Шерли Грау - Кондор улетает
А теперь — вот она, его рука, задранная в воздух. Он присвистнул сквозь зубы. Старческая рука, старческое тело.
— Что ты? — спросила Хелен Уэйр.
— Думаю.
— О чем?
— О том, какой я был молодой.
— Ну, зачем! — Она считала, что вспоминать вредно.
Прильнув к нему, она требовательно постучала пальцами по его ребрам. В течение двух лет его тело отзывалось на этот зов, но сейчас оно осталось глухо.
— Прости, Хелен, — сказал он.
Странно, думал он. Меня это совсем не трогает. Мне все равно. А ведь не должно бы.
— Ты слишком много выпил.
Она сердится, спокойно подумал он. Очень.
Но что с ним, куда ушло желание?
Сколько лет оно мешало ему своими внезапными яростными вспышками. И тогда облака напоминали груди женщины, а горы очертания ее тела. Тогда весь воздух вокруг внезапно пропитывался ее запахом. И любая женщина казалась красавицей, потому что она была ему нужна. Он не находил себе места. И шел к дешевым шлюхам, не замечая ни их болячек, ни грязи. Он покупал дорогих женщин и не замечал красоты их великолепного тела. Даже когда он сменил продажных женщин на порядочных, разницы никакой не было. Только та же слепая потребность.
Его гнало к ним словно против воли. Словно какой-то посторонней силой. Словно его самого тут не было вовсе. Словно все сводилось к безрадостному стремлению самца к безымянной самке. А когда все было уже позади, он возвращался в свое тело, в пустоту, оставленную удовлетворенным желанием.
С этой женщиной, с Хелен Уэйр, он чувствовал себя легко и уютно. Он хорошо знал ее дом, все предметы в нем, вплоть до последней безделушки. И как вот эту комнату, он знал ее тело: тонкую кожу, морщинки на шее, сухие бедра… Один раз давным-давно он был у проститутки… Скользкая кожа, скользкие волосы. Она говорила, что у нее сочное тело, а ему вспоминалось, как мальчишкой он катался на льду.
Было приятно лежать в полумраке в постели Хелен Уэйр, разглядывать свою руку, чувствовать, как в мозгу поет виски, выпитое на свадьбе дочери. И знать твердо: желания больше нет. Он ожидал, что испугается, придет в ужас. Но он только немного удивился. И все. Первая смерть. Так тихо, незаметно. Словно отлив, который замечаешь, когда вода уже ушла.
Она дернула его за плечо и спросила:
— Ты заболел?
— Просто я стар.
Первая смерть… Да, это так. А когда следующая?
— Не понимаю, что с тобой сегодня.
Он опустил руку и взглянул на Хелен.
— Тебе нелегко, — сказал он. — Прости.
Она долго говорила что-то, но он не слушал. Он все еще с удивлением наблюдал за собой. Так вот как это произошло. Тихо. А он никогда об этом и не задумывался. Так уж устроила природа: желание и способность уходят вместе. Без сумятицы, благопристойно. Он испытывал только легкость. Исчезло бремя тягостной потребности.
Хелен плакала. Он повернулся к ней, но она сердито его оттолкнула:
— Я знаю, что тело у меня не как у молодой девушки.
Он нахмурился. О чем она говорит? Что ей пришло в голову?
— Я прекрасно знаю, что в пятьдесят пять лет женщина не может быть красивой. То есть как молодая девушка.
— Что? — сказал он.
Она не слушала.
— Но не обязательно било делать это так…
— О чем ты говоришь? — спросил он. — Что я сделал не так?..
— Поступить так оскорбительно, так жестоко…
Ну вот, она решила, что это ее вина. Но конечно, женщина не способна подумать иначе. А жаль. Пойми она — и можно было бы спокойно полежать рядом, выпить вместе. И может быть, она почувствовала бы ту же тихую умиротворенность, которую испытывает он. Освобождение. Дорогая моя, как много ты теряешь. Но может быть, оно так и не приходит к женщинам. Дорогая моя, как это грустно, как несправедливо.
Он вдруг нашел, что следовало бы сказать, и сказал, обращаясь к потолку:
— Хочешь, мы поженимся?
Наступило молчание. Он ждал.
— Ты серьезно? — спросила она.
И тут по пустотам в его теле поползла тягостная усталость, заполняя их, как дым.
— Нет, — сказал он. — Нет.
Он ехал домой в алых лучах восходящего июньского солнца. Не так уж плохо, думал он. Совсем не так плохо. По крайней мере теперь он чувствовал себя спокойным.
Роберт
Роберт стоял в углу своей новой спальни, и в голове у него все дрожало, все сотрясалось. Как желе. Как извергающийся вулкан. Либо то, либо другое. Он не мог решить, что именно.
В комнате повсюду стояли букеты розовых роз. Он сжал попавшийся под руку бутон, раздавил его в пальцах.
— Роберт! — крикнула Анна из будуара. — Может быть, ты откупоришь шампанское?
