Дмитрий Липскеров - Демоны в раю
— Теперь это твоя головная боль!
— Моя, если с предоплатой.
— Фишмана знаешь?
— Леву Цехового?
— Он занесет… И еще, ты должен понимать, что договор заключен. Переметнешься…
— Не пугай.
— Завтра достань мне обрез.
— Зачем?
— На охоту собираюсь…
— Оружие в руках дилетанта — легкая добыча для налетчика!
— Завтра…
Надо сказать, что подполковник Лукашев свое обещание сдержал. Работал на одну сторону профессионально. За то он имел немалый достаток и новенькую черную «Волгу». Рулил тему между братвой и новыми русскими грамотно, как дипломат. Где надо — лаской, а где надо и силой. Неуемных братков после первого предупреждения сажали на копчик, лишая смысла жизни.
Два года рыбного бизнеса они спали в одной комнате втроем. У каждого под одеялом грелось по обрезу.
Два раза он выезжал из Сочи в Москву, где встречался с бывшим руководителем. Никаких денег, камни и золото — лучшие подарки к Новому году.
На последней встрече руководитель пожал руку и сказал, что в Сочи прибывает смена. Продадите бизнес нашим людям, займетесь в Москве другими делами.
Все произошло как нельзя вовремя.
Подполковника Лукашева завалил его собственный брат, которого в придачу заставили отрезать менту голову и положить ее в центральный круг футбольного стадиона, вместо мяча. Звезда сочинского футбола Лямкин, обнаружив у мяча глаза, заглянул в них с удивлением…
Когда команда переехала в Москву, он на второй же день узнал, что комсомольского руководителя убили. Взорвали в собственном «Мерседесе» вместе с семьей. Вычеркнули социалистическую ячейку…
Он остался один. Сам себе голова, сам себе хозяин… Первые дни мучительно привыкал к независимости…
А потом он решил, что нужно создать банк. Потратили на все про все миллион долларов… Он стал главой банка, Снегов определил себя в вице-президенты структуры, а Лева Фишман руководил коммерческой частью…
Теперь наступило время съездить в Швейцарию, посмотреть, что там в сейфовой ячейке комсомольцы оставили.
В Цюрих он прибыл в бордовом пиджаке, с кейсом в руках. Один, без сопровождения.
Швейцария как страна ему была мало интересна, и он сразу отправился на Фсдералплац, 12.
Все прошло гладко, в чем и уверял умерщвленный руководитель.
Его проводили в депозитарий, где служитель вставил свой ключ в замок ячейки и предложил ему сделать то же самое со своим ключом. Они синхронно повернули ключи, и замок открылся.
Ловко придумано, оценил он.
Служитель с профессиональным отсутствием интереса удалился, а он вытащил из сейфа плоскую коробку, открыв которую обнаружил лишь визитку комсомольского руководителя, на обратной стороне которой был аккуратным почерком написан номерной счет и пароль к нему.
Он положил визитку в накладной карман пиджака, закрыл ячейку и поднялся в операционный зал.
Как и все из его поколения, он никогда не рассчитывал на посещение Швейцарии, а также любой другой капиталистической страны, а потому английский знал в пределах песен группы «Битлз».
Он попросил информацию о счете.
— One seconds, — отозвалась миловидная женщина с очень белыми зубами.
Он вспомнил про свои зубы, коротко улыбнулся зеркалу… Его зубы были зубами всего народонаселения Советского Союза. Больше улыбаться он не собирался.
Операционистка набрала необходимые вводные в компьютер и заулыбалась еще приветливее.
— One seconds, — вновь попросила она.
Прошло десять, и рядом с ним вдруг материализовался человек в отличном костюме с ниткой люрекса и с такой широченной улыбкой, будто рекламировал зубную пасту.
— Здравствуйте, — заговорил он по-русски с сильным немецким акцентом. — Я вице-президент банка Райнер Майснер.
«Как Снегов, — подумал он. — Коллеги».
Если у вас есть секунд, то я пригласить вас на кофе в офис…
— Что-то не в порядке?
— Все корошо! — успокоил Майснер. — Для меня большой честь пить с вами кофе!
— Кофе так кофе, — согласился он и прошел за вице-президентом в небольшую комнату, по его пониманию, обставленную дорого и с потрясающим вкусом…
Потом они пили кофе и разговаривали о переменах в России.
— Мне нужна информация о моем счете, — неожиданно для Майснера сказал он.
