Димфна Кьюсак - Жаркое лето в Берлине
– Не имеет значения, что думает народ. Равно как и политические деятели.
Луэлла весело рассмеялась.
– О, вам нужно обязательно познакомиться с моим родителем! Вы безупречный клинический экземпляр мании величия. А теперь скажите, кто отозвал генерала Макартура из Кореи?
– Генерал Эйзенхауэр, – отрезал он.
– О нет! Президент Эйзенхауэр. А кто пригласил мистера Хрущева в Соединенные Штаты?
– Мы считаем это предательством! – вставил Хорст, прежде чем полковник Кэри успел ответить.
– Вы так считаете? Возможно! Но американский народ думает иначе. Вся беда в том, что вы, друзья, завязли в эпохе, предшествующей Д. Л.
Берта, с возрастающей яростью следившая за дискуссией, суть которой она докладывала отцу, спросила:
– Что означает Д. Л.?
– До Лунника.
Хорст вышел из себя:
– И вы воображаете, мы позволим, чтобы подобная чепуха помешала возрождению Германии? Нас предали в сорок пятом, но сейчас мы опять на коне. Германия уже сильна. Через год мы будем еще сильнее. И тогда мы начнем с воссоединения Германии. Вернем советскую зону, затем Эльзас-Лотарингию, Швейцарию, Австрию, Венгрию, Чехословакию, Польшу – короче говоря, всю Восточную Европу вплоть до Урала и на западе до Ирландского моря.
– Старый германский миф! И за попытку осуществить его мы уже дважды вас отлупили, а?
Хорст оставил без внимания реплику Луэллы.
– На нас возложена историческая миссия, – напыщенно произнес он. – Я пью за эту высокую миссию. – Он дотронулся бокалом до бокала Луэллы и полковника. Мужчины выпили до дна.
– О нет! – И Луэлла демонстративно вылила вино в вазу с розами. – Это же просто идиотизм! Тео говорит, что у обеих сторон достаточно средств взорвать друг друга. И Германия будет первой. – И она сделала выразительный жест: – Alles kaputt![23]
Хорст так и застыл, сверкая глазами. По знаку отца Берта тронула его за рукав. Он отстранил ее.
– Вы очень красивы, миссис Дейборн, но я боюсь, что головка у вас пустая.
– Может быть, вы правы, но все же ума у меня хватит, чтобы понять: кто может достать ракетой до Луны, тот может достать и до Берлина. Или, точнее, до Бонна. И по-моему, все вы маньяки.
Хорст почти вплотную подошел к ней.
– Так вы думаете, что мы маньяки? Мы, которые менее чем за пятнадцать лет воспряли после самого тяжкого поражения, какое только знала история, – поражения, нанесенного вами, нашими друзьями, не понявшими, в чем гарантия их же собственной безопасности. Мы, которые были вашим заслоном против большевизма. Мы, кто сегодня является единственным народом, устоявшим перед соблазнами Кремля. В нашей исторической миссии впредь поражений не будет. Deutschland uber alles![24]
Еще не успел отзвучать его голос, как Луэлла вставила:
– А кто же собирается затеять эту канитель с вашим «uber alles», бизнес?
– Мы, немецкий народ.
– Судя по словам немцев, с которыми нам приходилось встречаться, не видно, чтобы немецкий народ был в восторге от этой идеи. Где бы мы ни побывали, в Западной ли Германии, в Западном ли Берлине, мы всюду сталкивались с протестами.
Лицо Хорста застыло в гримасе, обнажив жестокость этого человека, прятавшуюся за улыбками.
– Они будут драться, когда настанет срок, а иначе… Вы понимаете, миссис Дейборн, что через год наша армия будет самой сильной из всех войск НАТО в Европе. Триста пятьдесят тысяч солдат, армия, оснащенная самой современной техникой – вашей техникой! Ракеты, атомные бомбардировщики, подводные лодки. Это будет непобедимая сила, возглавляемая величайшими генералами в мире.
Луэлла захлопала ресницами.
– А откуда вы их возьмете?
– Это генералы фюрера. У многих из них за плечами опыт первой мировой войны. Более ста наших генералов служили в армии Гитлера.
Луэлла задумчиво посмотрела в бокал, затем с ангельской улыбкой взглянула прямо в лицо Хорсту, налившееся кровью.
– Видите ли, полковник фон Мюллер, я не доверила бы и колбасной фабрики генералам, проигравшим две мировые войны.
Бой старинных дедовских часов нарушил мертвое молчание. Луэлла посмотрела на свои часики.
– О, мы должны бежать! Не думала, что так поздно. Налей себе, Тео. – Свой бокал она протянула Гессу.
– А теперь я собираюсь выпить за мой тост! – Она покрутилась, высоко подняв бокал и расточая улыбки присутствующим. – Пью за вас, милых людей, оказавших гостеприимство чужестранцам, которые были такими одинокими. У вас мы почувствовали себя как дома. Мы провели приятный вечер! Больше всего я обожаю занимательную беседу, а наш разговор был чертовски интересен. Не премину послать подробный отчет папе. Он умрет со смеху!
