Шерли Грау - Кондор улетает
— Да?
Она перестала хихикать. Может быть, он и догадывается, но спрашивать не станет.
— Замечательная была свадьба, папа. Ты слышал, как они тут шумели ночью?
— Меня не было дома, — сказал он. — Маргарет, не надо больше свадеб. Сбеги потихоньку. Отправляйся за реку в Гретну и найди там мирового судью.
— Папа, ты сказал, что тебя вчера не было дома. А где ты был?
Он не поднял глаз от беспокойно шуршащей газеты.
— Это тебя не касается, милая барышня.
Оливер
Ее звали Хелен Огастин Уэйр, и она была вдовой. Покойный муж ее служил бухгалтером на Южной железной дороге, отличался большим усердием и за полгода до смерти стал вице-президентом компании.
Хелен Уэйр была худенькой, невысокой и крайне порядочной женщиной. Она смертельно боялась, что ее взрослый женатый сын может узнать о ее связи с Оливером.
— Но против чего, собственно, он может возражать? — рассудительно спрашивал Оливер. — Ты вдова, я вдовец, так почему мне нельзя пригласить тебя в ресторан или зайти к тебе в гости?
— Но не так часто, понимаешь? Люди подозрительны, а я не вынесу, если о нас начнутся сплетни.
— Но кто будет следить за нами? — говорил Оливер. — Кому какое дело?
Хелен Уэйр качала головой.
— Ты очень наивен, милый. Да, за нами следят. Мы должны быть осторожны.
И они играли в прятки. Ему разрешалось поехать к ней, только когда она сама ему звонила. И обязательно на такси, с тем чтобы выйти за два квартала от ее дома.
— Никогда не садись к одному и тому же шоферу, — сказала она. — И выходи каждый раз на новом месте.
— Обязательно, — солгал он.
Ездил он к ней всегда в одном и том же такси и оставлял его ждать прямо за углом.
Ему нравилось ездить с одним шофером, ему нравилось видеть кругом себя одни и те же лица.
Быть может, думал он, именно игры, в которые ему приходится играть, чтобы увидеть Хелен Уэйр, и делают ее такой привлекательной.
Если она приезжала к нему, обставлялось это еще более сложно.
Свою машину она каждый раз оставляла на новом месте, предпочитая людные улицы вблизи больниц. «Если кто-нибудь узнает мою машину, я всегда могу сказать, что навещала больную». — «А каким образом можно узнать твою машину?» — «Как-нибудь да узнают».
Он ехал за ней сам — она не желала, чтобы ее видел его шофер. Ему полагалось найти ее, остановиться поблизости и ждать. Улучив момент, она незаметно шмыгала в его машину и сидела съежившись, стараясь стать невидимой.
Как он ни подшучивал над ней, это не помогало.
На свадьбе Анны его терпению пришел конец. Он стоял у одного из столиков, который официанты сервировали по всем правилам искусства, и вдруг, глядя на холодные закуски и блюда под крышками, почувствовал невыразимое отвращение.
Он ел — но тут поставил тарелку. Он пил — но тут от запаха виски его затошнило. Потом он обнаружил, что стоит на крыльце и смотрит на автомобильную стоянку, на молодых негров в белых куртках, дожидающихся только знака, чтобы подать автомобиль к крыльцу. Стоянка была забита машинами. Эти люди не собираются уезжать, думал он. Утром они все еще будут пить, есть и целоваться в густых кустах.
Он сошел на белый песок стоянки. Никто из гостей его не хватится. Ну а он? Кого бы из них он захотел увидеть снова, если бы это зависело только от него? Родственников покойной жены и сотни их родственников через брак? Ему показалось, что родня всегда окружала его плотным кольцом. Он тонул в них, они теснили его, грозя раздавить.
— Где моя машина?
Перед ним остановился большой «паккард», броский символ успеха. Он сделал знак шоферу выйти.
— Я поведу сам.
Куда? Куда ехать?
Он постоял в нерешительности, держась за ручку дверцы, и вдруг ему стало ясно куда.
— Подожди, — сказал он. Повернулся и вошел в клуб, чтобы позвонить Хелен Уэйр. Она была на венчании и на приеме, но почти сразу ушла. Она всегда была образцом хорошего тона. Он долго ждал ответа, весело мурлыча что-то себе под нос. Наконец она взяла трубку.
— Я сейчас буду, — сказал он. — Поставь лампу на окно.
— Теперь?
— Нет, минут через пять.
Молчание.
— Ты пил, вот в чем дело.
— Как раз успеешь причесаться, если тебе это нужно.
— Но нельзя же среди ночи… Ты знаешь, который час?
— Нет, — признался он, — но мне все равно. Открой дверь, когда я позвоню.
— Нет. Сколько раз я объясняла тебе, что должна быть очень осторожна.
