Дмитрий Липскеров - Демоны в раю
— Дебил! — приговорил начальника отдела кадров ректор.
«Сам дебил», — ответил про себя кадровик. Письмо подписано: «твоя мама, Елена Рюмина». А Валерий, будущий член ЦК ВЛКСМ, тоже Рюмин, вот и получается, что он не Рюмкин, а Рюмин! Ну да и хрен с ними со всеми, решил начальник отдела кадров. Им сигналишь, а они, словно слепые, бдительность потеряли из-за этого Горбачева с его перестройкой!.. Угробят, падлы, страну!..
Вал держался две недели, стараясь ничем не выдать своей вселенской печали.
Ничего не сказав даже Снегову, он уехал из Москвы в Нальчик. Он спал всю дорогу и снился ему отец. Почему-то молодой, отец обнимал его взрослого и смеялся…
Каким-то провидением Господним поезд вдруг сбился с пути и простоял полдня в тупике маленького городка со странным названием Крыс.
Он открыл глаза и все вспомнил… Тогда еще здесь не было железной дороги…
Спросил проводника — долго ли стоять поезд будет?
— Долго, — махнула рукой проводница. — Часа два… Там стрелочник запойный живет, забывает перевести, а машинисту куда ночью разобрать, какие рельсы правильные…
Парикмахерскую Вал нашел быстро. Сел напротив на лавку и смотрел на старенькое заведение с покосившейся линялой вывеской.
А потом он услышал голос. Голос был низким, но принадлежал женщине.
— Ефимочка!.. — донеслось. — Моя Ефимочка!
Сначала из дверей парикмахерской выбежала маленькая девочка, кудрявая и черноволосая, в смешном, почти до пят, платьице… Она убегала от матери — большой монументальной женщины.
А женщина шутливо догоняла дочь и продолжала звать:
— Ефимочка!.. Моя Ефимочка!..
Он с трудом нашел поезд и всю дорогу до Нальчика пролежал ничком на полосатом матрасе. Ему никогда не было так плохо и вместе с тем странно. Все перемешалось в его душе. И смерть Толика Пака, и отцова смерть, большая и маленькая Ефимочки, их образы словно стояли перед глазами, догоняя в воображении друг друга. Большую он вспоминал мистической всадницей, а маленькую видел в первый раз, но сердце почему-то сжималось…
— Ефимочка! — прошептал он. — Моя Ефимочка!
На вокзале Нальчика он нанял машину…
…Он сидел за обеденным столом и пил водку. Стаканами. Ничего не брало, особенно когда натыкался на материн взгляд. Трезвел от покорного судьбе выражения глаз.
— Не пей! — просила она жалобно.
Но он вливал в себя бутылку за бутылкой, пока в мгновение одно не провалился в преисподнюю, как будто пулю в висок пустил…
Когда вернулся, почти мертвым, вновь увидел глаза матери, которые опять страдали, теперь за него. Он подумал о ней, как о покорной корове, которую поведут на заклание, а она еще извиняться будет, что не быстро шла по дороге… Вэл любил свою мать, но никак не мог сопереживать ее горю, так как у него было свое, куда большее, как ему казалось. А объединить горе, чтобы оно стало общим, как-то не получалось.
И только когда он ел ее пироги, какие-то материнские молекулы, вместе с мясной начинкой, попали Валу в нутро, мгновенно размножились, и он с пронзительной тоской подумал, что любит ее безмерно, до слез в глазах, до желания вновь родиться, чтобы чувствовать ее руки постоянно, зарываться в них детским личиком, спасаясь от окружающего мира…
— Мама, — произнес он. — Я люблю тебя!.. А она спросила:
— Вкусные пироги?
Сейчас она была не с сыном, а душу мужа пыталась отыскать во вселенной.
Но Валу ответа не требовалось, он повторил.
— Я люблю тебя…
— И я тебя, сынок… Ты так похож на отца… Другие мальчики не так…
Он несколько дней отсыпался, не выходя на улицу. Только ел и спал в своей кровати, стоящей возле окна с самого детства. И из детства сны к нему приходили, которые заставляли улыбаться, но память о которых растворялась в высших сферах с первым солнечным лучом.
А потом он отоспался и отъелся…
Он отыскал свои старенькие сатиновые штаны и башмаки…
Он пошел в горы…
Он видел горного козла, который прыгнул в неизвестность…
Он боялся, что будет спотыкаться, отвыкши от гор, но ноги вспомнили сразу…
Он увидел спящую сову, которая, недовольная, что потревожили, почти рухнула с ветки и тяжело полетела куда-то…
Отыскал место, которое вдруг причинило ему забывшуюся боль. Слишком много боли за последнее время… Он встал на четвереньки и, как волк, нюхал землю, в которую когда-то проливалась его любовь… Он отыскал ее запах, который обжег ноздри…
А еще он услышал:
— Ты обещал умереть на четвертый день…
Как будто ему выстрелили в затылок. Он при гнулся, собираясь быть убитым.