Прелестная королева с тициановской головой обошла всех, пожала всем руку.
– Мне очень жаль прерывать столь восхитительный вечер, но папа звонит мне из Вашингтона ровно в полночь, и где бы я ни была, в этот час я должна быть дома. Иначе он поднимет на ноги всю службу безопасности Соединенных Штатов. Очень благодарю, и до свиданья!
Не обращая внимания на опустошение, которое она произвела, Луэлла весело болтала с Гансом по дороге к воротам. Ганс словно преобразился. Он не шел, а, казалось, летел по воздуху.
Молча шла вслед за ними Джой рядом с молчаливым Тео. А мозг ее был вакуумом, который ждал, когда в него вернется жгучая мысль.
Машина тронулась.
– До свиданья! – громко закричала в окно Луэлла.
И тут только Джой вспомнила, что вопреки обычаю не поцеловала Энн, прощаясь на ночь.
– Насчет динамита вы дали маху, – сказал, ликуя, Ганс. – Вы должны были сказать по крайней мере, что эта атомная бомба! – Он стоял, провожая глазами удалявшийся автомобиль. – Баснословно! Баснословно! Тому, что было, не бывать.
Джой потянула его за борт пиджака, заставив его обернуться к ней лицом.
– Что имел в виду Хорст, сказав, что с ним обошлись, как с военным преступником?
Ганс приложил к губам палец.
– Давайте пройдемся по саду. Сад так красив, хотя луна скрылась за облаками, и завтра…
Он взял ее под руку и прижал к себе сильнее, чем она могла ожидать. Остановившись, чтобы сорвать розу с куста, он пропел высоким тенором:
Sah ein Knab'ein Roslein steh'n… [25]
– Двадцать пять лет… – прошептал он. – На Нюрнбергском процессе дядюшка Хорст получил двадцать пять лет, как военный преступник, за участие в массовых убийствах в Орадур-сюр-Глане. Он отбыл десять лет. Освободили его благодаря полковнику Кэри и его начальникам. – Затем обычным голосом добавил: – Как хороша роза! Приколите ее к волосам. – И снова запел:
Roslein, Roslein, Roslein rot…
Джой дернула его за рукав.
– Это правда?
– Неужели я стал бы хвастаться, что у меня дядюшка военный преступник?
Джой внутренне содрогнулась. И вдруг все недомолвки, когда речь заходила о карьере Хорста, оборванные фразы, глаза, отводимые в сторону, – все обрело смысл. Как могла она не заметить, что тут что-то неладно.
Молча шли они по дорожке, Ганс напевал обрывки песни.
– Но как же семья? Как могли они принять его в свой дом?
Ганс остановился. Лунный свет упал на его лицо, и Джой увидела, что он удивлен.
– Разве вы не знаете? Эта семья – моя семья и ваша по мужу – принадлежала к числу самых горячих сторонников Гитлера. Только моя бабка была против; она всегда была против.
– Но Стивен? Он не был…
Ганс колебался. Наклонив голову, он посмотрел ей в лицо, словно она была незнакомкой.
Кивнув в сторону гостиной, откуда доносились шумные голоса, он спросил:
– Вернетесь на пиршество?
– Нет.
Легко перешагнув через цветочную клумбу, он вскочил на подножие статуи Купидона.
– Все налицо. Поднимемся по черной лестнице, я пополню ваше образование.
Она пошла за ним. Ее сердце было сухим, как листок бумаги, уносимый ветром вдоль пропыленных водосточных канав, в ее мозгу что-то захлопнулось, не желая допустить мысль, которой она страшилась.
Глава XVI
Ганс неслышно повернул ключ в двери своей комнаты и, крадучись, прошел по ковру. С волнением наблюдала Джой за тем, как он открыл дверь в следующую комнату, которую она считала его гардеробной.
Он знаком позвал ее, и, когда она, так же крадучись, вошла в комнату, спертый воздух, пропитанный какими-то духами, ударил по ее напряженным нервам, вызвав ощущение тошноты. При слабом свете она увидела, как он задвинул задвижку на двери, ведущей в гостиную Берты.
– Никогда не замечала в гостиной Берты этой двери, – прошептала Джой, невольно заражаясь таинственностью поведения Ганса.
– Дверь с той стороны скрыта большим зеркалом, по причине вполне понятной. У нас с мамой договоренность: если кто-либо из нас захочет побыть наедине с душами своих близких, стоит только изнутри закрыть дверь на задвижку.
– С душами близких?
– Да. Смотрите!
В первое мгновение она ничего не могла различить при мерцании лампады, свешивающейся с потолка. В комнате было душно от тяжелого аромата туберозы, лампадного масла и еще чего-то, а чего именно, она не могла определить. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она различила силуэт высокого, покрытого чем-то алтаря с мраморным бюстом в центре и на стене, над алтарем, очертания большой картины.