Вон оно: одна бутылка на серебряном подносе. Два хрустальных бокала по сторонам.
Он ждал, что Анна будет смущаться. Или нервничать. Но робел он сам. Держа его за руку, она открыла чугунную калитку и повела его к их дому, а ее длинная атласная юбка шуршала по кирпичам, которыми была выложена дорожка. Он кое-как отпер дверь, но засов изнутри задвинула она.
Шампанское громко хлопнуло. Роберт осторожно и аккуратно налил оба бокала. Шампанское было розовым. Или в нем просто отражалась комната? Роберт невольно оглянулся на розовые шелковые шторы. Неужели там, за ними, действительно окно?..
Комнату словно наполняла дымка, какая-то смутность. Приглушенный спет — крохотные огоньки электрических свечей в настенных канделябрах, лампы в розовых абажурах.
Вот он и женат. Его жизнь отлажена, спланирована. Цепь нарастающих успехов. Труд несет в себе свою награду. Уважение и любовь. Все больше счастья. Упивайся одобрением в карих глазах своей жены… Я — состоятельный человек, преуспевающий делец с первым благородным серебром на висках, мягкие пуховики из денег, деньги повсюду вокруг… Так, черт подери, что его грызет?
Дом выглядит чужим… Он же бывал здесь сотни раз. Он знает все гвозди, всю дранку, всю штукатурку, знает кирпичный фундамент и балки, на которые настлан пол. Он знает все доски, он заглядывал в ведра с краской. И вот теперь, когда ему предстоит тут жить, все в доме кажется чужим.
— Шампанское налито? — На Анне был длинный белый пеньюар, он ниспадал волнами, трепетал, колыхался и благоухал духами.
— Я как-то не замечал, что у тебя прямые волосы, — сказал он.
— Они всегда были прямые, — сказала она.
— Не понимаю, почему я не замечал.
Он взял бокал. Его рука дрогнула, пенистая струйка потекла по зеркальной поверхности стола. Он торопливо полез за носовым платком.
Анна положила пальцы на его локоть.
— Роберт, все в доме предназначено для того, чтобы им пользовались. Не беспокойся.
Она была права. Все тут принадлежало ему, и он мог всем этим пользоваться. Он протянул ей бокал.
— Поздравляю с законным браком, миссис Кайе.
Он ждал стыдливого румянца, застенчивого смешка, но получил только спокойную улыбку.
— Я очень счастлива, Роберт.
Он сказал:
— Славная штучка. Очень тебе идет, — и потрогал воздушную прошивку. Его пальцы отдернулись, ощутив жесткую сухость. Точно прошлогодние листья, подумал он.
— Налей мне, пожалуйста, еще шампанского.
Он наполнил бокал, не пролив ни капли.
— Вот я уже и приноровился.
Учись и тому и этому. Свыкайся с тем, что ты женат. Жена вся в белых оборочках. Накрахмаленных так, что они царапаются. Зачем она надела эту штуку? У меня — собственный дом. Полы до того натерты, что ковры скользят. Устричные лодки остались далеко позади. Ци Чоу орал: «Быстро, быстро! Хочешь кушать, так работай! Ты садишься за мой стол кушать, так должен работать…»
Анна опять подставила свой бокал.
— Наверное, я нервничаю.
Он чмокнул ее в губы. Они были очень гладкими, чуть сладковатыми. Облака благоухания окружали ее лицо.
— Я тебя жду, — сказала она.
Ждет меня. Конечно. Я же ее муж. Бери, что твое. Иначе нельзя — повод для развода. Да и как бы она не вообразила, что я не интересуюсь женщинами.
— Я сейчас.
Пижаму и халат он нашел за дверью. Все было предусмотрено и устроено. Под душем он подставил лицо и волосы струям воды. Что, черт подери, с ним такое? Обычно его подгонять не приходилось. Вот как с Бетти. Иногда они даже не успевали добраться до скрипучей кушетки в пыльном подвале, и он ощущал под ее телом жесткость голых половиц. А этот подвал? Он же его даже не рассмотрел как следует. Только запах запомнил хорошо: душный, с примесью сладковатой вони, какая бывает от крыс. Одного воспоминания оказалось довольно, чтобы возбудить его. Дурак! Ты что, способен на это только в грязном подвале?
В спальне стоял полумрак — горела только одна лампа. Лужица розового света на полу. Белые крылья ее пеньюара неподвижно свисали со стула — облака, опустившиеся на горную вершину.
Он медленно забрался под одеяло. Аккуратно обнял ее. Его руки гладили, ласкали, а паника становилась все сильнее. Да что это с ним, черт подери?.. Кожа у нее была гладкая, прохладная, несмотря на июнь. Прямо мраморная. У Бетти под мышками росли жесткие колючие волосы, кожа у нее была загрубелая, кое-где в прыщиках, в оспинах, оставшихся после ветрянки. И она всегда была горячей, даже в зимние ночи. Из ее пор проступали бусины пота, сливаясь в ручейки. От нее кисловато пахло потом.
