захлопал веками и совсем ничего не увидел: они погасили свет. «Я хочу их видеть», — подумал он, стуча в дверь. Они не ответили. Горло его сжалось, и все же он застучал сильнее.
— Что это? — послышался голос. Голос был резкий и суровый, но он изменится. Дверь откроют, и голос изменится. Филипп постучал еще раз: говорить он не мог.
— Что такое? — нетерпеливо повторили за дверью. — Кто там?
Филипп перестал стучать. Он задыхался. Глубоко вздохнув, он сдавленно произнес:
— Я хотел бы с вами поговорить.
Наступило долгое молчание. Филипп хотел было уйти, но вдруг услышал шум шагов и дыхание совсем рядом с дверью, щелчок, там зажигают свет. Шаги удаляются, он надевает брюки. Филипп попятился и прислонился к стене, ему стало страшно. Ключ повернулся в скважине, дверь открылась, и в приоткрытом пространстве появилась косматая рыжая голова, широкие скулы и лицо с изрытой кожей. У мужчины были светлые, без ресниц глаза: он с комичным изумлением смотрел на Филиппа.
— Вы ошиблись дверью, — сказал он.
Это был его голос, и в то же время неузнаваемый.
— Нет, — сказал Филипп, — я не ошибся.
— Ну? Так чего вы от меня хотите?
Филипп смотрел на Мориса и думал: «Нет, это бессмысленно». Но было слишком поздно. Он сказал:
— Я хотел бы с вами поговорить.
Морис колебался; по его глазам Филипп понял, что тот собирается закрыть дверь; быстро придержав створку, он повторил:
— Я хотел бы с вами поговорить.
— Я вас не знаю, — сказал Морис. Его бесцветные глаза были твердыми и сметливыми. Он был похож на слесаря, пришедшего чинить кран в ванной.
— В чем дело, Морис? Чего он хочет? — взволнованно произнесла Зезетта.
Ее голос был настоящим; настоящим было и ее нежное невидимое лицо. Грубое лицо Мориса было сном. Кошмаром. Голос угас; нежное лицо угасло; из темноты выступило жесткое, массивное, реальное лицо Мориса.
— Тут какой-то тип, — сказал Морис. — Не знаю, чего он от меня хочет.
— Я могу быть вам полезен, — пролепетал Филипп. Морис недоверчиво смерил его взглядом. «Он видит мои фланелевые брюки, — подумал Филипп, — мои туфли из телячьей кожи, мою черную пижамную куртку с дорогим воротником.
— Я… я был в соседней комнате, — сказал он, придерживая дверь. — И я… клянусь, что могу быть вам полезен.
— Иди сюда! — крикнула Зезетта. — Оставь его, Морис, иди ко мне!
Морис все еще смотрел на Филиппа. Он с минуту поразмышлял, и его насупленное лицо немного прояснилось.
— Это Эмиль вас послал? — спросил он, понизив голос. Филипп отвел глаза.
— Да, — сказал он. — Эмиль.
— Ну так что? Филипп вздрогнул.
— Я не могу говорить здесь.
— А откуда вы знаете Эмиля? — нерешительно продолжил Морис.
— Позвольте мне войти, — взмолился Филипп. — Что с вами случится, если вы меня впустите в комнату? Я ничего не могу сказать в коридоре.
Морис открыл дверь.
— Заходите, — сказал он. — Но даю вам пять минут — не больше. Я хочу спать.
Филипп вошел. Комната была совершенно такая же, как у него. Но на стульях висела одежда, чулки, трусики, на выложенном красной плиткой полу у кровати лежали женские туфли, а на столе стояла газовая плитка с кастрюлей. Пахло остывшим жиром. Зезетта сидела на кровати, накинув на плечи сиреневый шерстяной платок. Она была некрасива, со впалыми и живыми глазками. На Филиппа она смотрела враждебно. Дверь закрылась, и он вздрогнул.
— Ну? Чего от меня хочет Эмиль?
Филипп с мукой смотрел на Мориса: он не мог больше говорить.
— Нельзя ли побыстрее? — раздраженно сказала Зезетта. — Завтра утром он уезжает, сейчас не время нас тревожить.
Филипп открыл рот, но не произнес ни слова. Он видел себя их глазами, и это было невыносимо.
— Вы меня поняли или нет? — разозлилась Зезетта. — Я же вам сказала, он завтра уезжает.
Филипп повернулся к Морису и сдавленным голосом сказал:
— Не нужно уезжать.
— Куда?
— На войну.
У Мориса был ошеломленный вид.
— Это шпик! — взвизгнула Зезетта.
Филипп, опустив руки, смотрел на красные плитки, он оцепенел, это было почти приятно. Морис взял его за плечо и встряхнул:
— Ты знаешь Эмиля?
Филипп не ответил. Морис затряс его сильнее.
— Ты будешь отвечать? Я тебя спрашиваю, ты знаешь Эмиля?
Филипп поднял на Мориса отчаянные глаза.
— Я знаю одного старика, который делает фальшивые документы, — сказал он тихо и быстро.
Морис тут же отпустил его. Филипп, потупившись, добавил:
— Он вам их сделает.
Наступило долгое молчание, потом Филипп услышал торжествующий голос Зезетты:
— Что я тебе говорила, это провокатор!
Он осмелился поднять глаза, Морис грозно смотрел на него. Он замахнулся на Филиппа большой волосатой лапой, но тот отскочил назад.
— Это неправда, — сказал он, закрываясь поднятым локтем, — это неправда, я не шпик.
— Тогда какого черта ты пришел сюда?
— Я пацифист, — чуть не плача сказал Филипп.
— Пацифист! — ошеломленно повторил Морис. — Чего только не насмотришься!
С минуту он чесал в затылке, потом расхохотался.
— Пацифист! — повторил он. — Скажи, Зезетта, ты понимаешь, что это такое?
Филипп начал дрожать.
— Я вам запрещаю смеяться, — тихо сказал он.
Он закусил губы, чтобы удержаться от слез, и с трудом добавил:
— Даже если вы не пацифист, вы должны меня уважать.
— Уважать тебя? — переспросил Морис. — Уважать тебя?
— Я дезертир, — с достоинством сказал Филипп. — Если я вам предлагаю фальшивые документы, то лишь потому, что заказал себе тоже. Послезавтра я буду в Швейцарии.
Он смотрел Морису прямо в лицо: Морис сдвинул брови, у него на лбу обозначилась морщинка в форме галочки, казалось, он размышлял.
— Поедем со мной, — предложил Филипп. — У меня хватит денег на двоих.
Морис с отвращением посмотрел на него.
— Ах ты, паршивец! — воскликнул он. — Видишь, какие на нем шмотки, Зезетта? Конечно, война тебе внушает ужас, конечно, ты не хочешь сражаться с фашистами. Ты их скорее облобызаешь, так ведь? Именно они охраняют твои денежки, барчук чертов.
— Я не фашист! — вскинулся Филипп.
— А я, по-твоему, фашист? — взревел Морис. — А ну-ка, вон отсюда, гад паршивый! Вон! Иначе я за себя не ручаюсь!
Ноги Филиппа хотели бежать. Его ноги, его ступни. Но он не убежит. Он заставил себя приблизиться к Морису, он заставил опуститься свой мальчишеский локоть. Он посмотрел на подбородок Мориса, ему не хватало духу поднять глаза до его бледных глаз, лишенных ресниц, он твердо сказал:
