Наталия Костина - Только ты
Как хорошо, что у тебя никогда не будет детей. И это не твой выбор и не твоя заслуга, как ты наивно полагаешь. Именно я сделаю так, что ты не успеешь никого родить. Никто не будет стоять под дверью в луже собственной мочи, и плакать, и бояться. Ты не будешь мучить маленьких мальчиков, издеваться над ними и сыто усмехаться своими подлыми красными губами. Но когда я убиваю тебя и ты лежишь мертвая, ты все равно улыбаешься. Я могу забрать твое дыхание, уничтожить биение твоего сердца, но только одного я не могу – как ни стараюсь, не могу сокрушить эту проклятую улыбку! Но я буду пробовать снова и снова, буду пробовать всю жизнь. И когда-нибудь у меня получится, я в это верю! А пока что ты упорно воскресаешь, потому что я вновь и вновь встречаю тебя на улице. Наверное, это случается оттого, что твоя душа уже давно принадлежит дьяволу, а я только возвращаю в ад то, что ты взяла на время своего грешного пути. И, проходя мимо вновь восставшей из обители зла тебя, я могу даже не оборачиваться: я прекрасно знаю, что через сто метров снова увижу ту, которую сам сатана подсовывает мне, – самоуверенную, виляющую бедрами Вавилонскую блудницу, идущую, чтобы бесконечно предаваться разврату. И тогда я понимаю – я призван, чтобы любой ценой выполнять свой долг. Даже ценой своей собственной жизни. Ибо если я не остановлю тебя, этого не сделает никто.
* * *Какая она была вчера дура! Нет, какая же дура! Всем дурам дура! Тим сидел и ждал ее, наверняка хотел поговорить… может быть, даже попросить прощения! Объясниться, в конце концов. Она так хотела его видеть… как оказалось! У нее просто сердце упало, она даже вдохнуть не смогла, когда встретилась с ним глазами… А она приперлась домой под ручку с Лешкой Мищенко! Да еще разодетая… на каблучищах и с цветами! Но самое главное – она так растерялась, а потом и рассердилась, и… и не выставлять же было Лешку после того, как сама наобещала ему ужин, еще и с разговорами!
Да, и после того, как они с Тимом не обменялись даже единым словом и за ней и Лешкой захлопнулась дверь подъезда, а потом и дверь ее квартиры, ей больше всего хотелось броситься на кровать в своей комнате и заплакать… Но она улыбалась, как заводная кукла, и приготовила-таки эти чертовы лаваши, и они даже не подгорели! А Лешка делал вид, что все прекрасно, и даже бросался ей помогать. Обвязался фартуком, как у себя дома, и порывался салатик сделать. Однако она отобрала у него фартук – потому что еще не забыла, как точно так же его повязывал Тим. Молча накрыла на стол и накромсала помидоры просто кусками – для Лешки и так сойдет. Ей хотелось бросить все: и Лешку, и лаваши в духовке и выбежать во двор… но Тим, наверное, давно ушел. Да и хороша бы она была, бегающая от одного мужчины к другому!
И все же она ужасно расстроилась… и поэтому остаток вечера просидела как на иголках, а довольный, сияющий и, судя по всему, ни о чем так и не догадавшийся Лешка неторопливо поглощал еду и болтал про свои замечательные гипотезы и открытия, которые, если честно, яйца выеденного не стоили. Но она думала о своем и даже ни разу его не прервала, хотя иногда он нес совсем уже невообразимую ахинею – что, например, маньяк может работать прямо у них в Управлении! А ей так хотелось выглянуть в окно, что она даже села к нему спиной, чтобы не поддаться соблазну…
Потом, когда лаваши наконец кончились, пришлось сварить Лешке кофе, который тот почему-то не спешил допивать. В конце концов она еле-еле его выставила. Он, наверное, решил, что, предложив кофе, она тем самым намекнула ему на что-то. Начал строить ей глазки, делать какие-то пошлые намеки… Она терпела-терпела, а потом взяла и просто выпроводила его. Заявила, что устала, а ему пора и честь знать. Ка-ак он удивился! Даже стал морочить ей голову, что, дескать, поздно уже, ехать далеко, метро закрыто, и он, как джентльмен, готов переночевать на диване в гостиной. Ну уж дудки! Она тут же вызвала ему такси и даже предложила оплатить машину, если вдруг он последний полтинник потратил на цветы и мороженое!