— Ты жив?
Он обернулся.
Она, прекрасная, ослепляющая, стояла на возвышении и улыбалась.
— Так ты жив, Вэл? — переспросила.
— Нет, — ответил он. — Вэл умер, как и обещал…
— Тогда кто ты?
— Я — Валерий Рюмин, внук своего деда.
Она не улыбалась.
Он хотел было броситься к ней, но удержался, как будто что-то сломалось внутри, то ли печень вывихнулась.
— А я по-прежнему Эля…
— Ага…
— Я написала тебе пятьсот тридцать писем… Прости, что я не умерла!
— Я не получал…
Она пожала плечами.
— Африка, это так далеко…
— Наверное…
На него словно ступор нашел.
— Ты спала с негром? — вдруг спросил он.
Она повернулась к нему спиной и ловко побежала вниз…
Он до вечера просидел в пещере, а потом спустился в село.
— Мне никаких писем не было, мама, за эти годы?
— Нет, сынок… Только отец писал, чтобы я тебе приветы передавала… — Она что-то вспомнила. — Вот вместе с извещением о смерти отца с почты коробку какую-то передали… Но я забыла о ней…
— Какую коробку?
— Посмотри под кроватью.
Он вытащил запыленную коробку, похожую на обычную посылку. Прочитал на ней странное: «Шестой отдел КБКГБ против доставки адресату не возражает».
В этой коробке были Элины письма, освобожденные перестройкой. С конвертов аккуратно отпарены все почтовые марки. В чью-нибудь коллекцию пошли, какого-нибудь лейтенанта…
Во всех пятиста тридцати письмах были обыкновенные слова обыкновенной любви…
Он бежал к ее дому, когда уже наступила ночь. Он вспомнил ее тело, запах, глаза, себя в ней…
Он рвался в наглухо закрытый дом почти до самого утра. Стер до крови руки в порывах безумия. Выл, прося открыть и простить, а когда из-за гор вышло утро, то он осознал наконец что дом пуст… Лишь белый листок бумаги, сложенный вчетверо, был вставлен в щель между оконными рамами.
На нем было написано: «Вэл умер!!!»
И действительно, в это утро он умер для нее окончательно.
Из Нальчика он возвращался самолетом.
Он стер из своего сознания обеих Ефимушек и ее, чей запах был разлит повсюду, по всему мирозданию…
— Где ты был? — допытывался Снегов. — Я думал, что ты погиб, как Толик!
— Дела, — коротко отвечал Вэл.
— Не оставляй меня одного, я пропаду!
— Обещаю…
Они закончили институт, и Валерий Станиславович стал заведующим отделом ЦК ВЛКСМ по региональным отделениям. В первый год он лично объездил шестьдесят три города, в которых пытался поднять комсомольский дух. Он умел говорить с людьми проникновенно и застенчиво, не объясняя свои идеи лозунгами, а как бы делился с молодыми сокровенными мыслями своими. В условиях развала всех партийных институтов, а тем более вспомогательных, советский человек легко расставался со своими красными книжицами, за которые кровь проливали целые поколения. А в тех местах, в которых побывал Валерий Станиславович, отток был минимальным, а в некоторых молодые люди даже, наоборот, вступали в комсомол.
Такие вещи всегда замечаются определенными людьми.
Его вызвали к руководству и сказали коротко:
— Вы нам понадобитесь, Валерий Станиславович. Будьте готовы…
Он не спросил, зачем. Знал, что придет время, тогда скажут… Он был готов…
Вскоре он получил из города Кимры письмо от Снегова. Петька распределился в Кимрский областной драматический театр и играл девятнадцать премьер в год. Работа была каторжной, а здесь и центральное финансирование театров почти прекратилось. Это ё… революционное время!
Петька просил, чтобы Вэл вытащил его из Кимр и взял куда-нибудь к себе! Не может он больше в Кимрах. Умрет от портвейна и от отсутствия порядочных женщин!
«Пожалуйста, Вэл!»
Он его вытащил и сделал своим помощником.
Он сидели друг напротив друга в небольшой квартире Вэла и говорили.
— Больше не называй меня Вэлом, — попросил он.
— Хорошо.
— Запомни, никогда!
— Да хорошо же! — не понимал Снегов.
— Исполняешь только мои поручения! Никто тебе более не указ!
— Понял, Вэл!
— Еще раз назовешь Вэлом, поедешь взад в Кимры!