— Конешно, — профессионально отреагировал тот.
Вытащил из внутреннего кармана перьевую ручку и начертил на листке цифры. Пододвинул листок к нему.
Он долго смотрел на цифры.
— Это основной сумма, — комментировал Майснер.
Он снова и снова смотрел на цифры.
— Конешно, это доллары! Не франки!
Наконец он принял информацию. На бумаге синим по белому было нарисовано шестьдесят три миллиона долларов США.
Он пил кофе и слушал, как Майснср говорит о неразумности держать деньги в наличности, слишком малый процент на них набегает, что нужно вложить хотя бы часть в бумаги, можно не в рискованные, но тогда доход будет меньше. Если в рискованные, то можно умножить капитал троекратно, но риски потерять возрастают… Можно открыть траст и думать о будущем, которое нас всегда догонит.
— Я хочу поменять пароль доступа к счету! — попросил он.
— Конешно, — согласился вице-президент и достал из стола портативное устройство с цифрами. — Ввести сюда до восемнадцати цифра! Есть буквенное обозначение… Можете!
Он подумал и ввел слово. Потом он спросил:
— У вас есть музей?
Майснер очень удивился и опять сказал:
— Конешно. У нас много музей…
Он вспомнил, как в первый день приезда в Москву посетил Пушкинский и сразу попал на выставку экспрессионистов. Он впервые смотрел на Модильяни. В нагрудном кармане у него хранилась почти истертая брошюра Брушона или Брушена… Тогда он смотрел на картины великого художника и плакал, снискав почти любовь смотрителей музея, старушек, которые полушепотом умиленно переговаривались о том, что таких молодых людей уже не осталось…
— У нас очень много музей! — повторил Майснер.
Он сказал, что зайдет завтра, что ему необходима помощь Майснера.
— Я ждать буду, — расплылся в улыбке вице-президент.
Он нашел музей и тотчас направился в зал экспрессионистов, в котором были выставлены пять полотен Модильяни.
Он смотрел на увековеченное лицо жены художника, сотворенное гением без глаз, и видел в этих пустотах глаза Эли. Он вновь не ощутил, как из его глаз текут слезы. И непонятно было, отчего душа мучается, то ли от созерцания великих полотен, то ли от несостоявшейся великой любви. А может, все было намешано так, что уже не разобраться.
В отличие от отечественных смотрительниц музея цюрихским было трудно понять, отчего иностранец, одетый по меньшей мере странно, тут слезы льет… Боялись, что больной какой иностранец…
Длинноволосый мужчина средних лет, одетый в униформу музея, смотритель но должности, подошел к странному посетителю и спросил, не нужно ли ему чем-нибудь помочь.
— I want to buy these pictures![1] — ответил он.
Смотритель подумал, что не понял посетителя из-за акцента. Переспросил:
— What you want?[2]
— I want to buy your Modigilani![3] — повторил он.
— One seconds…[4] — почему-то испугался смотритель и большими шагами отправился куда-то.
Он стоял почти вплотную к шедеврам, и слезы продолжали щипать его щеки.
— Can I help you? — услышал он за собой. — I am director of museum…[5]
Он не обернулся, повторил третий раз:
— I want to buy your Modigilani!
Человек за спиной ответил, что это невозможно! Выставленные картины не продаются! Это музей!
На него что-то нашло. Такого с ним ранее не случалось. По животу тек пот, и все тело будто в кипятке сварили. Мозги работали тягуче, и мысли были словно не его.
— One million dollars, — предложил тихо. — One million dollars for everyone![6]
«Сумасшедший, — подумал директор музея. — Турок, что ли, или бразилец?»
— It's impossible![7] — ответил вслух.
— Ten millions![8] — предложил он.
Потом пришлось вызывать «скорую помощь», так как иностранец потерял сознание.
В больнице его быстро привели в чувство, нафаршировали разными лекарствами, капельницу подсоединили…
Когда он порозовел, в палату вошел человек, в котором он сразу признал соотечественника.
— Я — российский консул, Иван Петрович Зыков, — представился земляк. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо.
— Зачем вы хотели в музее купить Модильяни? — спросил дипломат напрямик.
— Мне так захотелось.
— Разве вы не знаете, что в музеях ничего не продается? Разве у нас в Третьяковке продают картины?
— Нет, — ответил он.
Если бы он знал, что пройдет совсем немного времени и на этот вопрос он со знанием темы ответит: «Да, в Третьяковке можно купить что угодно!»