После того как он уехал, тщательно скрыв свое разочарование и попытавшись на прощанье поцеловать ее в щечку, она еще долго не могла угомониться. Даже выходила во двор под предлогом покурить. Как будто теперь, когда осталась одна, не могла курить у себя в квартире где угодно! Но Тима, разумеется, в этой треклятой беседке уже не было. И нигде не было. Он исчез, как будто просто привиделся ей. Как будто был фантомом, призраком, духом, вызванным к жизни ее горячим желанием увидеть его еще раз, вдохнуть его запах, прижаться к его вечно шершавой щеке, на которой щетина отрастает уже через два часа… Она даже прошлась до арки и выглянула на улицу. Везде – и во дворе, и на ночной улице – было темно и пустынно. И даже фонари уже не горели. Одна она стояла, привалившись к холодной кирпичной стене плечом, курила и плакала. Теперь, когда ее никто не видел, можно было дать себе волю. Тим сидел здесь, на этом самом месте, и ждал ее… а она продефилировала перед ним с цветами и в жемчугах с этим… этим… даже слов подобрать невозможно!
Словом, в том, что ночью она не спала, не было ничего удивительного. Сначала она как следует наревелась, потом, как учил Лысенко, понимающий толк во врачевании расстроенных нервов, залпом выпила полстакана коньяка. Однако коньяк ее не забрал, или же доза была несоответствующей горю, поэтому следующие полстакана она употребила под пачку сигарет. А потом вдруг обнаружила, что уже утро и пора идти на работу. Любимый твидовый костюм вкупе с каблуками и ожерельем отправился в изгнание, Катя влезла в старенькие вытертые джинсы, к которым отлично подошел такой же старый черный свитер. Свитер был растянутый и местами не черный, а линяло-серый, но ей сегодня было все равно.
Придя на работу и стараясь не дышать на сотрудников, несмотря на то, что за щеку было предусмотрительно сунуто мятое драже, она умудрилась начать день с того, что поругалась. И с кем – с Бухиным! За пять лет работы вместе они не то что не ссорились, но даже голос друг на друга не повышали. А сегодня она на него наорала! И из-за чего, спрашивается? Просто так – на голом месте! Сашка обиделся и ушел куда-то. Вместо него в кабинет приперся Лысенко и стал морочить ей голову. Под горячую руку она и на него оторвалась. Он пожал плечами, но никуда уходить не стал, принюхался своим острым носом и спросил, что случилось. Вот тут она ему все и выложила. И про девку, с которой Тим целовался в запертой комнатенке, когда она не вовремя приехала с никому не нужным зонтом, и про его вещи, которые она все до единой собрала, сложила в сумки и вручила Игорю же. А он даже не спросил, чье это и зачем! Только про Лешку не стала говорить: это было совершенно лишнее. Игорь и сам не слепой… да и все не слепые. Мищенко так нарочито и назойливо ее преследует, что уже все Управление уверено, что они не только на курсах вместе сидят, но и спят в одной постели… Тут Катя вспомнила, что вчера сама пригласила его к себе домой, и прикусила язык. Потому что жаловаться теперь могла только на себя. А Тим, наверное, больше никогда не придет… и не позвонит… и даже не вспомнит больше о ее существовании. Потому что вчерашнее, наверное, было жирной точкой в их отношениях.
– Так, может, тебе с ним помириться? – спросил майор, уютно рассевшись на бухинском месте и наливая себе кофе в бухинскую же чашку. – Кстати, ты б кофейных зерен пожевала, что ли… за версту слышно.
– Как, Игорь? – горько спросила она, напрочь проигнорировав намеки друга о коньячном перегаре. – И потом: я же была вообще ни в чем не виновата?! С чего я пойду мириться первой?
Сказав это, Катя тут же почувствовала себя не только пьяницей, но и непорядочной лгуньей. После вчерашнего появления в парадном костюме, с цветами и под ручку с Лешкой в глазах Тима она явно уже не была такой невинной, как раньше, когда Лешка прислал ей тот проклятый букет, с которого и начались все последующие неприятности. Но что толку в том, что она ощущает сама! Это никому ничего не доказывало: ощущения к делу не приложишь, а факты сейчас свидетельствовали против нее. Они с Тимом вчера могли объясниться или даже помириться – но ничего этого так и не успели… и опять же из-за Лешки! Он был неким злым гением, приставленным к ней непонятно за какие грехи…
Катя испытывала праведное негодование жертвы, попавшейся в хитро расставленную ловушку, и именно поэтому ей было сейчас так погано! Ну, а еще очень хотелось, чтобы после бессонной ночи и головной боли как следствия употребления немалой дозы коньяка ее хоть кто-нибудь пожалел… а она еще и на Сашку наорала! Ладно, она даже согласна, чтобы в роли утешителя выступил Лысенко… хотя от Игореши что-то в последнее время никакого толку… увез же он Тимовы вещи и не спросил у нее ничего!
– Слушай, давай я вас помирю? Хочешь?
– Нет, не хочу, – буркнула она, потому что расстроилась уже дальше некуда и просто перестала себя контролировать.