— Много раз, — сказал он. — Но мне надоело прятаться за углом. Я поставлю большой черный лимузин прямо перед твоим домом… и вышибу дверь, если понадобится.
— Я этого не допущу.
— Хелен, — сказал он, устав препираться. — Ты откроешь дверь.
Улицы были пустынны, и он рассеянно подумал, что час действительно поздний. Вроде бы небо вон там светлеет, значит, скоро рассвет. Или просто у него устали глаза?
Хотя за два года знакомства он часто бывал у Хелен Уэйр, но на этот раз долго не мог найти ее дом. Тихие улицы под густой, жирной листвой камфарных лавров выглядели похожими как две капли воды. Он читал их названия: Хэмсон, Перье, Колизей… А как называется ее улица? Он повернул за угол и поглядел. Нет, не та. Нужно ехать назад. Где, черт побери, этот белый дом с магнолией перед входом? Одноэтажный белый дом с резными деревянными завитушками над крыльцом? Куда он девался? Пропал. Он свернул еще в одну улицу, потом еще в одну. Может быть, я вообще не туда приехал?
Он узнал ее дом, только когда уже проехал мимо. Ну конечно. Он поспешно дал задний ход. Да-да. Неужто я кружил и раз за разом проезжал мимо?
Дверь открылась сразу: наверное, Хелен стояла там и ждала.
— Доброе утро, — весело сказал он. — Ты не видела, я тут уже проезжал?
— Я не смотрела.
Она была в скверном настроении. Он улыбнулся, иная, что, несмотря на все борозды и морщины на щеках, его улыбка осталась мальчишеской.
— Никак не мог найти твой дом.
— Сколько ты выпил?
— Не имею понятия. А тебе не хочется угостить гостя?
— Нет.
— В горке в столовой, ведь так?
— Если ты думаешь, будто можешь являться сюда по ночам и я…
Он налил себе виски.
— Твое здоровье.
Она еще сердилась. Нижняя губа у нее оттопырилась. Он решил не обращать внимания.
— Понравилось тебе венчание?
— Все было прекрасно.
— А прием?
— По-видимому, все очень веселились.
— И сейчас еще продолжают, — сообщил он желтоватому виски.
— Ты же не против.
— Ну, запал у них кончится раньше, чем напитки.
— Ты очень терпелив.
— Меня же там нет.
Он придвинул ногой стул и сел. Нарочно, зная, что это ее раздражает, поставил рюмку прямо на полированное дерево. Она молча подложила под нее салфетку.
— Налить тебе, Хелен?
— Нет, благодарю.
— Выпей. Тогда старый пьяница вроде меня скорее тебе понравится.
— Перестань говорить, что ты стар.
Он с улыбкой покачал головой. Она не хотела считать его старым. И себя тоже.
— Выпей со Стариком, — сказал он. — Меня все так называют. Уже больше тридцати лет. И черт побери, теперь это правда.
— Мы с тобой люди средних лет, — сказала она. — Средних лет.
Она и дальше будет убеждать себя в этом. Ему же скорее нравилось, что он стареет. Если правильно себя поставить, тебя будут почитать, словно папу Римского, и считать очень мудрым…
Хелен Уэйр сказала «средних лет» так, словно это было заклинание, способное остановить время. До чего все-таки глупы женщины! Средних лет! Уже не средних. Давно. Ее тело кричит о ее возрасте, каждый год прожитой жизни оставил на ее коже свою метку. Впадины с внутренней стороны бедер. Выемка вместо упругой плоти. Средних лет — как бы не так, подумал он с беззвучным смешком. Это старость. Бугры под подбородком, которые она каждый день массирует, втирая в них кремы. И кожа — тонкая, сухая, словно опаленная… Иногда ему казалось, что время — как огонь, что, проходя, оно сжигает. Жар крови сушит плоть, которую она должна была бы питать…
И теперь, лежа в ее постели, он вертикально поднял руку и принялся ее разглядывать. Иногда ему казалось, что он не связан с собой по-настоящему. Того человека, каким он жил в своей памяти, просто не могло быть. Вот эта рука. Он не верил, что эта рука была у него в юности. Та рука, сорок лет назад, на задворках Сингапура, на улицах Манилы, была загорелой и густо поросла светлыми полосами. А у этой руки, которую он держит сейчас над головой, кожа белая, а волоски темные. Словно негатив…
Так же и с чувствами: о том, что казалось таким важным мальчишке, зрелый мужчина даже не вспоминал.
Он повернул руку и уставился на вздутые вены на ее внутренней стороне, пытаясь разглядеть текущую по ним кровь. Если человека поранить, кровь хлещет с перебоями, точно вода из помпы, когда откачивают трюм. Он видел это совсем малышом, тогда, в долине Огайо: циркулярная пила задела ему бедро, и кровь, пульсируя, хлынула на снег. От нее шел пар. Он еще тогда подумал, что вот так же дымится кровь свиней, когда их забивают.
